Калпана Сваминатан

Слишком много мертвецов

Посвящается моим родителям, Савитри и Сваминатану, в честь их золотой свадьбы

Клэрис, запись 1

В тот вечер, когда меня привезли в Дом в бугенвиллиях, шел дождь.

С оголенного скальпа дома застывшими прядями свисали струйки дождя. В свете фар крыша блеснула серебром, как зеркало воды.

Джип с ревом отъехал от дома. Этот звук эхом разлился по моему сознанию и растворился в пустоте ночи. Остался лишь дождь, зарядивший за окном как тихий предвестник скандала или сосед, который зашел на минутку и никак не уберется восвояси. Там, за стеной дождя, мир укрылся в темноте.

Каким все было, таким и пребудет. Скоро, уже совсем скоро. Конец близок, и от этого мне спокойнее. Я сидела на краю кровати — тогда я еще могла сидеть — и вглядывалась в темноту.

Должно быть, я задремала, потому что когда проснулась, за окном уже занимался тусклый рассвет, и пальцы ног леденили капли дождя. Я оставила окно открытым, и одежда, лежавшая на стуле, промокла насквозь. Усталость, граничащая с изнеможением, которую я испытывала по утрам, удержала меня в постели, пока не явилась вечно недовольная Паулин.

Впрочем, Паулин давно уже не ворчит, и мне этого не хватает. Теперь она только порхает по комнате, как огромная черная моль, стараясь не встречаться со мной взглядом.

Однако в то первое утро Паулин отругала меня за открытое окно. Она принесла чай. Слабый, ароматный и обжигающе горячий, как я люблю…

Девять месяцев в «Бугенвиллиях» все изменили. Сегодня я мечтаю о легкой терпкости чая, но не прошу его принести. Если попрошу чаю, они вольют мне его в желудок через трубку. Неужели они не понимают, что мне хочется ощутить его вкус?

Всё они понимают.

«Ты утонешь в нем, — сказала Мэрион на прошлой неделе. По моим глазам она поняла, что я умоляю дать мне глоток чая. — Ты утонешь в чае. Подумай только, каково это — утонуть в чае!»

Она права. Сделав глоток чая, я в нем утону. Какое неприятное слово — «утонуть»!

Оно звучит как падение вниз, все ниже и ниже, в бесконечную пропасть темного колодца. Мэрион права. Утонуть в чае все равно что утонуть в колодце. Мои легкие наполнятся тонким слоем ила, который будет выталкиваться из ноздрей при каждой попытке выдохнуть. Не хочу утонуть в чае. Хочу умереть здесь, в своей постели. Я не стану сопротивляться. И исповедоваться тоже не стану. Всё, что лежит за пределами смерти — гроб от Каджала Мендонки, деревянный крест на могиле, — я встречу неподготовленной.

Как часто я возвращаюсь в то первое утро в «Бугенвиллиях»! Словно прошла целая вечность — девять месяцев. Ровно столько, сколько мать вынашивает дитя. А кажется, все девять лет. Целая жизнь — или смерть. Так много времени мне понадобилось, чтобы примириться с правдой.

Ведь я всегда говорила правду, разве нет? Когда в последний раз я видела мыс Бага, мне на мгновение открылась правда. Вот чем я хочу поделиться. Не своей жизнью или тем, как умираю, а правдой. Мне необходимо с кем-то поделиться ею. Безликая, безымянная, бесформенная как воздух, вы сможете поймать и намотать на удочку ускользающие слова, вставшие у меня поперек горла, метнуть их на страницу, где они станут, задыхаясь, извиваться, смотреть на них и прочитывать их такими, какие они есть.

В последний раз я видела мыс Бага больше месяца назад, с тех пор не выходила из дома. А тогда мы ехали на такси Ксавьера — Мэрион, Паулин и я. Близился вечер. Выстиранный и выглаженный, мир походил на веселенькое вечернее платье: облака — на хрустящие оборки на накрахмаленной тафте неба, пальмы — на отделку из темно-зеленых кружев. Я попросила Ксавьера остановиться у мыса. Хотела посмотреть, как солнце будет опускаться в воду под пристальным и бесстрашным взглядом той скалы. Вот это смелость. Вот это выносливость. Мне пришлось многое вытерпеть за свою жизнь, ведь я никогда не обладала этой способностью — смотреть без страха. Я всегда боялась, что увиденное обрушит в моем сердце лавину.

Именно это произошло со мной в тихом уголке, где никогда ничего не случалось. Камни летели, взрывая на своем пути громадные куски земли, оставляя в ней глубокие раны. Кровавые водные ручьи наводнили все вокруг, постепенно собравшись в водоем, где плавали деревья, с укором обратившие к небу свои корни. Все было опутано проводами: телеграфные и телефонные провода, телевизионные антенны, фонарные столбы — высоковольтный клубок, к которому никто не смел подойти. Ни один человек не был в состоянии помочь разоренной стране, которую я звала домом. Я носила ее в себе. И сейчас продолжаю носить — со всеми разбросанными камнями, вырванными с корнем деревьями, проводами, по которым все еще бежит живой ток. Моя страна грохочет внутри меня, как буря, хотя она давно осталась в прошлом и мне уже не суждено пережить ничего подобного.

Клайв погиб, чтобы утихомирить бурю. Однако это не помогло.

Скала на мысе Бага — совсем другое дело. Она не сдается. На своем веку она повидала куда больше, чем жалкая жизнь Клэрис Аранкса… Меня давно уже никто не называет по имени. Клэрис. Почему-то людям трудно произнести это слово. Мои друзья, если их можно так назвать, обращаются ко мне: «Миссис Аранкса». Однажды я попросила Джастина называть меня Клэрис, но эта просьба умерла вместе с его прикосновением и песней, которая раздавалась в моей душе при взгляде на него.

В тот вечер я смотрела на скалу, и она менялась у меня на глазах. Или, может, это менялось освещение? Синева исчезла — все окрасилось в темно-оранжевый цвет. Воздух стал вязким. Листья, трава и ветви исчезли. Деревья скрылись за скалами и лощинами. Воздух позеленел, став мрачно-оливковым, цвета воспоминаний. Зеленый воздух кокосовой рощи. Теперь скала была настоящей. Черная, совершенно черная, и все же очертания можно разобрать. Разъяренная и незыблемая, она выглядела угрожающе. В тот момент я поняла, что мне через нее не перейти. Это была правда. Это была смерть.

Правда — это скала на закате. Все зависит от того, когда вы на нее смотрите. Она каждый раз другая и каждый раз настоящая. Все зависит от зрителя. Зритель — это воздух, свет, время суток. Всё это решает, как будет выглядеть скала. Создает правду.

Итак, правда! Правда, которую я всегда говорила, — столько правды стольким людям. Какую мне выбрать для вас?

Мой первый день в «Бугенвиллиях» еще не успел начаться, а я уже устала. Но это неважно. Я говорила себе то же, что так настойчиво твердили остальные: я приехала сюда отдохнуть, восстановить силы. Разве не в этом убеждала меня Мэрион?

Но что было на самом деле в голове у Мэрион? Оглядываясь назад, думаю, она считала, что мне тут будет легче жить. Вернее, не так. Она считала, что мне тут будет легче умереть. Не то чтобы мы тогда говорили о смерти. Я шла на поправку. Я ведь и не больна вовсе, верно? Просто устала. Все роняю. Неуклюжая. Раньше я такой не была. «Изящная Долли»[Dainty Dolly («изящная Долли») — кукла производства компании «Нэнси Энн Сторибук Доллз». Эти куклы скорее предназначены для коллекционирования, чем для игры. Здесь и далее прим. перев.] — так называл меня папа. Забавно, что я вдруг это вспомнила. Совсем его не помню. Не помню его голоса. Когда он исчез из моей жизни? Кто может ответить на этот вопрос? Хотя мне все равно! Эти люди давно ушли: мама, папа и все остальные. Не осталось даже воспоминаний.

Так вот, я переехала в Багу, чтобы поправить здоровье. Между тем Мэрион совершенно не волновало, сколько времени на это понадобится. А когда бы я выздоровела, что тогда? Вернулась бы домой? Я не спрашивала. Мэрион ничего не говорила. Возвращаться бессмысленно. У меня больше не было дома. Он теперь принадлежал Мэрион. А в «Бугенвиллиях» худо-бедно я могла жить на неоспоримых правах королевы.

По-моему, именно так выразилась в тот день Мэрион.

Какая глупость с моей стороны — не понять все в то самое мгновение. Стала бы я сопротивляться, если бы поняла? Моя основная ошибка в том, что я считала Мэрион ребенком. Ей тридцать восемь лет. Тридцать восемь. Она — старая дева. А старые девы остаются детьми до самой смерти родителей, не так ли? Вот тогда-то, уже буквально через неделю, им не терпится повзрослеть и начать кутить. Так было всегда. Деньги тут ни при чем. Раньше такие, как она, жили в чужих семьях с молчаливого согласия хозяев, готовили, прибирались, заботились о детях, мыли дурно пахнущих стариков, предлагая себя всем проезжим дядюшкам, кузенам и братьям в безумной кутерьме семейных грехов, пока не становились слишком старыми даже для этого и не обращались к религии. То же самое происходило, если они шли работать. Миловались со всеми — от начальника до курьера, и не надо убеждать меня в обратном. Половина из них сошли с ума, запили и повесились.

Вот моя Мэрион — умница. Светлая голова, настоящая красавица. И что? Старая дева. Каждый месяц приносит домой целое состояние и живет на широкую ногу. Скупой ее не назовешь. Благодаря мне она сохраняет прелесть. Молодость. В моем доме она — ребенок, я — хозяйка, а Паулин — служанка. Люблю точность во всем. До сих пор я старалась сохранять ясность ума. Но теперь, когда заболела, все изменится. Мэрион давно об этом знала. Она знала, что из служанки Паулин превратится… в кого? В опекуна? Теперь Мэрион отдает приказы. Даже если ко мне вернутся силы и я уеду обратно в Бандру, мой дом уже больше не мой. Он принадлежит Мэрион.