Это всего лишь завтрак. Нет никакого повода для такой дрожи, совершенно никакого.

Уходит она, лишь добравшись до строки «Теперь звонит Степни-и-и». На этот раз она точно вышла — слышно, как ее пение разносится на весь коридор.

Я прижимаюсь ухом к стене. Это та больная так громко дышит? Кто-то дышит. Может, она сейчас точно так же прижимает ухо к стене, как и я? При этой мысли я отскакиваю от стены, только подумать, что ее ухо так близко от моего!

— Я знаю, что ты в чулане для метел! — кричу я. — Они знают, где ты прячешься!

Она снова ударяется в слезы, рыдает так, будто ей сердце разбили, и нет конца ее слезам. Ненавижу эти рыдания. Ненавижу.

Подбородок застает меня врасплох, когда я снова разглядываю рощу вдалеке.

— У тебя сейчас сеанс гипноза, — говорит она. Наверное, мои глаза округляются, потому что она добавляет: — Сегодня четверг.

Я сажусь на тот же стул с изогнутыми подлокотниками. Подбородок устроилась за моей спиной. Ей ничего не стоит сомкнуть руки вокруг моей шеи и задушить меня. Готова поспорить, она думает об этом. Буквально чувствую, как эти мысли волнами поднимаются в ней.

Диамант указывает ей на стул возле стены.

— Прошу вас, садитесь.

Может, он тоже угадывает ее мысли, как и я. Мы с Диамантом настроены одинаково. Мы оба понимаем такие вещи.

Диамант делает какую-то запись в бумагах, переворачивает страницу.

— Предлагаю сегодня ограничиться небольшим сеансом гипноза.

От одной мысли об этом меня бьет дрожь. Что бы ни произошло тогда, оно было достаточно ужасным, чтобы уничтожить мой разум. Наверное, я совершила что-то настолько порочное, что потеряла рассудок.

— Расслабьтесь, Мод.

Пальцы сжимают юбки, трутся о грубую шерсть. Он не может увидеть, что происходит в моей голове. Никто не может, даже я. Сердце не должно колотиться с такой силой, чтобы в ушах стучала кровь.

— Все пройдет очень быстро и легко, — продолжает он. — Вы будете чувствовать себя самой собой.

От страха к горлу подкатывает тошнота. А если я вспомню? Вдруг я правда вспомню?

Доктор пододвигает себе стул и садится передо мной.

— Если вам удобно, можете не вставать.

Конечно же мне неудобно, особенно когда любопытные глаза доктора пытается заглянуть в мой разум, в его самые потайные уголки.

— Когда вы вернетесь в прошлое, вы расскажете мне, что увидите и какие чувства у вас это вызывает.

Я ничего ему не расскажу. Пожалуйста, пусть я ничего не вспомню. Пусть мои погребенные и забытые секреты покоятся там, где им место.

Краем глаза я вижу медсестру — она стоит спиной к нам и бросает что-то в ведро.

Диамант достает серебряное кольцо из кармана жилета и надевает его на кончик указательного пальца.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на сестру, но там никого нет. Наверное, это все тени от ветвей деревьев, что колеблются снаружи. Диамант наверняка заметил бы медсестру, швыряющую в ведро окровавленные инструменты, расплескивая воду на пол.

— После сеанса вы проснетесь освеженной и спокойной, — говорит он, качая пальцем перед моим лицом наподобие метронома. Кольцо переливается, блестит. — Смотрите на кольцо.

Медсестра снова здесь, но теперь я знаю, что она не может быть настоящей. На полу вода, окровавленная вода — тоже не настоящая.

— Мод. — Диамант щелкает пальцами. — Сосредоточьтесь на кольце, пожалуйста.

Окровавленная вода почти исчезла, впиталась в половицы. Будто ее и не было.

— Кольцо, — напоминает Диамант. Оно движется вперед и назад. Вперед — назад, блестит на свету. Это падающая звезда, бриллиант.

— Кроме него, нет ничего больше, в целом мире, — говорит он. — Только кольцо. — Туда — сюда, снова и снова. Я стараюсь оторвать от него взгляд, но не могу. Спокойный голос отчетливо слышен, и я все еще в сознании. Гипноз не сработал. От облегчения мне хочется рассмеяться, но не получается выдавить ни звука, и глаза все еще неотрывно следят за этой звездой — влево, вправо, влево, вправо — будто связанные с ней невидимой нитью.

— Когда я начну отсчет, вы почувствуете, как веки тяжелеют, вам захочется закрыть глаза.

Я не закрою. Я не закрою их.

— Когда я досчитаю до десяти, вы полностью расслабитесь. Один.

Глаза тяжелеют, но я держу их открытыми.

— Два.

Глазам больно. Я так устала, что…

— Три.

Блаженное облегчение приходит, как только веки смыкаются.

— Расскажите мне о своем детстве, — просит он. — Вы были счастливы тогда?

Мои губы шевелятся сами собой.

— Какое-то время да.

— Возвращайтесь в это время… Видите свое безопасное место?

— Нет, — отвечаю я, потому что ночью на болоте небезопасно. И он там, этот человек, вот он восстает из илистых вод, усмехаясь, скаля свои черные зубы.

— Расскажите мне, что вы видите, — настаивает Диамант.

— Ничего.

— Подумайте о своем детстве, своей семье.

И я соскальзываю дальше, но не в темноту, не в страх, а туда, где светло и солнечно. Кто-то держит меня за руку, кто-то очень высокий. Я чувствую прикосновение его теплой и грубой кожи, и я счастлива. Я в безопасности.

...

Трава щекочет мои руки. Этот высокий человек, которого я люблю, несет в ладони сиренево-голубой цветок.

— Короставник полевой. — Протягивает он мне.

Я глажу его, чувствую мягкость лепестков.

— Короставник.

— А этот… — он указывает на масляно-желтый цветок внизу, — называется птичий трилистник. У него три листочка, видишь?

Я вижу. Вижу листья, и цветы, и пестрый калейдоскоп бабочек, поднимающийся к самому небу, — красный и оранжевый, синий и белый, и небо, такое синее-синее.

— Ты — копия своей матери. — Отец смотрит на меня. — Она была умна, умна, как любой мужчина, но мир не был готов принять ее. У тебя все будет иначе. Ты будешь учиться, поступишь в университет. Хотел бы я, чтобы у твоих братьев были твои способности.

А вот и они — три мальчишки несутся по полю наперегонки с криками и смехом.

— Безнадежны, — произносит отец, но не скрывает улыбки. Да и как ему не улыбаться, глядя на этих крепких мальчуганов, полных радости и жизни?

Из мира уходит тепло, он блекнет и теряет краски — и вот мои братья и отец исчезли. Я оглядываюсь по сторонам.

— Папочка, где ты? Куда ты ушел?

Я стою посреди узкой дорожки. Холодный ветер забирается под пальто, обжигает уши. Рядом поет птица — это малиновка, ее песня льется из самого сердца, а колокольный звон все твердит о беде. На одной и той же мрачной ноте звук разносится медленно и глубоко, снова и снова.

— Мне здесь не нравится. — Мой голос кажется таким слабым и отдаленным, что я перехожу на крик. — Мне не нравится здесь!

Безграничный ужас наполняет сердце. Я должна обернуться, должна взглянуть ему в лицо, но не могу. Нет, я не могу.

— Возвращайтесь, Мод. Возвращайтесь.

Передо мной вырисовывается лицо Диаманта, в его карих глазах — тревога. Несколько секунд мне кажется, что он стоит на узкой дорожке со мной, но мы уже не там. Мы снова в комнате с камином и большим окном. И Подбородком.

Диамант склонился надо мной:

— Что вас напугало?

Он слишком близко. Я выпрямляюсь, голова кружится.

— Ничего.

Подбородок усмехается:

— Я вызываю доктора Уомака, да?

— Нет-нет. — Диамант взволнован. — Это вполне ожидаемый эффект. Пациентка в порядке.

Подбородок хмурится, но держит язык за зубами. Диамант возвращается на стул и открывает свой блокнот.

— Сначала вы казались счастливой. — Он не сводит с меня проницательного, изучающего взгляда. — Но что-то нарушило это счастье. Можете вспомнить, что именно?

— Нет.

Он выпрямляется, руки сжаты в молитвенном жесте. Надеюсь, он молится не за меня, ведь Бог давно оставил меня.

— Вы звали своего отца.

Внутри у меня все сжимается.

— Вы звали его, Мод. Что случилось?

О, эта жалость во взгляде! Вот бы укрыться от нее. Смотрю в пол, на окно, на огонь.

— Ничего, — отвечаю я, уставившись в потолок, и не свожу с него взгляда, пока в глазах не перестает щипать.

Что со мной происходит? Я ведь пережила сеанс гипноза, в конце концов! Там не было кошмара, человека с болота, ужаса. Там было солнце и счастье, но эта малиновка холодным днем… Откуда же эта тоска?