По сути, мы пытались объяснить мое потустороннее путешествие, основываясь на распространенном мнении о том, что мозг необходим для любого рода сознательного понимания. За почти три десятилетия ежедневной работы с больными с нарушениями сознания я часто сталкивался со сложными задачами и пришел к убеждению, что мало знаю о взаимоотношении мозга и ума и не понимаю природу сознания. Современная неврология уверилась, что все наши человеческие качества, связанные с речью, рассудком, мышлением, слуховым и зрительным восприятием, эмоциями и тому подобным, — в сущности, все качества психического опыта, который становится частью нашего человеческого сознания, — непосредственно извлекаются из неокортекса. Несмотря на то, что другие, более примитивные (и глубокие) структуры, упомянутые выше, вносят определенный вклад, все основные элементы сознательного опыта требуют высококачественного нейронного калькулятора — неокортекса.
До комы я признавал официальную позицию нейробиологии и твердо верил, что физический мозг формирует сознание из физической материи, а значит, наше существование — это путь «от рождения до смерти» и ничего больше. Такая болезнь, как бактериальный менингоэнцефалит, становится идеальной моделью человеческой смерти, ведь она разрушает преимущественно ту часть мозга, которая отвечает за наш человеческий психический опыт.
Спустя несколько месяцев после комы я вернулся к работе и поехал в Тусон на ежегодное собрание Общества термальной медицины, которое проводилось в поддержку исследований Фонда фокусированно-ультразвуковой хирургии. Когда в ту солнечную пятницу я летел из Шарлотты в Феникс, меня больше всего радовала предстоящая встреча с доктором Алланом Гамильтоном, моим старым другом и коллегой.
Мы с Алланом стали верными друзьями, когда с 1983 по 1985 год вместе работали в нейрохирургической лаборатории Массачусетского многопрофильного госпиталя в Бостоне. Мы провели бок о бок долгие часы. Иногда мы засиживались до позднего вечера, обсуждая разные лабораторные протоколы, методы и проекты и сокрушаясь над бесконечным потоком несовершенств подобных научных работ. Мы находились на передовой и знали свое дело.
Наша дружба вышла за рамки совместной нейрохирургической подготовки, и однажды в середине 1980-х годов я оказался вместе со Старым Горцем Гамильтоном (так я называл его, когда мы выезжали на природу) в горах. Мы карабкались по крутому склону одного из самых известных на северо-востоке США пиков. Мы поднялись на Готикс и Марси (два высочайших пика гор Адирондак, расположенных в штате Нью-Йорк) и гору Монаднок в Нью-Гемпшире. Там из-за бурана нам пришлось заночевать в лагере. Последним, что мы видели тем вечером в стремительно гаснущих сумерках, был вертолет Красного Креста UH-1H, который эвакуировал менее удачливого туриста с горы над нами. И, конечно, мы хотели покорить гору Вашингтон, которая славилась чуть ли не самыми худшими погодными условиями на Земле. Мы с Алланом испытали их на себе.
Как опытный турист и участник операций армии США на горе Мак-Кинли на Аляске [Высота горы Мак-Кинли составляет 6190 метров, это самый высокий пик Северной Америки. Позже его переименовали в Денали. — Прим. редактора.], Аллан достиг совершенства, проповедуя мне, что без подготовки и знаний мы не сможем благополучно подняться на выбранные нами пики. В качестве предварительной подготовки к восхождению на вершину горы Вашингтон, Аллан попросил меня просмотреть отчеты о погибших там за последние несколько десятилетий альпинистах. Мы начали подъем за час до рассвета. Ветер порывами до ста километров в час и усиливавшийся снегопад снизили видимость так, что мы едва могли разглядеть следующий каирн (груду камней, отмечающую тропу в таких безжизненных пейзажах). Это не удивительно. Однажды здесь была зафиксирована рекордная для всей планеты скорость ветра, триста семьдесят километров в час.
...ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ЯЗЫК, СОЗДАННЫЙ ОПИСЫВАТЬ ЗЕМНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ЯВНО НЕДОСТАТОЧЕН ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ПОРАЗИТЕЛЬНУЮ СИЛУ БЕЗУСЛОВНОЙ ЛЮБВИ, ЕЕ ПОЛНОЕ ПРИНЯТИЕ БЕЗ ОСУЖДЕНИЯ И ОЖИДАНИЙ.
Меня охватило огромное облегчение, когда мы ввалились в Хижину озера облаков [Хижина озера облаков — самая большая и самая популярная хижина из восьми Высоких хижин Белых гор, высокогорных приютов для туристов. Построена в 1901 году после гибели двух путешественников.], последнюю из восьми каменных крепостей Президентского хребта, построенных как временные убежища для горных туристов. Учитывая такие жуткие постоянные ветры, то, что эти каменные хижины тянутся цепью по горному ландшафту, казалось мне совершенно оправданным.
Как мой наставник, в этой ситуации Аллан предложил мне сделать выбор.
— Стоит ли нам продолжать восхождение? — спросил он.
Аллан специально просил меня прочесть отчеты о погибших на горе Вашингтон, и сейчас мне предстоял итоговый экзамен. Погода здесь может измениться в любой момент, и он хотел, чтобы я решил, сможем ли мы продолжать наше восхождение, невзирая на сильный буран.
Благодаря занятиям спортом, особенно парашютным, которым я увлекался все четыре года учебы в колледже Университета Северной Каролины в Чапел-хилл, я знал, что подлинная валюта участников таких опасных приключений — это ответственные решения, основанные на понимании ситуации, а не показная удаль. Фигуры в свободном падении не выстроишь без умения сохранять хладнокровие независимо от сложности условий — в небе не место для диких ковбоев. Так же и здесь, в «местах для сильных духом», Аллан заслуживал наилучшего решения, на которое я был способен.
— Может быть, нам стоит вернуться, — сказал я наконец, не желая отказываться от нашей заветной цели, но в глубине души зная, что это единственное верное решение.
— Правильный выбор, — тихо сказал Аллан, и мы стали паковать снаряжение, собираясь покинуть безопасную и удобную каменную крепость. Он толкнул дверь, мы вышли под бешеный ветер и начали тяжелый спуск с горы.
Однако судьба смеялась над нами: когда мы спустились ниже границы лесов, погода резко изменилась. Облака разошлись, температура поднялась выше нуля, и мы смогли повернуть назад и под сияющим солнцем, раздевшись до футболок, подняться на вершину и полюбоваться захватывающими дух видами. Один из последних отрезков нашего маршрута проходил по огромной березовой роще. Никогда не забуду кристально-голубые небеса, застывшие над изящной красотой белых стволов. Ярко-золотые листья еще кое-где держались на ветвях в прекрасном неповиновении суровой, быстро надвигающейся зиме. Тонкость урока, преподанного нам в этот день, и триумф, которым нас вознаградили за доверие своей интуиции и связь с природой, аналогичны тем судьбоносным переменам в мировоззрении, с которыми я свыкался все девять лет после комы.
Действительно отличный выбор!
...Несмотря на то что более примитивные (и глубокие) структуры вносят определенный вклад, все основные элементы сознательного опыта требуют высококачественного нейронного калькулятора — неокортекса.
Я уважаю Аллана за глубокий ум, высокую проницательность и живительное чувство юмора. Он превосходный ученый, что совершенно очевидно, если посмотреть, как стремительно его карьера идет в гору. После нашей совместной работы Аллан продолжил учебу, прошел программу повышения квалификации для нейрохирургов в многопрофильном госпитале штата Массачусетс и стал профессором в Аризонском университете в Тусоне, где дорос не только до поста завкафедрой нейрохирургии, но и до должности заведующего хирургическим отделением. Аллан — настоящая звезда академической нейрохирургии.
Итак, я вылетел в Тусон на собрание Общества термальной медицины через несколько месяцев после комы, предвкушая встречу с Алланом как важнейшее событие поездки, — и не разочаровался! Он встретил меня на блестящей синей машине Smart car и повез к себе домой на коневодческое ранчо неподалеку от Тусона. По дороге мы коротко рассказали друг другу о том, как жили с нашей последней встречи.
Аллан сосредоточенно слушал меня и тогда, когда мы сидели в его кабинете, полном книг и памятных вещей, пока сумерки пустыни гасли в больших окнах. Фактически я не только пересказал ему свои воспоминания о глубокой коме, но и дал полную медицинскую информацию, столь обескураживающую, что она исключала всякую возможность объяснить случившееся бредом или галлюцинациями. Как многие мои коллеги, Аллан ощутил дыхание тайны, когда попытался проанализировать мою болезнь, и очень воодушевился крайней редкостью таких выздоровлений. Я знал, что могу рассчитывать на его помощь в поисках объяснения того, как стали возможны столь яркие переживания в условиях разрушенного неокортекса.
По счастливой случайности, за неделю до того я получил окончательный удар по научным попыткам объяснить свой опыт. Мне пришла фотография родной сестры, которую я никогда не видел, и я получил подтверждение того, что мои воспоминания о коме реальны. Как знают читатели «Доказательства рая», я был поражен, узнав на фотографии потерянной родной сестры прекрасную спутницу, что сопровождала меня по иным мирам, пока мое тело лежало в глубокой коме. Аллан испытал то же потрясение, когда я рассказал ему об этом.
— Это чистое золото, — сказал он, посидев после моего долгого рассказа в глубокой задумчивости. — Чистое золото, — повторил он, и его жена Джейни, подсевшая к нам, пока я говорил, согласилась с ним.
— Тебе нельзя не позавидовать, я бы хотела пережить то же, что и ты! — добавила она.
