— Ну, не всю рекламу можно отключить, как обычно. А оттого расход электроэнергии. Дюролайт — это провод для световой рекламы. В нем блуждающие токи, остаточное электричество. Все некачественное, на всем экономят. Я социальную рекламу имею в виду, понимаешь? На нее деньги из бюджета выделяют. Но муниципальщикам тоже жить надо, а некоторым, я о чиновниках говорю, и икорку на хлебушек с маслом положить, верно? И для Муниципалитета очень выгодно. Не надо устанавливать все эти «релешки», они горят то и дело. А за счет меня, пожалуйста, включай — выключай. И деньги вроде целы на бумаге, и чиновники сыты! Одно время я внизу работал, в подземке, по антитеррору. Чувствую различные устройства, если что-то взрывное, к примеру. Провода, электродетонаторы, батареи.

— Видишь все насквозь? Так ты экстрасенс, значит… — она была удивлена и, он не мог ошибиться, встревожена его словами.

— Да почему все так думают, «насквозь»? Нет, такого не бывает! И к экстрасенсам не имею никакого отношения. Это как бы сенсорное восприятие, настрой на электромагнитные импульсы.

— То есть… но это невозможно! Отключать на расстоянии? взглядом? Что ты несешь, Другман? Или кто ты есть на самом деле? Ну помог мне, поднес чемоданы и спасибо! Дальше я сама доберусь, — она зябко повела плечами, словно хотела стряхнуть наваждение.

— Не отключаю я никакого электричества! Я представляю, внутренним зрением вижу… как это объяснить? Течение электронных потоков, холодные и теплые линии, сплетение ярко-красных и голубых нитей… Я размыкаю цепь.

Взгляд Карамеллы, словно прожег ледышки ее очков, она отодвинулась в сторону.

— Но ведь это феномен? — спросила в растерянности. — И при чем здесь Муниципалитет, реклама? Странно как-то. Никогда бы не подумала.

— А что мне, в цирке выступать? Отключать сигнализацию дорогих иномарок для угонщиков? Настраивать игровые автоматы на выигрыш? Это так кажется, что-то необычное, феномен, чудо! А мне с этим жить! Я часа два поработаю, да еще пешком сколько километров намотаешь, у меня боли в спине, я умираю. Когда это все случилось… после катастрофы. Травма. Я в авиакатастрофу попал. Самолет упал в море. Нас сбили ракетами. Да об этом сколько говорили, писали. Южнокорейский «Боинг». Я, наверное, один, кто остался в живых. Несколько часов болтался в море. Но я был пристегнут к креслу, пролетел на нем после взрыва, как на планере. А еще кусок обшивки, запасной выход и аварийный трап, колбаса такая надувная, он сработал автоматически. Я на нем все время проплавал, пока спасатели подошли. Удар о воду был очень сильным, но кресло смягчило его. А потом, потом… что было, не помню. Шок, кома. Надо самому выживать.

Он замолчал. Она думала о чем-то своем.

— Подожди, подожди… — наконец нарушила молчание. — А как ты в нем оказался, в этом самолете? Что за дикая история?!

— А что такого? Мне из Нью-Йорка в Сеул надо было. От рабочей молодежи послали представителем в Комитет защиты мира. Сначала побывал в Нью-Йорке, а потом в Сеул. Молодежь в защиту мира, все такое. По комсомольской линии. Да ладно, что вспоминать… — с невольным раздражением махнул рукой. — Всю жизнь наискосяк. Слава богу, живой. Да и не помню ничего особенного. Как шарахнуло.

Может, кофе будешь? — прервал он затянувшуюся паузу.

— А у тебя все с собой?

Да, в рюкзаке термос: ароматный напиток в нем настоялся, загустел до смоляной черноты. Пили его, обжигаясь. Из своих запасов выделил ей сигарету, не особо шикарную, конечно. Когда подносил зажигалку, рассмотрел ее странный перстень повнимательнее. Камень насыщен мерцающим цветом, сплетение серебряных узоров поддерживает вензель «REC». Ее шарф — и красноватый камень перстня (словно аварийная кнопка… да, чем-то он напоминал кнопку) — выделялись тревожными маячками.

— Да ты просто находка, Другман, — она баюкала в ладонях крышечку-кружку от термоса. — Рекламу отключаешь, спасаешь девушек, лечишь наложением рук, в мифологии Египта разбираешься. А я даже не задумывалась, ну… про рекламу. Отключается сама по себе, да и все. Электроника какая-то, датчики, фотореле.

— Электроника! датчики! уж как все верят в это, — усмехнулся он. — А ты сама их когда-нибудь видела? Нет, если коммерческий банк какой-нибудь, или казино, или торговый центр… но там деньги немереные, что хочешь наворотят. А у нас? «Чтобы не было беды, не бери в рот сырой воды». Такая реклама.

— А девушки тоже, думаешь, все отключаются штабелями от твоего взгляда?

— Нет, девушки… при чем здесь? О девушках речь не идет.

Говорили о разном, перескакивая с одного на другое. Но Карамелла… ведь она не спешила, не торопилась к какому-то определенному времени. Не было у нее заранее намеченного плана ехать куда-то с этого автовокзала. Как странно, как все обыденно и непредсказуемо происходит… Вклиниваются разрозненные судьбы, пересекаются жизненные линии! А ведь всего лишь одну догадку проверить хотел, когда приподнял чемоданы. Когда вошел в сверхнапряженную зону ее вибраций и переживаний. Так все подтвердилось. Пока подтвердилось. Чемоданы караулили предгрозовую тишину.

— Ну вот, — сказал просто, незатейливо. — Поговорим о чем-нибудь другом? О природе, например… — Следил исподволь за выражением ее лица.

— О природе? — переспросила она. — Ну, давай поговорим о природе…

— Он, наверное, любил ходить с ним в лес? На природу?

— С ним… о чем ты?

— Да о топорике. О туристском топорике.

— …?

— Ведь ты убила его топором, — он кивнул на чемоданы. — Да, скорее всего. Зарубила в ванной, так легче замыть следы. Потом разделала там же, сложила в полиэтиленовые пакеты. Ну, кто… муж? любовник? Квадратные метры в центре не поделили? Генеральную лицензию на наследство?

Однажды он уже видел такое лицо. Белое-белое. И печальное. Он у ресторана дрался, на свадьбе было дело. На его собственной, разумеется, свадьбе. Родственники жены схватить его хотели, но не тут-то было! Он выкрутился из пиджака — и побежал. Шел дождь… Дорога… Прямо перед ним висела машина… Белая машина. Видел лицо водителя, оно было белым, как и цвет налетающего автомобиля. Но что-то спасло его тогда. Белое Лицо часто настигало с тех пор в ночных кошмарах. Таким же оно было у Карамеллы. Но он видел его реально, вблизи. Она вглядывалась в него, как летчик того истребителя, что наводил перекрестье прицела на беззащитный пассажирский самолет, в котором он, по несчастью, оказался.

…Нет, убила вовсе не топориком, эсэсовским кинжалом, у нас дома их много.

«Да она сумасшедшая, — подумал он с подступающей к сердцу тоской. — Всегда у меня так. На свадьбе разгуляюсь (на своей), еще и харю начистят. За границу пригласят, так ракетой долбанут. Красивой женщине решил помочь… А она в чемоданах убитого и разделанного мужа тащит!»

Пустынный уголок парка, где они находились, не добавлял оптимизма к общению с дамой, столь хладнокровно рассказывающей о леденящих кровь подробностях.

…По мне, наверное, все видно, да? Очень плохо выгляжу, почти не спала последнее время. Да, это муж. Мой муж, конечно. Между нами ничего не было. Ни цветов, ни подарков, ни праздников. Одна работа, а денег все равно не хватало. Ездили на электричках, четыре часа туда-обратно. Без документов в хорошее место куда возьмут? Прокуренные тамбуры, висящий в воздухе мат, лязг дверей и пролетающие мимо станции бились лихорадкой в нашей крови. Вся эта огромная печальная страна подступила к горлу, выступила болезненной сыпью своих городов на коже. Я работала в школе, преподаватель физкультуры и аэробики, тридцать пять сопливых гавриков на мне. Залы промерзшие, зеркала покрылись бурой ржавью. Я шла мимо однообразных, как череда похорон, круглых шлакоблочных домов. Идешь-идешь, смотришь, а уже был на этом месте. Круглые очереди. Стояла в круглых очередях и огромные суровые тетки давили мне в грудь локтями. Снимали жилье, переезжали с места на место. Мы жили в страшном городе. Этот город расплывчатый, границы его меняются с наступлением песков и темноты. Бесконечные ледяные пространства обесточили сердца, мы увязали по щиколотку в холодных песках без границ. Продавцы цветов обходят этот город стороной, администраторы цирков зачеркнули его на картах гастрольных поездок, подарки туда не завозили уже сто лет. Волосы выцветали прядями от снега, шел теплый бурый снег. Где-то там, в центре песков расположен завод подводных лодок, их делают днем и ночью. Мы жили на одной станции, в бараке у железной дороги, в глухой сумеречной лощине.

— Подожди, Карамелла! Да тебя послушать, ты одна такая. Полстраны в набитых электричках! И этот завод подводных лодок… в Лобачевском, что ли? Да все про него знают. Вовсе они безвредные, эти субмарины. Лобачевский… проблемы этого городка… знаешь, в чем? Видела, где он на карте или в любом атласе изображен, какой ни возьми? Так расположен, что всегда оказывается на сгибе, там лист вчетверо складывается. Это место истирается, все истреплено и дырка образуется, даже не покажешь никому, где живешь. Пустота сквозит оттуда. Цыгане и то не могут до него добраться, потому что не знают о его существовании. У тамошних жителей оттого наследственный комплекс невидимости. И потом, давай обговорим спокойно, попробуем разобраться…

— А ты со всеми такой добрый, Другман? — блеснула стеклами своих очков.

— Да как тебе сказать? Для тебя я не добрый, и не злой, просто хочу понять. Могу встать и уйти, тебе от этого легче? Понимаешь, между нами уже что-то произошло, какая-то история. Я шел домой, а сейчас вот здесь. Ты тащила чемоданы, оступилась, я тебе помог. Мы пьем кофе, курим…

— За твой кофе, сигареты и услуги носильщика я могу заплатить, — она стала порывисто открывать свою сумочку.

Он остановил ее:

— Ну-ну, не об этом речь. И, пожалуйста, не делай резких движений. В твоей жизни что-то могло быть так или иначе. Но твой муж, зачем с ним жить тогда? Можно было оставить, уйти, развестись. А то убивать? Как это?!

Она строго подняла указательный палец, повела из стороны в сторону перед его глазами… и это было как напоминание о стрелке Весов в подземном Чертоге, где будут взвешивать его преисполненное сомнениями сердце.

— Огромные леса чернели вдали на горизонте. Мрачные круглые леса, где торчмя стоят спрятанные подводные лодки. Круглые очереди. Мы жили недалеко от одной железнодорожной станции в бараке, что весь сгнил, был выселен. Но это ему и надо. Ведь он был нелюдим, одиночка. Просто какое-то воплощение одиночества. Он был очень одинок. У него была одна нога. Одна рука. Одно ухо. Один глаз. И одна ноздря.

У нас в бараке все пропахло вываренными черепами. Черная пасть безумия вбирала в бездну могильного мрака, перетирала гнилыми зубами. У него был такой… своеобразный бизнес. Он нашел, пробрался в одно место. Это очень далеко, он ездил туда. В глухие заболоченные леса, в самые топи. Во время войны там высадился немецкий десант. Довольно-таки бессмысленная, нелепая операция, как оказалось. Их тут же окружили, загнали в эти болота. Видно, у немецкого командования были такие карты местности, что сложенные вчетверо, как раз поистерлись на этом месте. Оттуда сквозила гиблая пустота — и уж они нахлебались ее вдоволь! Гитлеровцы пытались обороняться, в середине там как бы островок, земляная твердь, некоторые из них добрались туда. Окружили все вокруг себя минами. Но нашим уже не до того было, и они поставили минные заграждения в несколько рядов, продолжили наступление. Немецким десантникам уже не выбраться оттуда. Ядовитые испарения, постоянные туманы, склизлая мгла висит в воздухе, вечный мрак. Бездонные топи, трясина тянется на десятки километров. Все плывет, меняется, в сильные морозы вымерзают огромные пустоты. Гиблый лес. После войны разминировать это оказалось невозможным. Сделали запретную зону, обнесли какие-то участки колючкой, охраняли. Но это одна морока, так что со временем забросили. И раньше туда никто не совался, а уж потом… Бывало, и люди пропадали, если кто забредал случайно, и скот. Подрывались на минах, они же как клецки в супе напиханы. И сегодня это самые глухие места. Но все же он смог попасть туда, в эти болота, на этот островок.

Ему рассказал об этом один… ну, они лежали вместе… С одним летчиком. Тогда, когда муж находился в психушке. Его там «подлечили», можно сказать. Едва не закололи насмерть. Но зато мы переждали, пока все на убыль пошло, стало затихать… Да, его комиссовали, списали из летчиков. Но это уже потом, задним числом. И то, все документы восстановить невозможно. А тогда… либо суд, либо психушка. И если не там, то, уж точно, где-нибудь между тем и этим — он мог запросто пропасть, исчезнуть.

Когда он служил — летал на истребителе. Выполняя приказ, сбил самолет, нарушивший границу. Конечно, когда вернулся с боевого вылета, его встречал весь полк, поздравляли. Главное тогда, что не промахнулся, техника сработала хорошо. А потом… самолет-то пассажирский… Из-за этого разразился международный скандал. Все и началось! Из самого настоящего героя его сделали отщепенцем.

Двести шестьдесят девять душ на нем.

Часть стояла в Приморье, уже тогда там проживало почти двести тысяч корейцев. У них всех родственники, знакомые, понятное дело. На нас началась самая настоящая охота. Тут бы в живых остаться! Нас вывезли в центральную Россию. Ну и командованию ведь так проще. Нашли «выход из положения». Объявили его… не совсем адекватным.

Он лежал в психушке. А с ним молодой летчик, он угробил машину в учебном полете, авария, катапультировался над теми болотами, оказался на островке. И что он там увидел? Но «крыша» после этого у него съехала капитально. Несколько дней просидел там, в болотах, пока его оттуда с вертолета зацепили.

— Э-э… постой, Карамелла… твой муж сбил южнокорейский «Боинг»?

— О боже! Да это не «Боинг» — а проклятие какое-то! Ведь никто не знает на самом деле, была это провокация или, правда, с курса сбился. Все сведения по этому делу засекречены.

…Готовность номер один объявили в пятом часу утра. Он набрал восемь с половиной высоты, когда получил команду: «Впереди самолет-нарушитель». На удалении тридцати километров увидел огни. Самолет мигал. Но вокруг темно, серая дымка. Два ряда светящихся иллюминаторов просматривались четко. Его запросили с земли: «Горит мигалка?» — «Горит». Мигалка бывает только на транспортных и пассажирских самолетах. Пересекли береговую границу, ему дали команду: «Цель нарушила государственную границу, цель уничтожить». Вдруг новый приказ: «Отставить атаку. Принуди его к посадке». Вышел на одну с ним высоту, чтобы тот его видел. Начал мигать бортовыми огнями, есть специальный международный код, который предупреждает, что самолет нарушил границу. Но он не отвечал. Тогда ему передали: «Постреляй из пушки». Он сделал четыре очереди — никакой реакции. Они уже подходили к Невельску, когда дали команду: «Цель уничтожить». Повернул свою машину, зашел снизу. Ракеты ушли. Одна, тепловая, попала в двигатель; другая, радиолокационная — под хвост. Огни в самолете погасли. Он доложил: «Цель уничтожена».

«Двести шестьдесят девять душ! — Ему стало не по себе. — Вообще-то, двести шестьдесят восемь, надо полагать. А мою-то душу они, что же, внесли в свой секретный протокол, черный реестр, поминальный список?»

— Потом мы скрывались, жили почти нелегально. Он вбил себе в голову услышанное от того свихнувшегося пилота: решил во что бы то ни было попасть на тот островок в болотах.

Несколько лет прошло. Он все продумал, просчитал. Даже немецкий язык выучил: с учебником, словарем. Я думала: специальную литературу читать, документацию, инструкции к немецким машинам. Тогда хлынули иномарки, он мог бы в любом автосервисе работать, получать нормально. Но подрабатывал только частным образом, если кто попросит. Очень заинтересовался дельтапланами, особенно мотодельтапланами. Хорошо разбирался в механике, в летательных аппаратах, в чертежах. Сам спроектировал, изготовил и собрал конструкцию, испытал. Я не знала, что он замышляет. В разобранном виде этот его летающий мотодрандулет можно очень просто перевезти в прицепе, на раздолбанном жигуленке, который был у него. Сборка несложная, машина управляема в воздухе.

А в том месте, на болотах — надо ориентироваться на одну скалу. Там есть сухой мыс, он вдается в топи. На нем каменный останец, скальный зуб, «чертов палец», как говорят. Он выбрал старую заброшенную дорогу для разбега — в общем, смог перелететь на островок. Много раз бывал там. Собирал останки, ну… одним словом, черепа десантников, специально их обрабатывал. Документы у многих сохранились, войсковые жетоны, письма, фотографии. Да и оружие, он говорил, личные вещи… Все это раскидано, рассыпано в густом травяном сплетении, словно какой-то безумец разбил музейную витрину, да так все и осталось. Брошенное, забытое. Наверное, это самое тихое место на земле. Белеют черепа в траве, будто футбольные мячи, внезапно оставленные убежавшей куда-то командой.

Его постоянно преследовал один звук, тончайшее серебристое тиканье… Начинало казаться — неумолимый ход времени, слышимый наяву. Можно сойти с ума от этого тиканья, сочащегося из ядовитой капельницы, проникающего и отравляющего кровь. Но источник был вполне определенным, он потратил несколько дней на поиски, и наконец нашел оплетенные корнями трав, ставшие донышком гнезда какой-то пичуги старинные немецкие часы известной марки. У них еще не кончился завод.

Он никогда не связывался с оружием. Но все же десантные ножи, эсэсовские кинжалы привозил оттуда, не мог удержаться. Была у него к ним страсть. Ну, и все отмечал, наносил на карту, делал захоронения, фотографировал.

Однажды возвращался, летел ранним утром, потерял направление в тумане… Врезался в эту одинокую скалу. И сам разбился, и мотодельтаплан — вдрызг! Чудом в живых остался. Завис, зацепился на самой вершине. Весь изранен, для него это конец. Ни одна живая душа не знает о нем, в окрестностях нога человека не ступала. Спуститься невозможно. Так и подыхал там. Шли дожди, в каменном углублении скапливалась вода, он пил. Днем жарило солнце, а ночью жуткий холод. Прошла неделя, больше бы он не выдержал.

Но нашел выход. Какие-то обломки от аппарата все же остались. Из этого собрал… что-то вроде планирующего парашюта. Или воздушный змей, можно сказать. Однако подъемная сила «крыла» была очень мала, не могла выдержать его вес. В любом случае рухнул бы на острые камни внизу. И все же — это шанс на спасение. Один из тысячи, но попробовать стоило. Он стоял перед выбором — сделать ЭТО или сгинуть насекомым, наколотым на булавку дьявольского коллекционера. Он же конструктор, с математикой у него все в порядке. По подсчетам выходило… в общем, ему необходимо избавиться от «лишнего» веса. Тогда его конструкция, по размерам не больше обычного зонтика, возможно и выдержит. Хотя бы минимально спланирует. Можно будет спастись. С собой у него было — и остались при крушении — пара отличных золлингеновских ножей. Как волк попавший в капкан, бывает, отгрызает себе лапу, чтобы уйти на свободу, так и он…

О чем она говорит?! Его охватили усталость и равнодушие. Хотелось, чтобы уж как-то это скорее кончилось. «Ты хочешь сказать, он… отсек СЕБЕ все лишнее?»