Нет. Я так быстро подскочила на ноги, что опрокинула стул. Нет. Нет. Нет. Нет. Сердце бешено колотилось, и я больше не контролировала эмоции, которые так старательно сдерживала. Нет. Нет. Он обманывает меня. Вспомнился брошенный на меня взгляд худого раба. Сначала в его глазах плескались обвинения в предательстве и чистая ненависть. Но когда он вошел во второй раз, то заметил во мне нечто иное. О чем я не подозревала до этого момента. Я менялась.

— Нет, — прошептала я, отшатываясь назад. — Ты ошибаешься. Нет. — Меня постепенно охватывала паника, и я огляделась по сторонам в поисках путей отступления. Однако единственная дверь располагалась за спиной Сорена. — Я не… Мое тело не…

Нет. Нет. Я прекратила притворяться и пытаться скрыть свои эмоции. Любой, у кого имелись уши, мог различить ужас в моем голосе. Конечно, я могла рассуждать как гоблин. Конечно, я знала их логику и понимала, когда следует быть твердой, а когда лучше обойтись уговорами. Я также была неплохо подкована в законах и обычаях этих земель, насколько человеку вообще было доступно в них разбираться. Но только потому, что сотни лет я наблюдала за ними. Но я ничуть на них не походила! «Ты сможешь употреблять их пищу, владеть их оружием, обладать их способностями», — шептал голос в голове, который никак не желал затихать.

Сорен никогда не выглядел раньше опечаленным, и это выражение на его лице пугало меня.

Друзья. Для подобных ему дружба затрагивала скорее не эмоциональный аспект, а выгоду, которую можно было получить. По крайней мере, это все, что я готова была принять с его стороны. Друзьями считались те, кого ты с большей вероятностью захотел бы защищать, нежели убить, те, чью компанию ты бы предпочел, даже если бы у тебя был выбор. Друг мог даже гипотетически оскорбить тебя саркастическим замечанием и не вызвать немедленного желания убить его.

Другу можно было бы подарить изысканное охотничье облачение. Теперь все стало куда более понятным и многозначительным, чем еще час назад. Пожалуй, со стороны было бы сложно поверить, что мы с Сореном не являемся друзьями.

— Ты же знаешь, что я отношусь к тебе как к близкому другу, правда?

Сорен встал со стула и медленно приблизился ко мне, словно я была попавшим в ловушку животным. В каком-то смысле это правда. Я стояла без движения, позволив ему провести ладонью по моей щеке. Его пальцы коснулись свежих шрамов.

— Ты боишься меня сейчас? — спросил неестественно прекрасный гоблин. Я отвернулась, не в состоянии произнести ни слова. Но не из-за страха перед ним. А из-за ужаса перед самой собой и той, кем я могу стать. — В тебе еще слишком много человеческого, и оттого ты считаешь, что это моя извращенная попытка причинить вред, — мягко произнес Сорен. — Но это не так. Я предлагаю это именно потому, что ты мне небезразлична. Потому что я вижу твой потенциал, какой сильной ты можешь стать. То состояние, в котором ты сейчас находишься, — человеческое, мы всегда знали, что оно гораздо слабее нашего. В Писании сказано: ваш род был создан из пепла и древесины, тогда как наш — из крови и огня. Не твоя вина, что боги наделили тебя недостатками. Даже самые сильные из гоблинов иногда чувствуют соблазн поддаться эмоциям. Просто мы можем противостоять этому соблазну.

— Я не… Я не хочу… — Дыхание хрипло вырывалось из груди. Однако отказываться было бесполезно. Если он примет решение, я не смогу помешать. Я не могла помешать даже собственному телу эволюционировать, не убив себя, если это действительно происходило. И даже этот вариант был отнят у меня много лет назад. Если на то будет его воля, он своего добьется.

Но я продолжала умолять, как жалкий ребенок. Хотя прекрасно знала: это не поможет.

Когда Сорен заправил прядь волос мне за ухо, я вздрогнула.

— Обещаю, ты скоро все поймешь. Клянусь. Мы друзья, Яннеке, и я делаю это ради тебя самой.

Я лишь стояла, не шевелясь. Каждая клеточка моего тела хотела кричать, плакать, просить, сражаться, спорить и убегать до тех пор, пока он не передумает. По крайней мере, это бы показало ему мою человеческую трусость. Доказало бы, что я ни капли не похожа на них. Однако я лишь молчала, и непроизнесенные слова растворялись в тишине.

— Ты присоединишься ко мне во время Охоты, — добавил Сорен. — В качестве начальника кавалерии или целительницы. Ты умная и способная. И не придется волноваться, что меня предадут и убьют, чтобы заполучить силы. Как я и говорил, так переход состоится гораздо быстрее.

Я отшатнулась, притрагиваясь к коже в тех местах, где он меня недавно касался, будто чувствуя ожог.

Глаза щипало от непролитых слез, и меня саму удивило спокойствие в голосе, когда я наконец ответила:

— Я могу быть свободна?

— Выезжаем завтра. — Сорен кивнул. — На рассвете. Будь готова. И поспи немного.

Я кивнула и направилась к выходу из комнаты, чувствуя себя как обледенелая с ног до головы статуя. «Ты не можешь этому сопротивляться, — шептал мне тихий голос в голове, — это уже давно назревало».

— Яннеке? — окликнул он. Какое право он имел выглядеть таким обеспокоенным? Он же всего-навсего бездушный монстр.

— Да?

— У тебя нет причин бояться.

3. Недавно разбитое сердце

В королевском дворце не оказалось святилища. Негде было оплакать мертвых. Вероятно, потому, что гоблинов не слишком-то заботили умершие. Но если бы святилище было, мне следовало бы проводить там коленопреклоненной дни и ночи, вымаливая прощение у людей моей деревни, у моих родных, которых вырезали, как скот, пока я спасала свою шкуру. А еще у моего отца за то, что я забыла его наставления, забыла, что обитатели Пермафроста — наши враги. Вместо этого я брела по темным коридорам и вырезанным из камня залам, не имея ни малейшего представления, куда направляюсь.

Слезы жгли глаза, но я не могла сейчас разрыдаться. Просто не могла. Последний раз, когда я плакала и жалела себя, был больше десяти лет тому назад, и я не позволю боли снова взять верх надо мной. Я не могу сейчас позволить себе слабину. Я могу быть сильной ради погибших родных.

В руках я вертела изогнутый железный гвоздь. Пока он не обжигает мне ладони, я точно знаю, что остаюсь человеком. Волна облегчения пронеслась по моему напряженному телу, согревая, будто солнечными лучами. Но если Сорен настоит на своем, то это продлится недолго. И моя радость быстро умирала. Мой хозяин был в чем-то прав: я привыкла к жизни гоблинов ради выживания, вопреки всем ожиданиям. Горевшая искра в моей душе сопротивлялась самой идее сдаться и умереть. Я хотела жить. Я должна была жить.

Но адаптироваться к жизни гоблинов не означало стать одним из них. Не могло означать. Я не являлась монстром. И не собиралась им становиться, ведь их холодным разумам чужды эмоции, за исключением удовольствия от убийства. Они олицетворяли все то, что отец научил меня ненавидеть, еще когда я была совсем маленькой.

Я торопливо шагала по темным коридорам дворца, отчаянно сжимая в кулаке гвоздь, и он впивался в кожу до крови. Но я приветствовала эту боль, так как хотела знать, что пока могу ее чувствовать.

Когда проход оборвался с одной стороны огромной пропастью и заостренные камни сделали дальнейшее продвижение опасным, я рухнула на колени и постаралась отдышаться, медленно наполняя легкие воздухом. Каждая клеточка моего тела была охвачена огнем, но это было не физическое ощущение. Мне хотелось закричать, чтобы заглушить голос в голове, закрыть уши руками, чтобы его не слышать. В груди стало так тесно, что, казалось, она сейчас взорвется. И хуже всего было то, что я верила: Сорен искренне желал мне добра и считал, что делает мне одолжение. Даже если я пока не могла оценить его дар. Насколько проще было бы его ненавидеть, если бы его намерения были злыми! Лидиан и Сорен очень разные. Если первый внушает абсолютный ужас и ярость, то второй заставляет чувствовать такую смесь эмоций, что я не в состоянии в ней разобраться.

Я глубоко вдохнула — и еще раз, и еще, заставляя тело расслабиться и успокоиться.

Затем я уставилась на гвоздь в ладони и начала вспоминать вещи, которые старалась похоронить глубоко в душе.

Маленькую рыбацкую деревушку, располагавшуюся так близко к лесу, что учиться пользоваться луком нас начинали тогда же, когда и обращаться с копьем и сетями. Маму, которая расчесывала мне волосы каждый вечер и заплетала их в аккуратные косы. Отца, который брал меня с собой в поездки по заснеженной чаще и учил различать следы животных и пение птиц, а также рассказывал о жизни, пока я сидела у него на коленях. Улыбки сестер, когда мы вместе играли, их объятия, как мы гонялись и швырялись друг в друга комьями земли. Так жарко горевший огонь, что я немедленно отогревалась.

Я крутила гвоздь между пальцами и вспоминала, вспоминала…

— Ты не такая, как остальные девочки, Яннеке, — сказал широкоплечий мужчина.

— Почему ты не зовешь меня Яннека? — По моим щекам текли слезы.

Борода собеседника была заплетена в косы и свисала до самой груди, компенсируя отсутствие волос на голове. Пока мужчина утирал мне слезы, я цеплялась за него так, как цепляются дети за передник матери.