Он сказал все это самым доброжелательным тоном, очень деликатно, но я мгновенно пришла в ярость:

— Я нянчусь с этим ребенком дни напролет, — прошипела я, игнорируя успокаивающее прикосновение Дага к моей руке. — Я бесконечно общаюсь с ней, играю, целую, люблю ее и не прекращаю говорить ей, какая она особенная. И я вовсе не жду от своей трехлетней дочери, что она будет «удовлетворять мои эмоциональные потребности». Вы считаете меня идиоткой?

Но он заронил зерно сомнения, намек был очевиден. С какого бока ни посмотри — виновата я. Глубоко в душе я, конечно, волновалась, что Нил прав: мне чего-то не хватало, из-за меня произошло то, что произошло, что бы это ни было. Мы ушли из кабинета психолога и никогда больше к нему не возвращались.

В тот самый день, когда она убила Луси, я стояла и смотрела на свою пятилетнюю дочь сквозь открытую дверь в ее комнату и последняя надежда на то, что я ошибалась, что Ханна выправится, что где-то внутри она нормальный, здоровый ребенок, испарилась. Я прошла через комнату и взяла ее за руку. «Пойдем со мной», — сказала я и повела в мою спальню. Ни протеста, ни особой заинтересованности с ее стороны — это только усилило мой гнев. Я подтащила Ханну к кровати; она стояла рядом, смотрела на голову Луси на подушке и я увидела — клянусь, увидела — выражение удовольствия, промелькнувшее в ее глазах. Когда Ханна повернулась ко мне, взгляд ее был совершенно невинен.

— Мамочка? — сказала она.

— Это ты. — Мой голос дрожал от гнева. — Мне все известно. — Я любила мою птичку. Она перешла ко мне от одной пожилой соседки, с которой мы были когда-то дружны; все эти годы без ребенка в доме мое внимание было сосредоточено на Луси — милом, беззащитном, крошечном существе, нуждавшимся в заботе и во мне. Ханна знала, насколько сильно я любила Луси. Да, знала.

— Нет, — ответила она и наклонила голову набок, продолжая изучать меня. — Нет, мамочка. Это была не я.

Я оставила ее около кровати, а сама бегом спустилась в кухню. Там стояла клетка Луси — дверка распахнута, окоченевшее обезглавленное тельце лежит на полу рядом с клеткой. Скользя взглядом, я быстро осмотрела все вокруг. Как она это сделала? Чем? Разумеется, у нее не было доступа к кухонным ножам. Пронзенная внезапной догадкой, я побежала обратно наверх в ее комнату. И вот она — металлическая линейка из ящика для инструментов Дага, лежавшая на столе. Днем раньше я слышала, как Ханна просила Дага дать ей линейку «для дела», как она объяснила. И теперь линейка валялась рядом с ее поделками, я смотрела на нее, пока тошнота не подступила к горлу.

Я не слышала, как Ханна последовала за мной из кухни наверх, тихо вошла в комнату и очутилась рядом.

— Мамочка? — позвала она.

Душа ушла в пятки.

— В чем дело?

Она посмотрела на мой живот.

— Все в порядке?

Ее манера говорить — чарующим мелодичным голосом, немного пришептывая, — была восхитительна, все это отмечали. Я преодолела отвращение и спросила:

— Что? Что в порядке?

Она изучающе посмотрела на меня.

— Ребенок, мамочка. Малыш в твоем животике. Он в порядке? Или тоже умер?

В защитном жесте я прижала руку к животу, словно обороняясь от удара Ханны. Она сверлила меня взглядом.

— С чего ты взяла, что ребенок мертв? — прошептала я. — Почему ты так говоришь? Не может быть, чтобы Ханна знала о самом большом из моих страхов — что ребенок, наше второе чудо, не выживет, появится на свет мертвым. Эти навязчивые мысли были следствием наших непростых с ней отношений, я думаю. Я почти чувствовала, что заслуживаю все это, ведь я такого наворотила с Ханной. В наказание у меня заберут мое нерожденное дитя.

Когда я посмотрела в ее глаза, по моей спине пробежал холодок.

— Стой здесь, — сказала я. — Не уходи, пока я не разрешу.

Этим же вечером я рассказала обо всем Дагу.

— Что мы будем делать? — спросила я. — Что, черт возьми, мы будем делать?

— Мы не знаем наверняка, что это была Ханна, — вяло отреагировал он.

— Тогда кто, черт побери?

— Возможно… Боже, я не знаю! Возможно, лиса или кто-то из слоняющихся соседских детей.

— Не будь дураком!

— У нас в саду все время шныряют лисы, — сказал он. — Ты уверена, что черный ход был закрыт?

— Ну… нет. Она была открыта, но…

— Мы должны были раньше предупредить Ханну, чтобы она не оставляла клетку незапертой, — добавил он.

Правда, Ханна любила кормить Луси, хотя знала, что ей не разрешалось открывать клетку без меня, может быть, она вертела щеколдой туда-сюда.

— Хорошо, а как насчет того, что она сказала о ребенке? — спросила я.

Даг устало потер лицо.

— Ей пять лет, Бет. Она пока не понимает, что такое смерть, так ведь? Вероятно, ей страшно из-за ее нового братика или сестренки.

Я посмотрела на него в упор.

— Не могу поверить… как ты можешь так говорить! Я знаю, что это Ханна. Да у нее на лице все было написано!

— А ты-то где была? — Он повысил голос. — Где, черт возьми, ты была в это время? Почему не следила за ней?

— Не смей меня обвинять! — прокричала я. — Не смей!

Обеспокоенные, утомленные, мы продолжили спорить, язвить, ершиться, нападать друг на друга.

— Мамочка? Папочка? — Ханна возникла в дверном проеме, сонная и такая очаровательная в своей розовой пижаме. В руке она держала мишку. — Почему вы кричите?

Даг встал со стула.

— Привет, малышка! — Он зазвучал неожиданно весело. — Как поживает моя принцесса? Обнимешь папочку?

Она кивнула и, осторожно подойдя ближе, грустно и тихо спросила:

— Это из-за Луси?

Мы с Дагом переглянулись. Он поднял ее на руки.

— Ты знаешь, как это случилось?

Она помотала головой.

— Мамочка думает на меня, но я этого не делала! Мамочка любит свою птичку, и я тоже.

Из ее глаз хлынули слезы.

— Я бы никогда в жизни не навредила Лулу.

Даг крепко ее обнял.

— Я знаю, что ты бы этого не сделала, конечно, нет. Это всего лишь чья-то злая шутка, вот и все. А может, лиса озорничала. Ну же, солнышко, перестань плакать, пожалуйста. Пойдем обратно в твою кроватку.

Я знаю, что он сам себя обманывал, он был слишком напуган, чтобы признать правду, но мне никогда еще не было так одиноко, так скверно, как в тот момент. Когда они уходили из кухни, я подняла глаза и поймала невозмутимый взгляд Ханны, взиравшей на меня через плечо ее отца. Мы неотрывно смотрели друг на друга, пока они не повернули за угол и не скрылись из виду.

4

Лондон, 2017

Когда Клара сняла трубку домофона, она услышала потрескивающий голос Мака, он раздавался словно из другого мира — обычного, невинного места, в котором сердце не перестает биться и кровь не стынет в жилах после получения электронных писем.

— Господи, — сказал он, когда она его впустила, — ты выглядишь ужасно. Я пошел к тебе на работу, но мне сказали, что после обеда ты не возвращалась, так что… — Он замолчал. — Клара, ты в порядке?

Клара, ничего на это не ответив, подвела его к компьютеру и ткнула в экран.

— Читай, — сказала она.

Мак послушно сел. Пока он читал, Клара наблюдала за ним: голова наклонена, густые черные волосы торчат во все стороны, стройный высокий мужчина, скрючившийся в маленьком офисном кресле в таком неудобном положении, что кажется, сейчас распрямится и выпрыгнет из него, как чертик из табакерки. Она была рада его видеть, сковавший ее страх стал понемногу ослабевать.

Мак, самый близкий друг Люка еще со школьной скамьи, проводил в их квартире почти столько же времени, как и они сами. Он был частью той жизни, которую Клара знала всего сутки назад: ночи в клубе «The Reliance», вечера дома с пивом и коллекцией дисков, долгие похмельные обеды по субботам в «The Owl» или «Pussycat», только им понятные шутки и истории, легкие, комфортные отношения людей, связанных давней дружбой; Мак поддерживал их, был свидетелем счастливой нормальной жизни — до того, как все стало ненормальным, настолько далеким от того, чтобы быть нормальным.

— Вот дерьмо, — сказал он, закончив читать.

— Ты знал о сообщениях? — спросила она.

Мак смущенно посмотрел на нее:

— Ну да, Люк говорил мне, что получает странные письма, но я понятия не имел, что их так много и они настолько ужасны.

В отчаянии Клара повысила голос:

— Почему, черт возьми, он мне не сказал? Поверить не могу, что он скрыл их от меня. Сплошная мерзость, а от некоторых просто тошнит.

— Да уж, — сказал Мак. — Он… гм, не хотел тебя волновать…

— Ради всего святого!

— Знаю, знаю. Думаю, ему было не по себе от того, что их писала женщина.

— Издеваешься? Эта психопатка залезла в мою квартиру, угрожала моему парню. Что он затеял, когда решил мне ничего не рассказывать? — Она внимательно посмотрела на Мака. — Ему известно, кто она?

Мак замотал головой в ответ:

— Нет. Честно, не думаю, что у Люка были хоть какие-то догадки.

Она повернулась к экрану компьютера и прочла вслух последнее сообщение: «Иду за тобой».

— В смысле… что за хрень?

Она поискала глазами телефон.

— Я собираюсь звонить в полицию.

Мак поднялся.

— Я абсолютно уверен, что они не будут ничего делать, если человек отсутствует меньше двадцати четырех часов. Послушай, Клара, эти письма… писала какая-то извращенка, возможно, бывшая подружка, решившая запугать Люка, но я сомневаюсь, что они связаны с его исчезновением прошлой ночью.