Я едва успеваю закончить свой монолог, когда слово берет Эмми. Папка лежит открытой у нее на коленях; наморщив лоб, она начинает говорить, не отрывая взгляд от карты.

— Почему в списке нет шахты? — спрашивает она. — Она и на карте не помечена… А нам стоило бы поснимать и там. Это может очень пригодиться, особенно если мы собираемся рассказать, как изменилась жизнь в городке после ее закрытия.

— Это небезопасно, — отвечаю я. — Можно провалиться, особенно в окрестностях шахтного ствола. Руда здесь залегала очень близко к поверхности, поэтому добыча велась на небольшой глубине, и никто особо не следил за штольнями. Опасность обвала очень велика. Отчасти именно поэтому инспекторы, приезжавшие сюда в девяностые, не рекомендовали фирме покупать данную землю. Всё есть в отчете.

Эмми листает содержимое папки, а я перевожу дыхание и продолжаю:

— Наверное, вот почему здесь нет никакого приема сотового сигнала.

Эмми поднимает глаза на меня.

— Из-за пустот в земле? — спрашивает она, удивленно задирая брови.

— Нет. Потому что руда залегает близко к поверхности. Это связано… с магнитными полями.

— Ага, — бормочет она, ухмыляясь. — Магнитные поля. Всё по науке. Конечно.

— Да, — говорю. — Я сбилась, но стараюсь взять себя в руки и смотрю на график. — Да. Так что…

Меня спасает Туне.

— Делайте как можно больше фотографий. У нас три шикарные системные фотокамеры на всех.

Роберт поднимает руку и смотрит на меня. Пусть он друг Эмми (или парень, или сожитель, или партнер, или кем там еще он может быть), но все равно производит приятное впечатление, кажется скромным, немного старомодным со своей вежливостью…

— Да? — спрашиваю я.

— Хорошо бы нам сделать как можно больше фотографий тех мест, где мы хотим снимать, — говорит он осторожно. — Просто чтобы я мог посмотреть, как обстоит дело со светом и так далее. Где и в какое время суток будет лучше всего проводить съемку. Не знаю, есть ли у нас подробный расклад того, в каком порядке будут располагаться отснятые материалы, но такие данные тоже желательно иметь.

— Он прав, — говорю я остальным. — И Туне тоже. Нам надо много фотографий. Как экстерьерного, так и содержательного характера.

— Когда, по-твоему, мы должны начать съемку? — спрашивает Эмми. Руку она, само собой, не поднимает. — И можно ли ознакомиться с предварительным сценарием и календарным планом производства фильма? Их нет в папке.

Перевожу дыхание и смотрю на Туне. И то, и другое существует пока лишь в общих чертах и «живет» в наших компьютерах в виде вордовских файлов — просто набор разрозненных мыслей. У меня нет ни малейшего желания показывать их Эмми. По Туне не понять истинное положение дел; либо она не замечает моего волнения, либо у нее хорошо получается скрывать свои эмоции от других.

Перевожу взгляд с Туне обратно на Эмми и отвечаю ей:

— Мы… взяли с собой не все материалы. Но, естественно, ты сможешь увидеть всё, что у нас есть.

— Замечательно, — говорит она.

Убираю волосы за ухо, чувствую, что они уже слежались и немного жирные, пусть я вымыла их утром, прежде чем мы отправились в дорогу.

— Будем работать парами, — продолжаю я. — Не хочу, чтобы кто-то из вас входил в эти дома в одиночку. Они простояли заброшенными почти шестьдесят лет, а значит, крайне непрочны. Будьте очень осторожны с лестницами и подвалами, избегайте их при малейшем сомнении в надежности сооружений. Далее, для всех у нас есть с собой примитивное защитное снаряжение. Маски для лица немного топорные, но важно, чтобы они находились на вас, когда вы будете заходить внутрь. Вполне возможно, в кое-каких домах есть асбест, особенно в тех, которые построили в то время, когда шахту наиболее активно эксплуатировали во время войны; и мы не знаем, как обстоит дело с плесенью и прочим. Поэтому используйте маски, даже если они будут причинять неудобство.

Я делаю паузу и задумываюсь, хотя почти не сомневаюсь, что ничего не забыла. Теперь надо как-то закончить, и я говорю:

— И удачи вам, естественно!

Едва закрыв рот, уже начинаю думать, что фраза получилась идиотской.

— Как мы будем связываться между собой? — спрашивает Эмми. — Мой телефон бесполезен. У меня нет сетки с тех пор, как мы съехали с автострады.

— Ой, об этом как раз и забыла… — признаю́сь я. — Радиостанции. У нас есть радиостанции.

— Почему они работают, если телефоны мертвы? — спрашивает Эмми.

Я бросаю взгляд на Туне; та, криво улыбаясь, говорит:

— На самом деле мы не знаем, будут ли они функционировать здесь. Но — во всяком случае, по словам парня, с которым мы консультировались, — должны. Я целиком не поняла его объяснение, но соединение осуществляется на более местном уровне, поэтому сигнал распространяется иначе, чем у мобильников. Типа того.

— Он сказал, что, возможно, будут помехи, но рации должны работать, — добавляю я. — И потом, если все пойдет нормально, они нам даже не понадобятся. Это как с масками для лица. Они нужны лишь на всякий случай.

Эмми кивает.

— О’кей, — говорит она. — Замечательно. Теперь каждый должен выбрать себе команду, не так ли?

— Выбирать особо не из чего, — сухо замечает Туне. — Я и Алис собирались начать со школьного здания. Остальные могут взять на себя завод, а потом вернуться сюда.

Поворачиваюсь к Максу.

— Ты не против, если останешься с машинами и оборудованием? Я думаю, надо оставлять здесь «часового», каждый день. Тоже на всякий случай. Мы можем менять этого человека.

Макс отдает мне честь.

— Твоя воля — закон для меня. Ты же продюсер.

Я благодарно улыбаюсь. Потом смотрю на остальных — и чувствую, как моя улыбка становится все шире; меня охватывает приятное возбуждение.

— О’кей, — говорю. — Разбираем снаряжение — и в путь. Надеюсь, вы готовы для встречи с Сильверщерном.

Сейчас

Шершавые школьные стены, по-видимому, некогда имели белый цвет, но с тех пор минуло уже много лет; побелка посерела и приобрела грязноватый оттенок. Оконные рамы когда-то были покрыты блестящим черным лаком; теперь же они выглядят весьма неприглядно — рассохшиеся, полусгнившие, частично или полностью лишившиеся стекол. Четыре бетонные ступени, ведущие к рухнувшей внутрь наружной двери, все в трещинах и, похоже, еле живы.

Водонепроницаемый рюкзак сам по себе весит совсем не много, но в нем у меня карманный фонарь, моя собственная папка, которая значительно толще, чем у других, и литр воды. Его лямки уже начинают врезаться мне в плечи сквозь куртку.

Маска респиратора теплая, ее ремень немного давит на уши. Она вызывает слегка неприятные ощущения, подобные действию клаустрофобии, но когда мы, преодолев ступеньки, останавливаемся в дверном проеме, я с благодарностью думаю о ней.

Через большие окна внутрь проникает солнечный свет, и в его лучах я вижу, сколько пыли парит в воздухе. Пылинки здесь просто кишат, и даже сквозь фильтр я могу чувствовать всепобеждающий запах плесени и старых бумаг. Мы осторожно входим в маленький, ничем не примечательный вестибюль. Он мог бы принадлежать какому угодно шведскому учреждению — например, вполне сошел бы за приемную стоматолога. Но сейчас на его стенах клочьями висит желто-кремовая краска, а половые доски вспучились от задуваемого сюда зимой снега, который периодически таял и снова замерзал.

Слышу тихий смех и, поворачивая голову, смотрю на Туне. Ее взгляд направлен на большую лестницу, ведущую на второй этаж.

— Над чем ты смеешься? — спрашиваю я.

— Что? — Туне отводит взгляд от лестницы и таращится на меня. — Что ты сказала?

Ее голос немного искажает маска; то же самое она делает и с моим, когда я говорю:

— Над чем ты смеешься?

— Я не смеюсь, — отвечает Туне. — Я вообще не издала ни звука.

— Я что-то слышала.

Ее глаза суживаются, и она улыбается под маской.

— Привидения, — хихикает Туне, а я закатываю глаза.

— Макс болтал то же самое утром… Нам, пожалуй, стоит наплевать на документальный фильм. Сделаем вместо него ужастик.

— Ты уже сейчас выглядишь как персонаж фильма ужасов, — говорит Туне, и я слышу язвительные нотки в ее тоне, пусть маска и сглаживает их. — Майкл Майерс встречается с Дартом Вейдером.

— Пусть это будет планом Б, — отвечаю я, изучая уходящую вверх лестницу. — Если мы не найдем ничего достаточно интересного для документалки.

— У тебя, конечно, нет необходимости беспокоиться об этом, — бормочет Туне.

В тишине заброшенного здания мне снова кажется, что я слышу бабушкин голос.

...

«Город построили всего за несколько лет. Сильверщерн много столетий существовал в виде деревушки, пока государство не приобрело шахту, но как только оно сделало это, возникла потребность в жилье, и тогда за короткое время воздвигли несколько сотен домов. В них въехали рабочие. И мой отец среди них.

Это был маленький городок, но там имелось все необходимое. Неполная средняя школа, где учились я и моя сестра, церковь, где каждое воскресенье проводилась служба и когда-то поженились мои родители, а также маленький продовольственный магазин и аптека. Два раза в месяц приезжал доктор и занимался царапинами и мелкими болячками, появлявшимися у людей за это время, а в более серьезных случаях человека отправляли в больницу в Сундсвалль. Конечно, не идеальная жизнь, но мы имели все, что нам требовалось…»

Ведущая на второй этаж лестница деревянная, а не каменная. Это не лучший вариант, однако, судя по ее виду, она сохранилась приличнее всего прочего в этом здании. Ступеньки когда-то явно были покрыты толстым темно-красным ковром, но с годами, от солнца, дождя и снега, его цвет сильно поблек, да и сам он сгнил настолько, что от него остались лишь лохматые куски, напоминающие остатки шкуры животного.