Отец встречает Билла Рэма, нашего соседа, и они тут же начинают обсуждать предстоящую игру в баскетбол (которым оба интересуются даже больше, чем своими машинами). Билл приглашает отца и всех нас на барбекю, и, конечно же, отец с готовностью принимает приглашение. Отвергать чьё-либо гостеприимство в Корке — верх невежества.

Я в это время быстро оглядываюсь. Как я и думал, ни одного незнакомого лица. Все: и мужчины, и женщины, и дети — в чёрном, а лица серые. Так было всегда. Так будет всегда. И от осознания этого меня почти что мутит. Глядя на то, как мы похожи в нашей аскетичности и пристойности, мне начинает казаться, что мы все герои никому не известной антиутопии.

Служба начинается ровно в семь с приветствия и общей молитвы и длится около трёх часов. Проводит её, как и все предыдущие службы, на которых я был, преподобный Патрик, живущий в Корке, сколько я его знаю, а знаю я его, сколько себя помню. Человек он, по мнению остальных (включая и моих родителей), мудрый и образованный, к тому же ещё и выглядит словно ожившая статуя знаменитого греческого скульптора. Как говорит мой отец, Патрик — человек, обладающий высокими моральными ценностями. Вероятно, именно поэтому он стал членом городского совета, а по совместительству и его главой.

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков…

Честно признаться, я не имею понятия, о чём говорит Патрик, потому что вот уже несколько лет его не слушаю. Обычно рассматриваю присутствующих, мысленно задуваю свечи, считаю ряды и воображаемых овец, повторяю про себя уроки, строю планы на оставшийся день, чешусь, грызу ногти, кусаю губы (иногда до крови) — настолько мне это всё осточертело. Пару месяцев назад я даже начал отращивать волосы, чтобы можно было прятать за ними проводки от наушников и слушать музыку прямо в церкви на своём старом кассетном плеере. Но как только мои волосы стали на пару дюймов длиннее, чем обычно, мама сказала, что я зарос, и обкорнала меня, а парикмахер из неё никакой. Но, слава богу, это было в начале лета. Теперь я не похож на Шалтая-Болтая, и на том спасибо.

В церкви не так жарко, как на улице, и это единственный плюс, который я нахожу в пребывании здесь. Пит в это время сходит с ума. Ему тут невмоготу. От скуки он то подпрыгивает на скамье, то дёргает меня за рукава. Я даю ему легкий подзатыльник, и он на время успокаивается.

Потом я снова и снова начинаю осматривать присутствующих, но ни на ком из них взгляд не задерживается, потому что я изучил их наизусть. Но вдруг я замечаю что-то новое, точнее, кого-то. И эти кто-то — вы. Я узнаю́, что в город приедет новая семья, еще в начале лета, так как об этом говорит отец, а также знаю, что мужчину зовут Роберт, а его жену — Джейн. Их и маленькую девочку, что сидит между ними, я видел и до этого. Они и раньше посещали службы. Но тебя я вижу впервые, и, естественно, ты меня привлекаешь.

Всё, что я вижу, — это твой чёткий изысканный профиль, но этого мало, чтобы понять, как выглядит твоё лицо в целом. Ты в чёрном строгом платье. Светлые, похоже, выгоревшие на солнце волосы небрежно заколоты на макушке, и это, пожалуй, единственное, что выдаёт в тебе бунтарскую натуру, — всё остальное выхолощено. Ты словно большая фарфоровая кукла, и вид у тебя такой серьёзный и одновременно недовольный, что кажется, будто ты долго боролась с родителями, чтобы не надевать сегодня это чёрное платье. Но, видимо, не только Пит проиграл подобное сражение.

Ты и твоя семья выглядите как все, но в то же время есть в вас что-то такое, что выделяет вас из толпы. Вы — чужаки, и все знают об этом. В Корке к приезжим относятся довольно дружелюбно, но с опаской и без особого доверия.

Твой отец, Роберт, — высоченный мужчина, почти на полторы головы выше твоей матери, такой же серьёзный, как и ты. Твоя мать, Джейн, — миниатюрная брюнетка, чуть полнее, чем ты, хотя, учитывая то, какая ты тощая, можно сказать, что её фигура идеальна. Маленькая девочка, вплотную прижавшаяся к твоей матери, — видимо, твоя сестра, — похожа на ангела, одного из тех, что рисуют на религиозных картинах: пухленьких и милых. У неё длинная аккуратно заплетённая коса цвета пшеницы. Одета она, как и ты, в чёрное, но её это не гнетёт. Она вообще ведёт себя удивительно спокойно для ребёнка её возраста, а ведь она младше Пита, угомонить которого можно только пинками. Девочка спокойно сидит и внимательно слушает всё, что говорит Патрик, хотя вряд ли понимает, — ей не больше шести.

После того как я замечаю тебя, время начинает идти быстрее, по крайней мере для меня. Я перебираю про себя все женские имена, чтобы хотя бы в мыслях обращаться к тебе по имени: Мэри, Сара, Дженнифер, Кэтрин, Элизабет, Энни… Нет, всё не то. Слишком просто для тебя, слишком ординарно.

Ты, словно статуя, не шевелишься, не моргаешь, и порой кажется, что даже не дышишь. Меня это пугает и одновременно удивляет.

Я пялюсь на тебя не отрываясь, иногда пытаюсь отвлечься на что-то другое, но спустя секунды мой взгляд снова возвращается к тебе. Питер это замечает и наступает мне пяткой на носок. Я бесшумно кривлю лицо от боли и пытаюсь дать ему за это второй подзатыльник, но он уворачивается. А потом лёгкий подзатыльник получаю уже я — от мамы. Она грозно, но вместе с тем незло смотрит на нас, и мы оба тут же утихомириваемся.

Когда мама перестаёт за нами следить, я укоризненно смотрю на брата, взглядом спрашивая, мол, что такое, — а он лишь только ухмыляется, будто бы я смотрю на тебя, потому что запал. Но это не так. Я ведь тебя не знаю, и привлекаешь ты меня только потому, что раньше я тебя не видел, а всё новое мне интересно.

И тут происходит то, чего я ожидаю меньше всего на свете, даже начни падать снег за окном, меня бы это так не удивило: ты поворачиваешь голову и смотришь на меня. Ты не ищешь глазами в толпе, а сразу смотришь прямо мне в глаза, словно знаешь, где я нахожусь всё это время. Меня это смущает, но я не отвожу взгляд. Вероятно, причиной тому твоя холодная, гипнотизирующая, почти пугающая красота. На твоём лице никаких эмоций: ты ни удивлена, ни радостна и даже ни печальна. Ты смотришь на меня безучастно, отчего мне становится не по себе. Ты как будто бы здесь, но тебя нигде нет.

Я то ли краснею, то ли зеленею, но в любом случае я для тебя не такое интересное зрелище, как ты для меня, и через полминуты ты отворачиваешься и больше не смотришь в мою сторону, более того, ты снова не двигаешься. А когда служба заканчивается, ты, твои родители и сестра так умело смешиваетесь с толпой, что тут же исчезаете из моего поля зрения. Может быть, вы не такие уж и чужаки?

* * *

Мы возвращаемся домой не так быстро, как пришли в церковь, но всё же довольно скоро. К этому времени температура на улице поднимается до девяноста градусов [≈ 32 °C.], если не больше. Но, несмотря на жару, родители собираются в ближайший магазин за покупками. Я остаюсь в доме за главного. Перед уходом папа даёт нам с братом массу поручений: вымыть посуду, протереть пыль, помыть машину, полить цветы и покосить траву. Газонокосилку, конечно, доверяют только мне, так как Пит ещё маленький, хотя он каждый раз уверяет меня в том, что непременно с этим справится.

Как только родители уходят, мы тут же принимаемся за работу, чтобы сделать всё побыстрее. Наша главная цель — успеть до обеда, потому что потом станет невыносимо жарко. Мы быстро справляемся с посудой и пылью, а потом идём на улицу, где палит нещадно. Пит берётся поливать цветы, а я — мыть папину машину (мы счастливые обладатели данного чуда, ведь папа работает на фабрике). Всё это время мы не говорим друг с другом, хотя обычно болтаем без умолку. Я сегодня необыкновенно задумчив. Может, из-за тебя, а может, меня просто сморило на жаре.

— Кто эта девчонка? — спрашивает Пит, поливая из шланга мамины гортензии, растущие вдоль забора.

— Какая девчонка? — отзываюсь я таким незаинтересованным тоном, словно понятия не имею, о чём речь. Провожу ярко-жёлтой вспененной губкой по капоту, не глядя на Пита, но слышу, как он усмехается.

— Ну, та, на которую ты пялился сегодня в церкви.

Я прекращаю мыть машину, но и на него взглянуть не осмеливаюсь. Веду себя более чем странно, будто совершил что-то противозаконное.

— Понятия не имею, — отвечаю я, снова возвращаясь к машине.

— Да ладно, она ж тебе понравилась. Думаешь, я совсем тупой?

— Ну как тебе сказать? — сардонически интересуюсь я.

— Эй! — возмущается он с наигранной обидой, обливая мои ноги водой.

— Но они ведь, кажется, только недавно приехали? — как бы невзначай интересуюсь я после неловкого смешка.

Он молчит. Скорее всего, просто не знает, и тогда он обычно пожимает плечами.

— Так она тебе нравится? — вдруг спрашивает он серьёзно. И кто тут старший брат?

— Нет! — тут же протестую я. И почему так рьяно? — С чего ты взял? И вообще… не буду я с тобой об этом говорить.

— Ну и не надо, — обижается он. — Только она рано или поздно снова тебя засечёт. Сегодня же засекла.

— Ничего не засекла. Что мне, и посмотреть нельзя?

— Не отрываясь целых два часа, — иронично продолжает он.