— Пацан, перчика не хочешь? — улыбнувшись, предложил мне Пахан, намекая на давнее происшествие.

— Не-ет! — замотал я головой.

— Ну и зря, Юрастый! — Ларик демонстративно схрумкал полстручка, а Лиска доела, облизнувшись, как после шоколадного батончика.

«Безумцы!» — подумал я.

«Имирули» оказалось кислым, как лимон, и мой друг хотел втихаря долить мне в стакан пива под видом ситро, но я отказался и разбавил вино сладким «Дюшесом». Голова затуманилась, а в животе потеплело, захотелось потянуть за длинные волосы Карину или дернуть за маленькое ухо Лиску, обе они стали настоящими воображалами, чего в прошлом году еще не было в помине.

Вдруг я вспомнил девушку-пажа и подумал, что, не колеблясь, отдал бы серию треугольных марок «Птицы Бурунди» за то, чтобы снова хоть на минутку увидеть ее. Впрочем, поглядеть на Зою не так уж и сложно. Если пойти вдоль моря в сторону центра, то минут через пятнадцать доберешься до лежбища санатория «Апсны». Закрытый пляж начинается сразу за длинным пирсом-причалом, к которому пристают прогулочные теплоходики и ракеты. Там тоже есть волнорезы, но они гораздо ниже и короче тех, что напротив вокзала. К тому же пляж огорожен рабицей, посторонних туда не пускают, на входе стоит дежурный и проверяет санаторные книжки. Но железная сетка уходит в море всего метров на двадцать, не дотягивая даже до оранжевых буйков, и можно, раздевшись у пирса, заплыть подальше, выйдя из воды уже в охраняемой зоне. Если на человеке, кроме плавок, ничего нет, понять, дикарь он или путевочник, невозможно. Проникнув таким образом на пляж санатория, я смогу увидеть Зою. Смогу… А зачем? Общение с гордой первокурсницей бесперспективно, как крестьянские восстания против царизма до возникновения пролетариата. Незачем. Но очень хочется!

— А кто за углями смотрит? — в разгар застолья грозно спросил Суликашвили-старший.

Диккенс, пьяненький и благостный, как раз исподтишка подкладывал Нинон «баялду». Я давно заметил, что он трепетно относится к своей… А кто она ему? В этих родственных связях даже взрослые путаются, иной раз споря до хрипоты: кто деверь, кто шурин, кто зять, кто золовка… Кончается тем, что идут за разъяснением к неграмотной бабушке Мане:

— Марья Гурьевна, рассуди! Кем будет Аграфена Санятке?

— Невесткой.

— А он ей?

— Зятем…

— Погоди, теща, а я тогда кто тебе? — изумлен Башашкин.

— И ты зять! Зашел к невестке зять, чтобы куницу взять…

Диккенс, услышав суровый вопрос Пахана, вскочил как ужаленный, метнулся к остывшему мангалу и начал, виновато причитая, размахивать фанеркой, чтобы разбудить уснувшие угли. Наконец он крикнул из темноты:

— Мясо ставить?

— Да ставь уж, черт косорукий! — нарочито грубо ответила казачка, искоса глянув на мужа.

— Ларка, проследи! — приказал отец и под нос себе добавил: — Не умеют эти армяне шашлык делать!

Вскоре восхитительно запахло жареным мясом, но до готовности было еще далеко, и пока ждали, успели сказать еще несколько тостов: выпили за новый дом Суликошвили, за здоровье «внуков наших детей» и «за те дубы, из которых будут сделаны наши гробы…»

— Пусть они живут сто лет! — со значением закончил тост изнуренный Сандро, и все, как по команде, отвели от него взгляды.

Наконец Диккенс и Ларик принесли шашлык, шипящий на тонких деревянных шампурах, в самом деле даже не обгоревших, а только посмуглевших. Мясо было необыкновенно мягкое, нежное, с хрустящей перечной корочкой. Понятно, почему за ним пришлось ездить в село, в магазине такое не купишь. То, что в замороженном виде лежит на магазинных прилавках, местные зовут «мослами». Но взыскательный хозяин не удержался и упрекнул деверя, мол, пересушил, собака, шашлык.

— Это тебе не шпалы укладывать — мозги нужны!

— Зря ты, Сандро, — заступилась тетя Валя. — Мы тоже иногда шашлык на природе жарим, но такой у нас никогда не получается!

— Чистое «Арагви»! — подтвердил дядя Юра, имея в виду ресторан, где иногда он подхалтуривал вечерами в оркестре.

— Это потому, что у вас в России мясо мороженое, — объяснил осведомленный Давид. — Сами не знаете, кого жрете, может, мамонтов из вечной мерзлоты. А у нас здесь кушают только свежее, утром зарезали, вечером съели. Специальное решение Политбюро имеется!

— Так это ж на базаре, для тех, у кого денег куры не клюют, — покачала головой Машико. — А в магазине и у нас мороженное, как полено.

— Да, без башлей теперь никуда! — кивнул Батурин. — Ах, какой шашлычок! Филе ягненка! Нинон, нельзя ли еще твоего фирменного ткемали?

— Из чего же ты теперь соусы будешь делать? — участливо спросила моя тетка и прикусила язык.

Сандро метнул в жену взгляд-молнию и налил себе водки — коньяк закончился.

— Будешь? — спросил он завмага.

Тот снова посоветовался с печенью и покачал головой. Хозяин брезгливо слил из бутылки остатки Диккенсу.

— А как там Анет? — сменила тему деликатная тетя Валя и снова попала пальцем в небо.

Суликошвили-старший посмотрели на Батурину так, словно она на сборе пионерского отряда вместо «Взвейтесь кострами…» запела про «Мурку». Разговор становился не для детских ушей, нам отрезали по куску бисквитного торта, осыпанного жареным арахисом, и выпроводили из-за стола. Карина, глянув на нас с презрением, как на малолетних дебилов, отправилась домой смотреть телевизор — фильм «Еще раз про любовь…» Про это девчонкам всегда интересно! Наверное, и Зоя сейчас в холле санатория смотрит это кино, а, может, пошла в монастырь на танцы…

Мы, Ларик, Лиска, я и Мишаня, которого еле удалось оттащить от жратвы, устроились на крыльце избушки и стали играть в переводного дурака, слушая вполуха споры за столом. Конечно, взрослые старались говорить потише, но после десятка тостов делать это довольно-таки трудно. Оказалось, тетя Аня, младшая сестра Сандро, все-таки развелась со своим пьющим Карнаушкиным, нашла себя какого-то зубного врача, естественно, еврея, и теперь они со скандалом делят квартиру в Армавире и участок земли, оставшийся от деда Иллариона Левановича, здесь, в Новом Афоне, выше по улице Орджоникидзе. Далее выяснилось, что непутевый Ашот снова вляпался в историю, связавшись с малолеткой из села, что рядом с табачной делянкой, и Мурман отправил его в Вологду, там у него точка на рынке. Озорник теперь будет отсиживаться в России и фруктами торговать, пока с родителями девчонки не удастся договориться, а они сказали: или десять тысяч, или кровная месть!

— На пушку берут! — предположил Батурин.

— Берут не берут, а жакан в брюхо никто не хочет! — заметил Пахан.

— Что ж он никак не угомонится-то? — ахнула тетя Валя. — Жениться ему надо!

— Женился уже. Хватит! — рассердилась Машико. — В Гудауту лечиться ездил. Лекарства от таких болезней как черная икра стоят! Мурман Эмке, чтобы на суде нас не позорила, гарнитур «Амалия» купил. Румынский!

— Знаю! — воскликнула Батурина. — С виньетками и розочками!

— Точно!

— А тут еще такое горе… — чуть не зарыдала вдова Сундукян.

Беда приключилась вот какая: завтра должен был прибыть на отдых Федор Матвеевич из Горловки, он останавливался у них не первый год и денег никогда не жалел: шахтеры зарабатывают чуть меньше космонавтов. Я вспомнил этого здоровяка с огромными ручищами и лицом, испещренным мелкими синими точечкам. Без бутылки водки обедать он не садился. Дядя Юра в ту пору еще употреблял, и если наши отпуска совпадали, это становилось адом для тети Вали. Выпивохи могли пропасть дня на два, а потом позвонить из ресторана в Гаграх, чтобы не волновались: мол, живы, берем такси и едем в Афон. Башашкин Федора Матвеевича уважал, говорил, что углекопы пьют не меньше, чем музыканты, но здоровья у них больше — в забой хлюпиков не берут, а музыка — удел худосочных. Однажды горловец в первый день отпуска страшно сгорел на пляже и покрылся жуткими волдырями. На вопрос, как же его так угораздило, он лишь разводил руками:

— Так солнце же было за хмарами!

У нас эти слова стали поговоркой на случай, если кто-то совершал очевидную нелепость. Так вот, от Федора Матвеевича днем пришла телеграмма: на шахте авария, и отпуска отменили.

— Слава богу, хоть жив остался! — перекрестилась Нинон.

— Оно, конечно, так, но я же ему комнату держала. Не знаю, что теперь делать! Мишане в школу новая форма нужна. На Каринку смотреть стыдно — платьице едва срам прикрывает.

— Не бойся, сестра, найдем тебе отдыхающего! Мужа хорошего найти трудно, а коечника — тьфу! — успокоил ее Сандро, странно глянул на жену и небрежным жестом послал Диккенса, как пацана, глянуть — не осталось ли в корыте с водой чего выпить. Что-то нашлось.

Мишаня трижды остался в дураках, причем один раз — с погонами. Когда коварная Лиска шлепнула ему на плечи две шестерки, пацан от обиды заплакал, крикнул нам «радт каши!» и убежал.

— Что он сказал? — уточнил я.

— Тебе лучше не знать, — уклонился Ларик. — Это по-армянски.

Мы снова раздали карты, но сыграть втроем нам не удалось: Давид подозвал Шурика и, вручив ему красненькую, отправил в вокзальный ресторан за коньяком, а главное велел спросить Нелю, когда она заканчивает работу, потому что сегодня он ночевать не останется — ему надо домой. Мой друг, весело прикидывая размеры сдачи, кивнул и умчался, а сам завмаг отправился в «Храм раздумий». Во время его отсутствия Нинон сообщила тете Вале что-то секретное про официантку.