Аллан сказал, что, по его мнению, моя история дает гораздо более серьезное и глубокое понимание взаимосвязи ум-тело. Если мы рассмотрим ее с открытым умом, а не сквозь ограниченную оптику научного мировоззрения, то мой опыт поможет нам выйти за пределы поверхностного представления о сознании и взаимосвязи разума и мозга. Даже более того, о самой природе реальности.

— Тебе должно это понравиться, — сказал Аллан, подписывая и вручая мне экземпляр своей недавно изданной книги «The Scalpel and the Soul: Encounters with Surgery, the Supernatural and the Healing Power of Hope» («Скальпель и душа: встречи с хирургией, сверхъестественным и целительной силой надежды»). До этого разговора мы никогда не обсуждали сверхъестественное, и для меня оказалось неожиданностью, что он питал к этому интерес и даже написал об этом книгу. Но, оглядываясь назад, я понимаю, что многие люди с аналитическим складом ума осознанно избегают выносить такие темы на суд своих коллег и партнеров, ведь те удивились бы подобной несерьезности. Аллан, занимавший престижные академические должности, проявил смелость, которой недостает очень многим.

Я лишь недавно позволил себе читать книги на такие темы, так что проглотил все двести семьдесят две страницы книги Аллана, пока летел обратно на восток. Я нашел в ней убедительную подборку историй из жизни широко мыслящего нейрохирурга, настежь открывшего двери нашей истинной духовной природы. Его личные истории о предсмертных видениях, предчувствиях, ангелах и поразительной силе веры и любви, помогающей достичь полного исцеления души, тронули меня до слез.

Один такой пример — история о бабушке, которая всю жизнь заботилась о внуке-инвалиде, а теперь борется с прогрессирующим раком яичника и может умереть через несколько месяцев. Но кто после ее смерти позаботится о бедном ребенке? Вера бабушки помогает ей опровергнуть прогнозы врачей, так что в итоге она переживает своего врача и присутствует на свадьбе внука, который, судя по всему, тоже выигрывает от непоколебимой стойкости своей бабушки: несмотря на ограниченные физические возможности, он становится мастером своего дела. Научная интуиция Аллана в сочетании с глубоким знанием истинной сущности души, удачно приправленная юмором, подхлестнула меня в собственных поисках.

Другого отличного слушателя я нашел в лице Майкла Салливана, который сидел у моей постели в больнице. Майкл был священником церкви, в которую я ходил после переезда в Линчберг. Никогда прежде я не просил у него совета — до комы у меня не было в этом потребности.

Мы подружились благодаря тесному общению его сына Джека с моим младшим, Бондом. Они познакомились, когда Бонд учился в третьем классе дневной школы Джеймса Ривера, и мы стали ходить семьями на школьные бейсбольные игры Малой лиги [Бейсбольная лига для мальчиков и девочек 8–12 лет.]. Хотя Майкл священник, он был для меня скорее замечательным соседом и близким другом, нежели духовным наставником. Пусть я иногда и ходил в церковь, наши беседы были сугубо мирскими. Как многие состоявшиеся церковные деятели, он преуспел в искусстве проявлять по отношению ко мне духовное милосердие, хотя тогда я не догадывался об этом.

Майкл был рад, что я смог опровергнуть ужасные прогнозы моих врачей. Он готовился провести мои похороны (которые казались неизбежными всю неделю моей комы) и утешать мою семью, а вместо этого восхищался обстоятельствами моего выздоровления. Он, как ребенок, радовался чудесам, особенно телевизионным историям исцелений, когда, к примеру, кто-то в инвалидном кресле вдруг встает на ноги, стоит только ревностному пастору притронуться к его голове. Он признавал, что это постановочные чудеса, в которые верят только наивные зрители, но сам смотрел такие передачи с жадным любопытством. После долгих лет размышлений над правдивостью «чудес», мое выздоровление вызвало в нем настоящее смятение. Одно дело — прочесть о подобных явлениях в книге или увидеть их по ТВ, и совсем другое — оказаться в центре событий у постели близкого друга, стать непосредственным свидетелем загадочного исцеления.

В первые месяцы после выхода из комы я встречался с Майклом в «Старбаксе». Мы сидели и разговаривали, и наша беседа неизменно сворачивала к моим воспоминаниям о пережитом в коме. Благодаря этому откровенному общению мы смогли донести друг до друга наши взгляды на случившееся.

Я сказал Майклу, что побывал в идиллическом раю, напоминающем Землю, — в плодородной, покрытой пышной растительностью зеленой долине, полной жизни и творения: растений, цветов и распускающихся бутонов. Я был в мире, больше напоминающем платоновский мир форм (из его труда «Тимей»), и суть этого мира была совершеннее, чем она представляется нам в нашем земном мире. То, что я назвал Вратами, было лишь первым шагом к Ядру, в которое я попал, поднимаясь сквозь все более высокие измерения пространства и времени. Ядро само было источником всего, наивысшей недвойственностью подлинной целостности. Я знал, что многомерная Вселенная — это непередаваемо сложная, включающая в себя все сущее модель концепции — всего пространства, времени, массы, энергии, взаимосвязей, каузальности и много чего еще, что я не умел выразить словами. За пределами всего этого я ощутил силу безграничной и безусловной любви, квинтэссенцию неописуемой любви. Я купался в источнике всего сущего. Это ощущение не передать словами, хотя оно было так шокирующе определенно и реально, что я никогда его не забуду. Человеческий язык, созданный описывать земные явления, явно недостаточен для того, чтобы показать поразительную силу этой любви, ее полное принятие без осуждения и ожиданий.

...

Материальный мир — всего лишь малая толика реальности, бо́льшая часть которой остается невидимой для нашего обычного восприятия.

— Твое описание напоминает мне труды раннехристианских мистиков, — сказал мне Майкл. — У меня есть книга, которая, возможно, пригодится тебе даже больше твоих книг по неврологии. Я занесу ее сегодня вечером.

Когда я вернулся домой, то нашел на ступеньке дома книгу «Light from Light: An Anthology of Christian Mysticism» («Свет от света: антология христианского мистицизма»), сборник восхитительных произведений авторов, описывавших важные и судьбоносные духовные события, некоторым из этих событий было почти тысяча лет. Я надеялся найти в них откровения.

Мои знания о христианстве тогда ограничивались очень кратким перечнем общеизвестных сведений, характерных для человека, получившего традиционное религиозное воспитание в Северной Калифорнии. Мистицизм — не то качество, которое я привык ассоциировать с христианством. Эта книга была моим первым знакомством с мистиками, активно перемещающимися по духовным мирам и знающими, что материальный мир — всего лишь малая толика реальности, бо́льшая часть которой остается невидимой для нашего обычного восприятия. Я удивился силе и разнообразию таких произведений. От Оригена в начале III века, Бернарда Клервоского (XII век), Франциска Ассизского (начало XIII века), Майстера Экхарта, Юлианы Норвичской (XIV век), Терезы Авильской (XVI век) и далее до Терезы из Лизьё в XIX веке — все эти путешествия казались мне знакомыми.

Проникновенные мистические рассказы указывали человечеству путь к пониманию скрытой природы Вселенной. Удивительные переживания глубин духовного мира были основой всех религий. Личный опыт — это величайший учитель, и рекомендованная Майклом антология христианского мистицизма помогла мне получить более многогранное толкование моих собственных как будто бы необъяснимых переживаний. Но важнее то, что они ясно показали, что все пути к духовному знанию включают в себя путешествие в сознание.

Спустя несколько месяцев обсуждений моего опыта с надежными друзьями и коллегами я очень расширил территорию своих исследований, весьма далеких от знакомой мне базы знаний. Общепринятый подход к таким делам, как мое, сводился к желанию замолчать их, объявить неуместными и признать необъяснимыми. Но мои доверенные лица понимали затруднительность моего положения и поддерживали мои попытки постичь произошедшее со мной. Во время моей комы случилось что-то важное, и мне очень хотелось основательнее во всем разобраться.