— Немедленно прекратите! — Дмитрий бросил пакет с покупками, в котором что-то жалобно звякнуло об асфальт: эх, прости, Светочка, видимо, сегодня без вечернего молока, и кинулся на выручку старику.

Тот уже ничего не кричал, только вздрагивал и скулил под ударами.

Полицейский поймал оттолкнувшего его Дмитрия за рукав, остановил. Когда парень дёрнулся — да чёрт с ней, с рубашкой, новую куплю… — кто-то засадил ему по плечу дубинкой. Из темноты. Профессионально — ключицу не сломал, конечно, но отбитую руку прострелило болью, она повисла как плеть.

— Суки, да что ж вы… — успел сказать Дмитрий, но удары посыпались градом. Николай Иванович, которому он ничем не смог помочь, уже не шевелился — раззадоренные бандиты просто пинали его, как мешок, тяжелыми берцами от одного к другому, ухая и тяжело дыша.

— Нет, позвонить нельзя. До утра в камере. Не выступай, хуже будет.

Усталый дежурный время от времени реагировал на сидевших за его спиной в «обезьяннике» участка, но толку с этого не было. Вещи и документы у избитого Дмитрия выгребли и сунули в какой-то пакет, а самого отправили туда, за решётку. Пёстрая компания из пары размалёванных шлюх с проспекта Громова, пьяного в лоскуты гуляки — явно подрался где-то и спящего в углу бомжа приняла Дмитрия спокойно.

Только одна из проституток буркнула:

— За политику? Мне говорили, теперь сажать будут. И правильно, не хрен тут. Слышь, дежурный? Слава славным!

— Славным слава, — на автомате буркнул тот, потом повернулся и заорал:

— Тихо там, мрази! Посадили — и сидите. А тебе, Нинка, сейчас внеочередную смену устроим, если не заткнешься. Субботник, на!

Пьяный тихо засмеялся, похоже, вообще не понимая, где он и зачем. Тоже счастье, если вдуматься: пребывать головой подальше от полицейских. Тело, правда, здесь… Ну, оштрафуют и отпустят, ничего страшного. А фингал пройдёт.

На похороны скромного учителя истории, которого при жизни знали только коллеги и ученики, собралась без малого половина Кавино.

Это уже не скромная прощальная церемония, не отпевание в кругу соседей, когда в стройных — как на демонстрации — колоннах идёт двести тысяч человек. Это революция, как ни крути. Да и лозунги — и на красном фоне соцпартии, и самодельные, на чём придётся, власть порадовать никак не могли. Во-первых, ни слова на державном песмарийском: демонстранты почему-то и письменно, и устно изъяснялись по-русски. А во-вторых… Полицейские, спешно пригнанные для разгона беспорядков, либо влились в колонны, охотно прикрепив прямо на форменные куртки розетки из георгиевской ленты, либо разбежались по сторонам.

Чтобы не отсвечивать, и на всякий случай.

Впереди процессии был не катафалк — он ехал следом. Возглавлял шествие украшенный вперемешку чёрными, красными и почему-то зелёными лентами грузовик с огромными, на полкузова, колонками, из которых непрерывно неслись советские марши и песни военных лет, от чего в областной управе случились тихая паника, пара сердечных приступов без летальных исходов и звонки во все места — от полицейского управления до администрации президента Песмарицы.

Грузовик, разумеется, пригнали рабочие Кавинского НПЗ, а вот кто воткнул «заряженную» флешку в проигрыватель — осталось загадкой. Но музыка, совсем не похоронная, парадная, накрыла город с головой.

От администрации президента поступило указание действовать жёстко, но глава управы решительно не знал, как это исполнить. Позвонил командиру воинской части: рядом с Кавино, конечно же, была и такая, подразделение танковой бригады номер шестнадцать. Послушал глухой мат генерал-майора, из которого понял, что тот видал в гробу всех президентов, начиная с американского, и без письменного приказа министра обороны людей и технику на улицу не выведет. Ещё раз поругался с начальником областного УВД — безрезультатно.

Налил себе бокал коньяка и, несмотря на жару, закрыл окна кабинета.

Не помогло. В смысле, коньяк-то он выпил, но сквозь двойные пластиковые окна всё равно доносился грохот гимна Советского Союза. Похоронная процессия свернула с проспекта Нефтяников, которому, конечно, уже присвоили имя Цициана Гопченко, но это имя никто не воспринимал, и зашагала по Громова. До Лесного кладбища ещё идти и идти, а народа в шествии только прибавлялось.

Пришлось налить второй бокал, затем третий. Через пару часов, когда скромного учителя истории похоронили под воинский салют — стреляли в воздух как раз полицейские, — глава управы уже спал лицом в стол. Ему снился Сталин, от чего становилось только тревожнее даже в пьяном забытьи.

Дмитрий шёл в похоронной процессии. Не возле закрытого — страшно было смотреть на избитого до смерти учителя даже после работы гримёров — гроба, а примерно в середине. Выпустили его через два дня невесёлых размышлений в камере, так и не предъявив никаких обвинений. Ключи от машины, права и пропуск в банк вернули, а вот кошелёк с тремя сотнями срибников и карточками исчез бесследно.

Видимо, послужил важной уликой в политическом деле. Или пошёл в счёт компенсации моральных страданий полиции, кто там разберёт.

Сильных травм не было, кости целы, а что лицо больше похоже на недоваренный пельмень, на который брызнули йода и синьки проходящих синяков — это и вовсе мелочи жизни. Николаю Ивановичу повезло значительно меньше.

Маринка, заплаканная, забиравшая его из участка, шепнула, что вмешался, оказывается, дядя Михал. Позвонил, узнав, что племянник куда-то пропал, добился освобождения. Даже свои связи в Бюро Безопасности подключил, не особо доверяя полицейским чинам.

Всё-таки не скотина он, дядька. Хотя любви к нему Дмитрию это не прибавило.

— Ха, и Димон тут! О, расписной какой… — хохотнул кто-то рядом в процессии.

Серьёзные, скорбящие люди покосились, но не больше, а через стройный ряд колонны к нему протолкались две прекрасно известные личности. Быча и Завойский, друзья детства. Какое детство — такие и друзья, так уж ведётся. Не выберешь, с кем на соседних горшках сидеть. Кстати, Быча — была тоже фамилия, с Завойским-то понятно.

А ещё они были бандитами, такая вот нехитрая профессия.

3. Загогулина

Государство Песмарица, Кавино,

тот же день

Через полчаса после похорон учителя Дмитрий и оба его друга с упомянутой выше профессией сидели в лучшем ресторане Кавино. В отличие от многих других питейных заведений, здесь не было многолюдно — слишком уж кусались цены. Впрочем, раз в полгода и сам Разин мог позволить себе семейный выход сюда, в царство кипенно-белых скатертей, хрусталя и чопорных официантов, но сегодня угощал Быча.

На стене над приподнятой над залом эстрадой ярко выделялся символ государственной власти, давший имя и кабаку. Малая державная загогулина, так и в конституции написано. Лет двадцать пять назад что сам треугольный рисунок, помесь свастики с атомарной структурой оксида серы, что его название вызывали исключительно смех. Потом привыкли, видя каждый день на гербе, флаге, деньгах и ещё в сотнях мест. Нравится песмарийским патриотам этот сплющенный паук, да и ладно. Ресторан вот назвали.

— А хорошо тут, в «Загогулине», — потянулся Быча, лениво листая меню. — Хавчик дельный, а к вечеру ещё и девчонки подтянутся.

— Шалавы здесь одни, а не девчонки! — возразил Завойский. Он был хмур, его явно что-то тяготило. Впрочем, обычное состояние для совладельца двух официальных казино и одного напрочь подпольного, не говоря уж про автомойки, ремонтную мастерскую, ресторан и салон-парикмахерскую.

— Ну, не скажи… На Громова или Нефтяников потасканные, а здесь — персики. Студенточки, комсомолочки.

Не было двух менее похожих друг на друга людей, чем Быча и Завойский. Первый — высоченный, под два метра, со свёрнутым носом боксёра (и он действительно увлекался разными рукопашными искусствами, несмотря на неподходящие для бойца габариты), второй — мелкий, какой-то даже плюгавый, ниже самого Дмитрия, отнюдь не блиставшего ростом. При этом Быча был прост и прямолинеен сродни рельсу. Методы, которыми он преуспевал в жизни, тоже не отличались коварством: пришёл, увидел, отобрал. Или отступил — такое бывало редко, но ума понять, что перед ним рельс покрепче — ему хватало, потому и жив ещё.

Завойский, верный партнёр во всех бизнес-начинаниях друга, был устроен значительно сложнее. Внутреннего стержня ему тоже было не занимать, но рельс был изогнут, скручен спиралью, свёрнут кольцом и на всякий случай окрашен камуфляжной краской. Насколько Дмитрий знал, у каждого из них было своё небольшое кладбище за плечами, но если Быча действовал по-простому, в перестрелках, то Завойский своих недоброжелателей гробил чужими руками.

Один брит почти наголо, по пацанской моде, глаза навыкате; у второго длинные темные волосы, собранные сзади в пучок и взгляд сонный вприщур. Однако выбрать из них более опасного Дмитрий бы не смог. Оба… хороши. Как удав и гадюка.

Такая вот неприятная по сути пара, однако повторимся — друзей не выбирают. Сам Разин в самом начале их карьеры ушёл в армию, после возвращения сразу женился. Звали к себе, но шестёркой он и сам не пошёл, а наравне было уже поздновато. Так и осталось — замечательные отношения и мелкие взаимные услуги сами по себе, а работа — если в их случае это можно назвать работой — сама.