В штабе долго мучиться не пришлось. Герман получил новенькое удостоверение личности, жалованье и отпускные. Штабс-капитан, распоряжавшийся бухгалтерией полка, любезно пожелал скорейшего выздоровления и по-товарищески пожал руку. Герман, отвыкший от армейской четкости и исполнительности, казалось, навсегда покинувшей Россию году этак в шестнадцатом, с некоторым удивлением понял, что приятно вновь ощутить себя военным человеком. Собственно, чем плоха идея войти в Москву в рядах возродившейся российской армии-освободительницы? В конце концов, вряд ли проверку всех стрелочных будок по железнодорожной линии Белгород — Орел — Москва сочтут нужным поручать исключительно подпоручику Землякову-Голутвину. Значит, есть шансы выжить.
Уже перед уходом Германа попросил заглянуть в свой кабинет коренастый, бритый наголо подполковник.
— Садитесь, Герман Олегович. Как себя чувствуете? Чаю хотите? Давайте, давайте, прошу без церемоний.
Герман потягивал крепкий чай, машинально жевал теплый пирожок с повидлом и гадал, что нужно радушному подполковнику.
— Пирожки просто чудесные, — с удовольствием сказал подполковник. — Дары благодарного города. Ах, если бы видели, как нас встречали! Цветы, барышни, ликование воистину всенародное. Завтра прибывает Сам. Будет проводить парад на Соборной площади. Не хотите полюбоваться?
— Увы, боюсь, духовой оркестр доконает мой несчастный череп.
Подполковник засмеялся:
— Полноте, Герман Олегович, в вашем-то возрасте, за несколько дней придете в форму. Что в двадцать лет какой-то несчастный удар прикладом? Но отдохнуть вам, бесспорно, необходимо. Значит, на воды, в Бурузовку?
— Доктор настоятельно рекомендовал.
— И совершенно верно, отдохните, переведите дух. Дорога на Москву практически открыта, но ее еще нужно пройти. Отчаянные бойцы нам нужны. Для техника-артиллериста у вас просто потрясающие навыки штыкового боя. Сейчас у нас каждый опытный боец на счету. Слышали о полковнике Туркулове? Идиотская случайность, шальная пуля, и, пожалуйста — тяжелейшее ранение. Дроздовцы в ярости, обещают прочесать окраины и устроить пролетариям кузькину мать. Отдыхайте и возвращайтесь с новыми силами. Приказ о вашем производстве в подпоручики будет подписан на днях. А пока у меня к вам маленькая просьба. Вы ведь прямо сейчас на вокзал? Уж не сочтите за труд…
Спускаясь по лестнице, Герман совершенно утвердился в мысли, что подполковник неназойливо вовлек контуженого прапорщика в сферу деятельности контрразведки. Впрочем, просьба была необременительной — присмотреть в дороге за двумя женщинами и ребенком. Мальчик направлялся к родственникам, монахини его сопровождали. Все трое из разоренного приюта, что был при Свято-Борисо-Глебском монастыре. Люди сугубо безобидные, разве что бормотанием молитв будут докучать господину прапорщику. Но в данном случае уместно проявить сочувствие. Гонимые странники существа мнительные, командующему уже второй день докучают, охрану просят. В общем, сопроводить их подальше от штаба — дело богоугодное.
Герман понял — мальчишка, очевидно, родственник какого-то высокого чина, раз сам командующий генерал-лейтенант Май-Маевский проявляет о нем заботу. Бог с ними, с божьими странниками. До Лозовой даже по нынешним временам ехать всего ничего. Правда, потом самому Герману придется сделать крюк, но просьба начальства — есть закон для подчиненного. На Бурминводах отдохнем.
Герман посидел во дворе. Здесь царила обычная штабная суета, бегали посыльные, возился с накладными хозяйственный унтер, ходили щеголеватые многочисленные офицеры. Часовой отгонял от кованой ограды любопытных мальчишек. Герман, кряхтя, встал. Затылок ломило, но голова уже не кружилась. Герман все-таки счел за лучшее взять извозчика.
Седоусый малоросс всю дорогу бубнил о «клятих комуняках, що утекли та усі гроші в броньовому вагоні до Москви увезли» [«Проклятых коммунистах, которые сбежали и все деньги в броневом вагоне до Москвы увезли» (укр.).]. Герман не слушал, старая пролетка уютно поскрипывала, мягко постукивала колесами, отчего тянуло в дрему. У моста через Лопань пролетку с урчанием обогнал черный «Паккард». На заднем сиденье красовалась роскошная пара: полковник-корниловец в новеньком френче и до неприличности обворожительная юная девица. С букетом на коленях, в небрежно повязанном на рыжие волосы шелковом шарфе. Глаза у красотки были потрясающе огромные, шалые. Мимолетно улыбнулась Герману, шевельнула плечиком, полускрытым кружевами.
«Паккард» умчался. Кучер ворчал на заволновавшуюся лошадь. Герман мрачно размышлял о том, почему некоторые люди обречены пожизненно сопровождать или скучнейшие деловые бумаги, или престарелых монашек с сиротами. Впрочем, прелестных фей с пугающе-безумными глазами господин Земляков-Голутвин ужасно боялся с раннего детства.
Глава 4
Было бы интересно выяснить, не следует ли такие решения исключать из рассмотрения на основе физических соображений.
Эйнштейн А.
Эх, яблочко,
Ты мое спелое.
Вот барышня идет —
Кожа белая.
Кожа белая,
Да шуба ценная.
Если дашь мне чего,
Будешь целая.Песня «Яблочко». Махновский вариант
Короткое мерцание — и из ничего появились две фигуры.
Земная твердь знакомо ударила по подошвам, Катя покачнулась и выпрямилась. Товарищ майор на ногах не удержался и сейчас поднимался с четверенек.
— Ни черта на приземление с парашютом не похоже.
— Так это вы все насчет сотни прыжков намекали, — со злорадством заметила Катя. — Вам виднее, я сразу сказала, что ни разу парашют не надевала.
— Ладно, будем знать, — Виктор Иванович отряхнул на коленях парусиновые брюки, оглядел пиджак, констатировал: — А смокинг ты мне все-таки подпортила.
— Нужно же было придержать, а то усвистели бы вы, товарищ майор, неизвестно в какую эпоху.
— Звания пора отставить. Насколько я понимаю, мы на месте. Самое время перейти на нелегально-интимное положение.
Катя хотела фыркнуть, но сдержалась. Вокруг пахло ладаном и воском. Над головой простиралась роспись громадных куполов. За спиной белел высоченный иконостас.
— Каррарский мрамор, — майор кивнул на иконостас. — Я на экскурсии запомнил. Красота неописуемая. Ну, поблагодарим господа нашего за благополучное прибытие да и побредем потихоньку, — Виктор Иванович размашисто перекрестился на иконостас.
Катя поправила платок на голове. Подошли к огромным дверям. Виктор Иванович деликатно постучал по массивному засову, — акустика в храме была прекрасная. На стук откуда-то из-за угла вынырнул недоумевающий служка.
— Милейший, ты бы нас с барышней выпустил, — ласково сказал Виктор Иванович. — Увлеклись мы молитвой, уж извини, братец. Благолепно здесь, словами не описать.
— А вы… — изумленно начал служка.
— Понимаю, от трапезы оторвал, — понимающе закивал Виктор Иванович. — Ты дверь замкни и иди себе, иди…
Катя и майор вышли на солнечный свет. За спиной изумленно покачивающий головой служка затворил тяжелую дверь.
— Нужно было ему рубль дать, — пробормотала Катя.
— Следующий раз хоть десятку. Сейчас в карманах одни фиги, и те не палестинские. — Майор оглядел широкие ступени паперти, парочку дремлющих нищих. — А здесь, между прочим, мало что изменилось. Разве что от реки гуще мочой несет. Ой, смотри, беляки! — Виктор Михайлович умиленно проводил взглядом двух солдат с винтовками, прошедших за оградой собора. — Значит, мы по назначению угодили. Поздравляю, Катюша, и выношу устную благодарность от лица командования. Мы ее, в смысле благодарность, потом куда-нибудь занесем.
— Угу, в комсомольскую учетную карточку. Надо бы здешнее календарное число проверить. Обратная коррекция вещь сложная.
— Проверим, — жизнерадостно заверил Виктор Михайлович. — Но я и так чую, все по плану. Пойдемте, моя дорогая.
Кате пришлось взяться за предложенный локоть. Прошли к калитке. Обделенные подаянием нищие сонно и неодобрительно смотрели вслед. За калиткой Виктор Михайлович еще раз перекрестился на огромный собор. Катя смотрела на узорные стены:
— Все-таки неосмотрительно. А если бы мы прибыли прямо под изумленные очи какого-нибудь дьячка?
— В церкви, Катюша, не как-нибудь, а дисциплина. Например, трапезничают в одно и то же время, и блюдут распорядок чуть ли не столетиями. Вот монголы налетают, иезуиты, мирская власть то отбирает храмы, то возвращает, а прием пищи у священнослужителей проходит в один и тот же час. На том попы стоят, тем и сильны. Пример нужно брать, — наставительно сообщил Виктор Михайлович, останавливаясь на углу и кланяясь величественному храму. — Ты, кстати, тоже могла бы перекреститься. Рука небось не отсохнет.
Катя без особого воодушевления перекрестилась на храм, и командир снова подхватил ее под руку.
— Вот и славно! Главное, дисциплина и хладнокровие, тогда мы с порученным делом не хуже, чем товарищи попы с вверенным им народным опиумом справимся. Ты уж не взбрыкивай пару дней, будь так любезна. Здесь все-таки война.
— Неужели? Я, товарищ майор, вообще весьма дисциплинированная девушка. Видят боги, потому и жива до сей поры.
— Ага, так ты у нас язычница?
— В некоторой степени, — неохотно признала девушка. — Впрочем, я скорее всем конфессиям сочувствующая, пока лично меня проклинать не начинают и на костер не волокут. Виктор Михайлович, нельзя ли мой локоть так не тискать? Или синяки в «легенду» входят?
— Какая же ты мелочная, Катерина Георгиевна. Не даешь джентльмену поухаживать, искреннее чувство проявить. Идем, гуляем, погода прекрасная, белогвардейцы симпатичные. Веди себя естественнее.
Катя старалась. Белогвардеец, рядовой корниловец в мешковатых шароварах, подпирал столб у входа на мост и с наглым интересом разглядывал девушку.
Катя улыбнулась своему спутнику:
— Вот скотина, сейчас меня прямо глазами обрюхатит. И, между прочим, совершенно несимпатичная, прямо сказать, свинячья рожа. Не знаю, как вы, Виктор Михайлович, а я начинаю красным симпатизировать.
— Ты, Катюша, мягче улыбайся. Нежнее. Ты девушка юная, невинная, не нужно, чтобы этот беляк своими плебейскими семечками скоропостижно подавился. А глазеет он так, потому что платьице твое, ты уж прости, сверкает, как марля.
— Как обычно, — без особого удивления согласилась Катя, — с тряпьем после Прыжка не угадаешь. Иногда за час на нитки расползается. Нам до вашей явки далеко?
— Полчаса неспешной прогулки. Ты расслабься, расслабься. Ты уже свое дело сделала.
— Слушаюсь и расслабляюсь. У вас как зубы, нормально?
Виктор Михайлович озабоченно подвигал подбородком, проверяя вставные челюсти:
— Вроде нормально. Привкус только противный, металлический. Спасибо, что посоветовала бульоном пасть прополоскать. По возвращении предложу зачесть как научное изобретение в хроно-стоматологической области.
— Мерси. Если бы мне с вами с беззубым пришлось идти, я бы сразу застрелилась.
Перешли мост. Народу вокруг стало больше. Возможно, поэтому Кате казалось, что на нее обращают меньше внимания. Девушка с интересом посмотрела, как рабочие очищают афишную тумбу. Сейчас как раз сдирали остатки плаката «Все на борьбу с Деникиным». Вообще, с каждой минутой нелепости отсталого 1919 года все меньше резали глаз. Катя недаром имела репутацию исключительно одаренного специалиста по адаптации. Правда, нужно признать, Виктор Михайлович, невзирая на дебютный Прыжок, чувствовал себя еще свободнее. Простоватый, с невыразительным лицом и лысинкой, он абсолютно не привлекал взглядов. Такой прошмыгнет мимо, через секунду его и не вспомнишь. Ценный талант для тех, кто понимает.
— Это Университетская улица. Здешний университет, между прочим, один из старейших университетов Восточной Европы. Дальше — Николаевская площадь. Исключительно красивое место. Сам бы охотно взглянул, полюбовался, пока ее сталинские специалисты не подправили. Но мы туда не пойдем. Там на послезавтра парад намечается, сам главнокомандующий пожалует. Могут и патрули попасться. А зачем нам патрули, правда, Катенька? У нас пока и бумажечек нет, и одеты мы не совсем празднично. Свернем-ка мы к Павловской площади. На парад послезавтра заглянем, если звезды благополучно сойдутся. Полюбуемся на цвет российского офицерства, на белых рыцарей без страха и упрека. Незабываемое ведь зрелище, Катюша.
— Все-то вы знаете, Виктор Михайлович. И про парад, и про рыцарей с астрологией. Кстати, можно я вас Витюшей буду называть? Для соответствия избранным образам.
В глазах майора мелькнула насмешка.
— Ох, Катенька, льстите вы мне. Какой же я Витюша? Я же в отцы вам гожусь. Вульгарненько будет выглядеть.
— Ой, да не скромничайте, вы мне так локоток жмете, что я скоро повизгивать начну. Не по-родительски стараетесь.
— Больше не буду, — пообещал майор и слегка отпустил руку девушки.
Постояли на перекрестке, с одинаковым любопытством разглядывая проезжающих казаков. Лошади цокали копытами по булыжной мостовой, чубатые всадники сидели в седлах орлами, красуясь перед немногочисленными по утреннему времени зеваками. Есаул на гнедом дончаке лихо подмигнул Кате.
— Катюша, уж и не знаю, как вы по улицам ходите, — пробормотал Виктор Михайлович. — За тобой, наверное, горячие южные парни целыми аулами таскаются.
— Ну что вы, у них в аулах слухи быстро расходятся. С одним пообщаешься — все предупреждены. Я их почему-то смущаю. Грузия, вон, с такого перепугу вообще войну устроила.
Майор усмехнулся:
— Так и знал, что без тебя там не обошлось. Ну как, в себя пришла, акклиматизировалась? Здесь уже два шага осталось, дух переведем, переоденемся.
— Хм, а могу я узнать, как вы это без внедрения агентов устроили? Явку и все такое?
— А это, Катенька, я сказать при всем желании не могу. Не знаю. У нас в структуре, в отличие от вашего демократического «К», каждый оперативник исключительно своим делом занимается.
— Виновата. Не подумавши спросила.
— Да пустяки. Мы теперь в одной обойме, — Виктор Михайлович озабоченно оглядел узкую улицу. — Может, ты минуточку здесь в теньке подождешь?
— Ты, Витюша, не дури. Я этот город и одна из конца в конец пройду, даже если платье на нитки рассыплется. Хотя тогда, конечно, нашумлю. В чем проблема?
— Да какая проблема? Вот цирюльня, загляну на секунду, расценки узнаю. Если парад созерцать пойдем, неудобно со щетиной. Поскучай, пожалуйста.
Катя озадаченно наблюдала, как напарник ныряет в двери заведения под вывеской с устрашающе намалеванными ножницами. Сквозь мутные окна ничего разобрать не удалось, но выскочил на улицу Виктор Михайлович буквально через минуту.
— С ума сойти! Элементарное бритье двадцать пять рублей! Что делается?! А господам добровольцам, между прочим, солидные скидки. Вот и будь после этого мирным обывателем.
— За что кровь лили, революцию делали? — согласилась Катя. — Только ты, Витюш, бритву из пиджака поглубже переложи, светится.
— Ай-я-яй, — майор сокрушенно переложил бритву во внутренний карман, — воровать и так нехорошо, а тут еще этот «смокинг» подводит.
— Мне ничего не прихватил? — полюбопытствовала Катя.
— Фен, что ли? У них «нэма». Там у них бедно. Полторы расчески, и помазок облезлый. И самого брадобрея на предмет педикулеза проверить не мешало бы.
— Что ж ты его совсем обездолил, последнюю бритву увел?
— Не последнюю, я запасную из ящика прихватил. Сразу орать не начнет. А с бритвочкой оно как-то надежнее. Если не понадобится — верну. Не хозяину, так наследникам.
— Мог бы еще и ножницы прихватить.
Виктор Михайлович покосился, но смолчал. Кате показалось, что знает мужичок даже больше, чем она подозревала. Вот язык у тебя, барышня, болтливый. Майор подумает, что напарница на свои давешние сомнительные подвиги намекала.
Домик угловой, одноэтажный, заросший зеленью, имел совершенно сельский вид. Наверное, в дворике куры кудахчут и петух разгуливает.
— Пришли, — пробормотал Виктор Михайлович. — Вот здесь наше имущество и должно храниться. Свежие данные по оперативной обстановке у хозяина получим. Он человек осведомленный.
Парочка прошла вдоль заборчика мимо низеньких зашторенных окон. К воротам Виктор Михайлович не свернул, вместо этого провел Катю вокруг большой лужи, и агенты, не меняя прогулочного шага, двинулись в переулок. Шагов через пятьдесят майор пробормотал:
— Что-то не то.
Катя и сама уже поняла. Во дворе было как-то… Заброшенно, что ли? Безлюдье ощущалось как на старом, запущенном археологическом раскопе. Даже собака молчала.
— Кажется, пришло время, как это у вас говорят, провести боевое слаживание? — Виктор Михайлович смотрел вопросительно.
— Наконец-то! Я уж думала, вы никогда не предложите.
Майор хмыкнул:
— Шуточки — дело хорошее, но я тебя действительно только по анкете знаю. Значит, так, я с тыла, а ты в калиточку сунься под каким-нибудь приличным предлогом. Только естественнее, естественнее…
Виктор Михайлович перемахнул через забор с неожиданной для его комплекции легкостью. Лихо, товарищ майор. Катя поправила платочек на голове. Ну-ну, посмотрим как дальше. Она не торопясь вернулась к воротам. Воспитанно постучала:
— Эй, хозяева! Извините, здесь продается славянский шкаф?
После паузы скрипнула дверь дома.
— Що треба? — поинтересовался настороженный мужской голос.
— Простите, вы славянский шкаф продаете?
— Що? — изумился голос.
За забором резко хлопнула дверь, кто-то изумленно охнул, завозились. Катя на всякий случай отступила от калитки под прикрытие более надежного забора. По другой стороне улочки протопала тетка с корзиной, из которой торчало горлышко пустой бутылки. Аборигенка покосилась подозрительно.
— Хозяева, есть кто дома? — жалобно воззвала Катя.
Звякнула задвижка, калитка приоткрылась.
— Что ты пищишь? Еще погромче про славянский шкаф поори, юмористка, — пробормотал Виктор Михайлович.
— Меня какая-то кухарка засветила, — прошептала Катя и проскользнула в калитку.
На земле лежал человек в сером пиджачке, обеими руками зажимал горло. Меж пальцев обильно пульсировала яркая кровь.
— Витюш, ты себе рукав испачкал, — сказала девушка.
— Да что уж там, — с досадой сказал майор. — Капец смокингу, на спине вдрызг разошелся.
Действительно, парусиновый пиджак Виктора Михайловича на спине длинно лопнул по шву.
— На, — майор сунул напарнице «наган». — Посторожи. Я пока второго потрясу. Дерганые какие-то парнишки попались.
Вторая жертва Витюши сидела в дверях дома, бессильно свесив голову на грудь. Майор ухватил бессознательного человека за шиворот, поволок внутрь. На миг высунулся:
— Катенька, если будет слишком слышно — стукни, пожалуйста. И поосторожнее, вдруг они именно сейчас решат своих филерков сменить, — майор аккуратно прикрыл дверь.
Катя проверила барабан револьвера. Прошлась по захламленному дворику. Из вросшего в землю сарая пахнуло сыростью и грибами. Где-то жужжали мухи. Девушка обошла кадку, полную дождевой воды, заглянула за поленницу. Мухи вились над трупом черной лохматой собачонки. Вот уроды, хоть бы прикопали несчастную жучку.
Катя вернулась к калитке. Ужас из глаз лежащего человека уже ушел, взгляд, устремленный в голубое небо, помутнел. Лужа крови быстро впитывалась в землю. Стараясь не испачкаться, Катя присела на корточки и обшарила труп. С десяток револьверных патронов, жестяной портсигар с самодельными папиросами, часы. В сапоге обнаружился нож, похожий на стандартную финку, до боли знакомую девушке. Чтобы проверить внутренние карманы, пришлось оторвать руки мертвеца от перерезанного горла. Рана была ровной, от уха до уха. Ничего в здешних цирюльнях бритвы, хоть и запасные, но острые. Во внутреннем кармане покойного нашелся потертый бумажник. Разномастные деньги, паспорт на имя Пасулько Игната Андреевича, мещанина, уроженца города Казатина Киевской губернии. Игнату Андреевичу было 39 лет, до юбилея чуть не дотянул. Ну нечего было с «наганом» шляться по чужим домам.
