— Значит, вы в лесу бывали и ничего в нем не боитесь? — с обычной мрачностью поинтересовался Герман.

— Ну, почему, бешеных лис я опасаюсь. Цапнет такая, и готово. Ну, это я так, полушутя. С лесом, если разумно и уважительно к нему отнестись, можно прийти к согласию. Он ведь сдуревшую лису и стороной отвести может. Вы, ребята, с природой договориться пробуйте.

— Даже здесь? — спросил внимательно слушавший Прот.

— А почему же не здесь? — удивилась Катя. — Здешний лес почти такой же.

Герман чувствовал, что амазонка и мальчик говорят о чем-то, доступном только им. Ну и пусть. Оба одинаково сумасшедшие. Им и никаких лис не нужно. Мракобесы.

— Що, вот так встать и говорить? — недоверчиво спросила Вита. — Ой, та не смешите, Катерина Еорьевна.

Катя улыбнулась:

— Хочешь попробовать? Давай, дочь Сиона, не трусь. У тебя силы духа хватит.

— А що, мне теряти нечего, — пробормотала Вита. — Говорите, як потребно.

— Для начала от костра отвернись. Дай глазам к темноте привыкнуть.

Герман и Пашка переглянулись. Герман скривился — ну, барышни ворожить да гадать обожают, известное дело. Пашка, несмотря на вопиющий большевистский материализм, выглядел обеспокоенным. Пихнул локтем, указывая на Прота. Мальчик переглядывался с командиршей. Показалось, что не только Виту сейчас начинают учить общению с лесными духами.

— Я лес и дерева вижу, — прошептала девочка. — Що дальше?

— Выбери, кто из лесных главный на поляне.

В тишине тихо потрескивал угасающий костер, в чаще что-то тихо вздыхало, поскрипывало. Герману стало не по себе. «Кто из лесных главный?» Вдруг они и действительно стоят вокруг, смотрят из тьмы, немые, бесформенные?

Пашка потянул к себе на колени карабин. Катя положила руку ему на плечо. В тишине Вита ткнула пальцем:

— Вон он, старший.

Показывала девочка на сосну, стоявшую над спуском к ручью. Почему «он», почему «старший»? Сосна выглядела не самой высокой и не самой могучей.

— Посмотри, посмотри, — прошептала Катя, — глаза ее радостно сияли в отблесках костра.

Разыгрывает, что ли? Вряд ли, не в ее манере.

Герман вглядывался в темный силуэт дерева. Пламя костра уже не так мешало. Чем дольше смотрел, тем понятнее становилось — действительно «он». Может, и не самый высокий, но, пожалуй, самый древний.

— Нужно подойти. И просто поздороваться, — прошептала Катя.

Вита боязливо оглянулась. Герман ее понимал — сейчас встать и шагнуть от костра было еще страшнее, чем пять минут назад.

В тишине сидели, смотрели на «него». Это было несомненно глупо, но глупым почему-то не казалось.

— Пошли вместе, — прошептала Катя. — Кто пойдет?

— Если разом с кем, то я, — дрожащим голосом пролепетала Вита.

— Хорошо. Товарищ Павел?

— Что-то не хочется. Я лучше с тыла прикрою, — пробормотал Пашка.

— Ладно. Кто еще?

Ноги словно одеревенели. Встанешь — захрустят, сломаются пересохшими сучьями. Герман заставил себя выпрямиться.

— Не спеши, — тихонько предупредила Катя, легко поднимаясь. — Вите нужнее.

Вита шла в темноту маленькими шажочками. Наверняка чувствовала за спиной поддержку, но все равно прапорщик дивился дерзости маленькой иудейки. Сам он шел плечом к плечу с Катей, и то по спине пробегал озноб. Сзади едва слышно посапывал Прот.

Сосна возвышалась темная, настороженная. Ветви простирались над усыпанным хвойным ковром откосом. Снизу доносилось приглушенное журчание ручья.

— Теперь положи обе ладони на ствол. Мысленно скажи, что ничего дурного не желаешь, пришла на время, уйдешь своей дорогой. Ну, еще что-то уважительное скажи, — прошептала Катя.

Вита не шевелилась. Коснуться дерева было страшно.

— Не волнуйся, — мягко сказала Катя. — Ему тоже неспокойно. Просто коснись. Я бы коснулась первой, но тогда вы не прочувствуете.

Прот смотрел не на дерево. Не сводил взгляда с командирши. На нее действительно стоило смотреть. Катя сияла, даже крошечные морщинки на лбу сейчас разгладились. Лицо стало совсем юным, моложе, чем у Виты. В огромных глазах слились воедино и отблеск костра, и отсвет почти невидимых сквозь полог ветвей звезд, и даже серебристое отражение луны в прячущемся внизу ручье. «Какая же она амазонка? Должно быть, дриада», — потрясенно догадался Герман.

Вита боролась со страхом. Под кофточкой напряглись, шевельнулись лопатки, девочка подняла руки и, словно вкладывая в горнило кузнечного горна, прижала ладони к коре. Герману стало мучительно жалко эти растопыренные вздрагивающие пальчики, и он порывисто положил свои ладони сверху.

Сразу все кончилось. Ладошки у Виты были теплые, а кора шершавая. Страх исчез. Стало смешно — чего боялись? Ничего мистического. В нос мощно бил запах смолы, косы Виты тоже пахли смолой, да еще и полуденным солнцем. И лес, совсем обычный нормальный лес. Расступился, раскинулся вширь: вон там тянется нить железной дороги, вон там другая нить, — узкоколейная, с игрушечным мостиком над речушкой. Вот хутора вдоль опушки. Там дальше, на севере, остался городок. А здесь только лес, его сердце с заросшими логами, с осинником по краям болотец, с тысячами гнезд, нор, лёжек…

— По… получилось, — прошептала Вита. Они с прапорщиком одновременно оторвали руки от коры. Девочка понюхала ладонь и неуверенно хихикнула: — Смола…

Катя, улыбаясь, положила руки на ствол, на миг прижалась к коре лбом. Тут же, словно поздоровавшись со старым знакомым, оторвалась.

— Прот, попробуешь?

— Мне… мне, наверное, нельзя, — прохрипел мальчик.

Катя посмотрела на него. Огорченно надула губы, вздохнула:

— Может, ты и прав. Рискованно.

Прот кивнул, левое его плечо перекосилось больше обычного:

— Мне никогда ничего нельзя.

— Что за фигня? — Катя протянула повернутые вверх ладонями руки. — Давай через меня попробуй. Все равно меня уже до дна знаешь. Давай, живее, пока не ушло!

Прот неуверенно положил пальцы на ладонь командирши, за вторую руку Катя ухватила сама. После кратчайшей паузы мальчика пошатнуло так, что Герман едва успел подхватить легкое тело. Не удержал, вместе сели на землю. Катя присела тоже, все еще не выпуская руки Прота.

Вита с опозданием ойкнула.

— Ты как? — с тревогой спросила командирша.

Прот глубоко вздохнул:

— Красиво. Мне никогда там не быть?

— Пути господни, они, сам знаешь… — Катя улыбнулась. — Сдается, те дороги, что тебе ниспосланы, тоже любопытны. Сам сейчас как думаешь?

— Я бы поменялся, — страдальчески сказал мальчик. — Ладно, что вы в меня вцепились? Я еще своими ногами похожу.

Он, кряхтя, поднялся. В чаще взвыло, потом зашлось хохотом.

— Шутка, — Катя улыбнулась. — Шутит лес.

Все четверо знали, что веселился филин. Тот самый, филин-пугач. Герман даже на миг мысленно его увидел — точь-в-точь как иллюстрация в определителе. Только живой.

Пашка у костра сидел с карабином наперевес:

— Куда вы пропали? Темнотища, ни зги не видать. Тут еще этот вой… Чуть не пальнул.

— Да все нормально, мы же здесь, рядом. Давайте чай пить, — сказала Катя, придерживая за плечи мальчика. Прот хоть и смотрел веселее, на ногах держался не без труда.

Пашка диковато посмотрел на товарищей, положил карабин.

— Что-то вы на меня страху навели.

Отвар кипрея настоялся. Герман потягивал душистый кипяток, передавал кружку. Вита поглядывала настороженно. Наверное, хотела об общении с Лесным Духом поговорить. Только это лучше отложить. Утром все иным будет казаться. Трезвым.

Пашка пил отвар молча. Нахохлился, надулся. Наконец не выдержал:

— Вот ей-богу, я не от трусости! Вот чуял, не нужно мне идти. Как кто за ноги держал. Тьфу ты, черт! Что ж я теперь…

— Да что ты забулькал? — удивилась Катя. — При чем здесь трусость? Мы здесь все проверенные-перепроверенные. Не каждому нужно подобным баловством заниматься. Совершенно не каждому. Расслабься, Павел Георгиевич. И вообще, давайте спать ложиться. Сегодня я на страже, дрыхните спокойно. Я днем на бричке покемарю. Возражения будут?

Лично у Германа возражений не было. Глаза после чая невыносимо слипались. Хотя, возможно, и не чай виноват. Вита уже свернулась калачиком, забыв сунуть под голову хотя бы мешок.

— Давайте-давайте, устраивайтесь, — одобрила командирша. — Завтра день будет ударный. А может, и не будет. Как, Прот?

— Пока не скажу, — сказал мальчик. Поскреб вихры и задумчиво заметил: — Вот еще ближе продвинемся, тогда.

— Нет, я не могу! — Пашка выпрямился, сидя по-турецки. — Что я, хуже всех?! Екатерина Георгиевна, можно мне к дереву сходить?

— Сходить-то можно. Только вот толку-то… — Катя откинула с глаз челку. — Как думаете, имеет смысл товарищу Павлу пробовать?

— Не ходи, Паш, — сонно пробормотала Вита. — Не будут с тобой изрекать.

— В следующий раз попробуй, — с уверенностью, непонятно откуда взявшейся, согласился с девочкой Герман.

— Вот, и ты, ваше благородие, — с горечью кивнул Пашка. — Когда он, следующий раз-то, будет?

— Раз не пошел, значит, и не нужно тебе, — мягко сказала Катя. — Ничего не потерял.

— Да не убогий я! — сердито сказал Пашка. — Ну не сообразил сразу, виноват. Тьфу, теперь всю жизнь каяться буду.

— Делать тебе больше нечего, — хмыкнула командирша. — Сходи лучше посуду помой. Давай, я провожу, а то сверзнешься в потемках со склона. Или на дно утянет кто.

Долгую молчаливую паузу засыпающий Герман понять не мог. Зашелестели удаляющиеся шаги. Прапорщик стряхнул сон, сел:

— Куда они? Разве…

— Ручей тоже душу имеет, — объяснил Прот. Он сидел с толстой тетрадью на коленях, склонившись к углям, и мусолил огрызок карандаша. — И у ручья душа имеется, и у реки, и у поля или оврага.

— Что, и с морями можно общаться? — пробормотал Герман, пытаясь удержать глаза открытыми.

— Вряд ли. Не сопоставимы мы с морями. Не заметят.

— Ага, — глубокомысленно заметил Герман и потер лоб. — А ты, что, дневник ведешь?

— Что я, Робинзон Крузо, дневники вести? Катя сказала — «называй как хочешь, хоть лабораторным журналом». Думаю так и назвать.

— Для журнала тетрадь слишком шикарная, — пробормотал Герман заплетающимся языком.

— Да вы ложитесь, Герман Олегович, — посоветовал мальчик. — К девочке поближе. Она не укусит. Вместе шинелью укройтесь. А то всегда под утро дрожите, как цыплята.

Спал прапорщик как убитый. Проснулся, едва воздух стал серым. Обе шинели утянул на себя Пашка, посапывающий за спиной, но все равно было тепло. Герман обнаружил, что обнимает тонкое тело Витки, но руки отдергивать не стал. Девочка — не ведьма, Виту без греха обнимать можно. Тем более сама девчонка обнимала свернувшегося угловатым клубком Прота.

— Спите, ваше благородие, — сказала ведьма, сидящая над подернутыми пеплом углями, — еще полчасика, и подъем объявлю.

* * *

— Здесь, — сказал Прот, указывая на дуб с опаленной молнией вершиной.

— Что, прямо под дубом? — язвительно поинтересовался Герман, за что немедленно заработал коленом пониже спины. Пнула командирша скорее по-дружески, не то бы точно в канаву скатился. Герман не обиделся — почему-то после той ночи и сказочной беседы с лесом Катя все реже казалась прекрасным монстром.

— Под дубом — желуди. Прошлогодние. А он здесь стоял, смотрел. Может, запоминал, может, думал здесь спрятать. В общем, сворачивать нужно, — задумчиво объяснил Прот и начал перебираться через канаву.

Катя перепрыгнула через высокую траву, подхватила мальчика за шиворот. Все уже порядком устали. На рекогносцировку вышли еще утром, сейчас дело шло к вечеру. Блуждания вдоль узкоколейки казались бессмысленными — Прот раза три углублялся в лес, но почти сразу возвращался к насыпи. Скучно тянулись по узкому зеленому коридору тронутые ржавчиной рельсы. Узкоколейку когда-то вели к лесоразработкам, но не достроили из-за начавшейся войны. По смутному ощущению Германа, людей здесь не бывало примерно с того же времени.

— Прот, ты не торопись, — сказала Катя. — Дерево приметное, ориентир хороший. Вполне возможно, что где-то здесь наш неутомимый дружок и шастал. Если обратно двигаться, к тому мосточку выйдем, а там места болотистые, неудобные. Если опять вперед пройти, там хутор корейский.

«Корейским» хутор был обозван из-за неумеренно свирепой собачонки. Хутор разведчики обогнули, но кудлатая шавка унюхала, увязалась следом, заливаясь визгливым лаем. Шуму от мелкой сучки было больше, чем от своры борзых. Неизвестно, собиралась ли озверевшая в лесной глуши псина пожрать пришельцев или подзывала хозяина с обрезом, но убралась собачонка, только когда Катя вскинула карабин и в голос посулила соорудить знатное корейское рагу на ужин.

— Да, местечко подходящее, глуше не придумаешь, — командирша еще раз оценила заросшие буйной зеленью канавы. — Значит, прочесываем здесь тщательнее. Вы идите вперед, я чуть вернусь. Ищем следы пребывания людей. Их, как минимум, трое-четверо должно было быть.

Шаги по шпалам ложились неровно — Герману слишком часто, Проту слишком редко. Двигались в тишине, внимательно вглядываясь по обе стороны насыпи. У прапорщика зябли пальцы правой ноги, выглядывающие из «оскалившегося» сапога. Портянка промокла насквозь, полоска ткани, стягивающая сапог, вновь ослабла.

У Прота с крепкими башмаками все было нормально, но ноги мальчик едва волочил. Не с его здоровьем целыми днями по рельсам бродить.

— Ну, что, вспомнилось что-нибудь? — прервал молчание Герман.

— Да нет, дерево вроде то. Дальше я поляну видел. Объяснить про нее не могу. Поляна как поляна, — с досадой пробормотал Прот. — На той поляне он что-то хорошее сделал. Или наоборот. Его удовлетворение чувствуется. Ну, как после женщины.

«Может, он там изнасиловал какую-нибудь несчастную? Кружим мы в потемках. Не дай бог в проводниках ясновидящего иметь», — подумал Герман, а сам бодро сказал:

— Торопиться не будем. Раз она сказала, что место подходящее, можно не сомневаться, — так и есть. Они одного поля ягоды.

— Может, вы и правы, — согласился мальчик. — Как думаете, Герман Олегович, как следы человека на рельсах выглядеть должны?

— Несомненно куча кала, кровавые пятна и потеки мочи. Еще окурок слюнявый и красный бант, — пробурчал Герман.

Они прошли дальше. Герман уже в третий раз видел расклеванное прямо на шпалах яйцо чибиса. Кто-то полакомился.

— А это что за пятно? — спросил Прот.

Собственно, пятен было несколько. Маленькие жирные отметины, едва различимые на фоне шпалы. Герман присел на корточки, попытался принюхаться — едкая вонь креозота, которым была пропитана шпала, затмевала все. Пришлось сунуть в пятно палец. Вроде бы смазка.

Герман встал, махнул фуражкой, подзывая маячившую вдали Катю.

— Молодец, прапорщик. Надо понимать, они на дрезине подкатили, — сказала Катя. Галифе она испачкать не боялась, опустилась прямо на колени, принюхивалась.

Герман посмотрел на светлую макушку, поколебавшись, сказал:

— Это Прот смазку обнаружил.

— Слаженная работа в команде — признак истинного профессионализма, — Катя, не поднимаясь с колен, принялась озираться. — Здесь, кажется, — живо скатилась с насыпи к ничем не примечательному кусту. — Точно здесь!

Герман с мальчиком сползли следом.

— Они здесь кусты раздвинули, ветки закрепили. Протащили груз, потом все поправили. Ветку все-таки сломали, пришлось подвязывать, — Катя постучала грязным пальцем по ветке, стянутой обрывком шнурка. — Он, гадюка, точно он! Теперь тропку определенно нащупаем.

Улыбалась амазонка восхитительно, — так бы на придворных балах улыбаться, бриллиантами и обнаженными плечами сверкая да светских львов с ума сводя. Эх, княгиня ободранная.

— Что смотрите? — несколько озадаченно поинтересовалась предводительница. — Пошли, пока дождь не начался.

Двигалась она уверенно. Теперь и Герман замечал следы, оставленные несколькими людьми. Здесь дерн явно вмят, здесь кору слегка ободрали. Понятно, весь маршрут замаскировать трудно. Катя молча ткнула пальцем — мох под деревом хранил прямоугольный отпечаток — ставили что-то тяжелое, раз мох до сих пор не оправился.

По листьям щелкнули первые капли дождя. Через минуту ровно и уверенно полило. Катя нырнула под широкие ветви и вдруг остановилась у толстого ствола:

— Так, граждане кладоискатели. Несколько новостей: идем мы правильно, дождь нам на пользу — запашок прибьет. Кладоискательство — занятие заведомо грязноватое. Глубоко дышать не рекомендую.

Сквозь запах мокрой хвои до Германа долетело то, что предводительница назвала «запашком» — откуда-то плотно понесло сладковатым смрадом разложения. Прот побледнел.

— Плоть бренна, — напомнила Катя, развязывая косынку на шее. — Мы все это знаем. Придется потерпеть. Без тебя, Прот, мы никуда. Бери косынку, нос и рот завяжи. Моим трудовым потом попахивает, но все ж лучше, чем гнилью.

С косынкой на лице Прот превратился в карикатурную копию налетчика с американского Дикого Запада. Трое разведчиков двинулись дальше.

Труп лежал на крошечной полянке. Голова откатилась в сторону, по бурой кости, открытой лоскутами кожи, стучали капли дождя. Тело, должно быть, успели погрызть и мелкие лесные обитатели, но теперь это было незаметно — под одеждой кишели жирные белые черви.

— Дышите неглубоко, — глухо предупредила Катя. — Вот дерьмо, что ж он ничего остроумнее придумать не мог? Плагиатор.

Германа мутило, и он не сразу понял, что именно имеет в виду предводительница. Труп лежал на спине, откинув за обрубок шеи одну руку. В бесформенных пальцах была зажата казачья шашка. Мертвец словно отдавал честь, или… или указывал направление. Герман, наконец, вспомнил книгу, где пиратский капитан любил подобные зловещие шуточки.

— Обходим, — приказала Катя. — Давайте-давайте. Или наглядеться не можете? Нет, прапор, не туда. Подальше обойдем. Совершенно незачем следовать сомнительным указаниям.

Отошли назад. За кустами вонь стала чуть легче — дождь прибивал ее к земле. Герман снял фуражку, растер дождевые капли по лицу. Прот стянул повязку, глаза мальчика слезились.

— Да уж, — пробормотала Катя. — Вот гадство. Ладно, иллюзий по поводу нашего визави у меня нет и не было. Жаль, мы ему тогда мозги не вышибли. Я юмора с трупами вовсе не приветствую. Ладно, проехали. Обходим по дуге, очень внимательно смотрим за тем, что под ногами. Боюсь, дальше следы обнаружить будет труднее. Кстати, господин прапорщик, вы представляете, что такое «растяжки» и прочие сюрпризы? Минно-подрывные, я имею в виду.

— Я с минными работами по службе не сталкивался, — прохрипел прапорщик.

— Тогда под ноги и на уровне плеч внимательно смотрите. Ниточки, веревочки, паутиночки. И лучше за мной идите. Желательно, след в след. Прот, ты лови знакомые ощущения. На следы пока не отвлекайтесь, я сама справлюсь.

Дождь усилился. Герман нахлобучил фуражку на глаза. Какие тут ниточки-веревочки? Да кому пустой лес минировать в голову придет? Здесь не фронт у Соммы. В нос настойчиво лезла вонь разложения. Теперь от нее неделю не избавишься. Герман поправил ремень порядком отяжелевшей за день винтовки. Смерть не так страшна, но не дай бог увидеть себя после смерти.

— Спокойненько, — сказала Катя. — Еще один трупак. Осторожнее с ногами. И с дыханием.

Герману совершенно не хотелось выглядывать из-за плеча командирши. Прот тоже не проявлял инициативы. Посмотрел на прапорщика: