Теперь установлено, что темнота продолжалась четыре минуты двадцать семь секунд, хотя тогда нам показалось, что гораздо дольше. В первые дни замедления время будто стало резиновым и шло не так, как обычно. Если бы сотни людей не засняли это событие, я могла бы поклясться, что до появления первой яркой вспышки на небе прошло не менее часа.

Я услышала, как Сет сказал:

— Смотри, смотри!

Свет появился прямо над нашими головами. О чудо — на небе возник силуэт солнца. Мы увидели тонкий сияющий круг, похожий на бриллиантовое кольцо с ослепительной точкой сбоку.

Мистер Дженсен протискивался сквозь толпу. Когда он подошел, мы наконец услышали, что он кричал все это время.

— Послушайте, это просто затмение, это не опасно. Солнце закрыла тень луны, — говорил он.

Вскоре мы убедились в его правоте. Полное солнечное затмение ожидалось в центральном районе Тихого океана.

Наблюдать его могли лишь с палуб проплывающих в том квадрате кораблей и с нескольких малонаселенных островов. Но замедление изменило координаты всех прогнозируемых астрономических явлений. Поэтому, несмотря на то что ученые давно определили время и место каждого затмения с точностью до секунды, оно застало нас врасплох. И вместо моряков возможность увидеть его неожиданно получили жители западного побережья Соединенных Штатов.

Меня захлестнула волна облегчения. С нами все в порядке! Более того, я лежу в траве рядом с Сетом Морено.

А вот Сета новость, кажется, разочаровала.

— И это все? — сказал он. — Просто затмение?

Мы остались на холме, чтобы понаблюдать за возрождением солнца. Мы лежали в траве бок о бок и щурились. С такого расстояния я различала даже волоски на его руках.

— Ты никогда не мечтала совершить героический поступок? — спросил он.

— В смысле? — не поняла я.

— Я хотел бы однажды спасти кому-нибудь жизнь.

Я вспомнила о маме Сета. Папа рассказывал мне про рак. Он никогда не сдается. Надо уничтожать каждую пораженную им клетку. Победу над ним ни при каких обстоятельствах нельзя считать окончательной, потому что он в любой момент может вернуться и, как правило, возвращается.

— Ну… Мне хотелось бы стать врачом, — ответила я. Хотя это была не совсем правда: вряд ли я смогу стать такой, как папа. Я не уверена, что выдержу вид всей этой кровищи и человеческих мучений.

— Я каждый раз прихожу в банк и надеюсь, что сейчас ворвется грабитель с пистолетом и именно я схвачу его и спасу всех остальных, — продолжил Сет.

Поначалу казалось, что мама Сета не умрет. Еще год назад она делала на продажу шоколадные пирожные и готовила рождественскую выпечку для миссис Сандерс. Она вела такую активную жизнь, что создавалось впечатление, будто рак — просто ее личная особенность, как лишний вес или седина у некоторых. Но в последнее время она редко появлялась на людях.

Небо медленно, но верно принимало свой обычный цвет. Так оживает лицо человека после обморока.

— А я стану десантником, когда вырасту, — добавил Сет. — Это самое элитное подразделение у военных.

— Круто, — сказала я.

Люди снова рассаживались по машинам. К несмолкающему собачьему лаю присоединился звук сирен. Кое-кто из детей отправился обратно в класс. Остальные, слишком взволнованные, чтобы помнить о правилах поведения, вышли за ворота и разбрелись кто куда.

Мы с Сетом оставались на холме. Мы не разговаривали, но молчание казалось таким естественным, что нисколько нас не стесняло. Я подумала, что у нас с ним похожие характеры: мы оба тихие и задумчивые.

Я наблюдала за тем, как Сет смотрит на небо. Нежное перистое облако, первое за день, летело к нам с запада. Мне захотелось сказать что-нибудь значительное и проникновенное.

— Жалко, что все так вышло с твоей мамой, — решилась я.

— Что? — спросил он, резко обернувшись ко мне. Казалось, мои слова его ошеломили.

Внезапно мне стало трудно выдерживать его взгляд. Я подняла глаза к небу:

— Мне жаль, что она болеет. Должно быть, это очень тяжело.

Сет сел и вытер руки о джинсы:

— Да что ты можешь об этом знать?

Он встал. Солнце светило уже почти в полную силу. Теперь оно было таким ярким, что я не могла разглядеть выражение его лица.

— Что ты можешь знать о моей маме? — повторил он охрипшим голосом. Каждое слово вонзалось в меня, будто кинжал. — Не говори о ней! Больше никогда о ней не говори!

Я хотела попросить прощения, но Сет уже бежал прочь со школьного двора. Я видела, как он, неловко лавируя между машинами, сердитыми быстрыми шагами пересекает улицу, уходя от меня все дальше и дальше.

К этому моменту небо уже вернуло свой сочный полуденный цвет. Я поднялась с земли и поняла, что осталась на холме одна.

Я медленно побрела обратно, на урок математики. По дороге мне встретилась Микаэла, которая направлялась к выходу в компании незнакомых мне старшеклассников.

— Мы на пляж, — бросила она мимоходом.

— А как же урок? — удивилась я. И тут же пожалела о своих словах.

Микаэла расхохоталась:

— Боже, Джулия, ты хоть раз в жизни делала что-нибудь не по правилам?


Дневную тренировку по футболу отменили. Когда мама забирала меня из школы, ее трясло от ярости.

— Почему ты не взяла трубку?

Я забралась на пассажирское сиденье, захлопнула дверцу и наконец перестала слышать болтовню с автобусной остановки.

— Но это же было просто затмение, — ответила я, пристегнула ремень и откинулась назад.

Мама резко съехала с обочины:

— Ты должна была ответить или перезвонить!

В машине гудел кондиционер, из магнитолы рекой лились новости на тему затмения.

— Ты меня слушаешь? — повысила голос мама.

Мы застряли в пробке: машины под управлением регулировщика медленно покидали школьную парковку.

Я провела пальцем по стеклу, разглядывая стайку детей, оставшихся во дворе. Внезапно они показались мне такими далекими.

— Ханна переехала в Юту, — наконец сказала я то, что знала уже пару дней.

Мама обернулась ко мне, выражение ее лица смягчилось. Перед нами тут же вклинился красный «мерседес».

— Переехала?

Я кивнула.

Мама наклонилась ко мне и сжала мое плечо:

— Точно? Ты уверена, что они переехали насовсем?

— Она так сказала.

Пока мы ехали к автостраде, я то и дело ловила на себе мамины взгляды. Наконец она выключила радио:

— Думаю, они вернутся.

— А мне так не кажется.

— Сейчас все в панике, понимаешь? Не ведают, что творят…

Дома мы обнаружили, что мусорные баки, которые папа еще утром выставил на тротуар, по-прежнему полны. Забиравший их дворник не появился, зато муравьи и мухи трудились без устали. Труп птицы в пакете лежал на прежнем месте. Мы закатили баки обратно во двор и достали из машины покупки. Мама взяла несколько банок консервов и шесть бутылок воды. Она, как почти все, боялась перебоев с продуктами.


Позднее папа утверждал, что сразу понял: это солнечное затмение и ничего более.

— Ты хочешь сказать, что даже на секунду не испугался? — спросила его мама.

— Просто я знал, в чем дело, — ответил он.

В ночных новостях рассказывали о горстке энтузиастов, которые еще до начала замедления отправились на далекий тихоокеанский остров. Он принадлежал к тем редким участкам суши, откуда можно было увидеть полное солнечное затмение. Эти люди взяли с собой дорогое видеооборудование и специальные фильтры для съемок исчезающего светила. Но все их камеры так и остались лежать в кофрах, и никакие фильтры им не понадобились. Они даже ни разу не вытащили из нагрудных карманов солнцезащитные очки, ведь затмение произошло над западным побережьем.

В ту ночь финальные матчи по бейсболу шли в обычном режиме. Игнорировать неизвестность — такое присуще только американцам. Но игра получилась просто ужасной. Бороться с силой притяжения стало сложнее, чем когда-либо. Семерых нападающих удалили с поля. Никто не мог попасть в цель. С каждым часом частицы земной материи оказывались во все большей зависимости от гравитации.

Видимо, фондовая биржа тоже отменила законы физики: все показатели резко упали. Зато цены на нефть взлетели так, словно их освободили от воздействия силы тяжести.

Когда я собралась ложиться спать, у нас появилось еще тридцать лишних минут. По всем телеканалам бегущей строкой передавали не курс акций, а изменения в длине земных суток: двадцать шесть часов, семь минут. Секунды продолжали прибывать.

6

Шли дни. Квартал постепенно пустел. Люди возвращались туда, где родились: в Калифорнии почти все приезжие. И только моя семья осталась, потому что мы были местными. Наш дом был здесь.

На третий день мы с мамой после школы поехали к дедушке.

— Он говорит, что у него все в порядке, но я хочу убедиться лично, — объяснила мама уже в машине.

Дедушка был папиным папой, но именно моя мама пеклась о нем больше всех. Я тоже за него переживала, ведь он жил один.

По дороге мы остановились заправиться. Наша машина оказалась в конце огромной очереди. Десятки минивэнов и внедорожников выстроились в цепочку, которая заканчивалась за углом соседней улицы.

— О господи, — вздохнула мама. — Словно в зоне военных действий.

Женщина в цветастом розовом платье сновала между машинами и, дождавшись, пока пассажиры отвернутся, незаметно засовывала за «дворники» оранжевые листовки со словами: «Конец близок! Покайтесь — и спасетесь!»

Когда она проходила мимо нас, я отвела взгляд, чтобы не видеть ее безумных, полных уверенности в своей правоте глаз. Но она уставилась прямо на меня, остановилась у нашей машины и закричала:

— «И будет в тот день, говорит Господь Бог: произведу закат солнца в полдень и омрачу землю среди светлого дня»!

Мама заперла двери.

— Это из Библии? — спросила я.

— Не помню.

Очередь медленно продвигалась. Я насчитала впереди девятнадцать автомобилей.

— Куда они все едут? — сказала мама. Затем она закрыла лицо ладонями и прошептала: — Как будто можно куда-то уехать!


Дедушка жил в престижном районе в восточной части города. Его старый дом одиноко противостоял только что возведенным жилым постройкам. Свернув с автострады, мы покатили по дороге, недавно покрытой блестящим черным асфальтом с белоснежными пешеходными «зебрами» на каждом перекрестке. Все здесь сияло новизной: и дорожные знаки, и лежачие полицейские, и четкие, еще не стершиеся ребра бордюрного камня, и сверкающие пожарные краны без единого пятнышка ржавчины. Вдоль пешеходных дорожек на одинаковом расстоянии друг от друга зеленели посаженные накануне деревья, а сами дорожки казались проложенными буквально вчера. Трава на лужайках по пышности могла поспорить с самым густым ежиком волос.

Посреди всего этого великолепия владения деда напоминали пыльный, древний сгусток темноты, на существование которого намекал лишь изгиб дороги. Оставалось лишь догадываться, есть ли где-то там невидимый дом. Застройщики спрятали дедушкин участок от глаз соседей и случайных прохожих, окружив его могучими елями.

Мы въехали в открытые деревянные ворота, и гладкий асфальт под колесами тут же сменился крупным гравием. Аккуратные, четко спланированные зеленые насаждения уступили место буйной растительности: бурой, неряшливой, неплодородной и некрасивой. Мой отец вырос здесь, когда во дворах еще разводили кур и лошадей. Но последний конь сдох много лет тому назад. Теперь стойло возвышалось пережитком давно минувших дней. Во дворе валялись посеревшие от солнца доски и обломки изгороди. Курятник пустовал. Дедушке исполнилось уже восемьдесят шесть. Он пережил всех своих друзей. Бабушка умерла, и он тяготился своим долголетием.

— Надейся, что не унаследовала мои гены, — частенько говаривал он мне. — Долгая жизнь — это проклятие.

Много лет тому назад застройщики пытались купить дедово имение. «Черта с два, — ответил он, — в этой земле лежит слишком много моего». Я знала, что за поленницей похоронены как минимум две кошки. Скорее всего, это была лишь малая толика некогда дорогих ему существ. Впрочем, застройщики воплощали свои проекты в жизнь и без дедушкиного согласия: они прокладывали дороги, строили дома, возводили фонтаны и устанавливали дорожные знаки вокруг его владений. Новый район наступал на поместье деда, как половодье на высокий берег.

Мы без стука вошли в кухню. Когда кто-нибудь ходил по дому, все полки дрожали, а стоящие на них безделушки дребезжали. Дедушка в красной фуфайке сидел за столом, перед ним лежали газета и лупа.

— Привет, Джин! Как дела? — спросила мама.

— Я тебе еще по телефону сказал, что все нормально. Со мной же Чип.

Чип, соседский мальчишка, помогал деду по хозяйству. Он носил черные майки и черные джинсы, а его нижняя губа, украшенная серьгой, немного отвисала вниз. Странная это была парочка. Думаю, их объединяло глубокое чувство ненависти к застройщикам, хотя Чип жил с родителями в одном из новых домов.

— В любом случае, все это полный бред, — добавил дедушка.

— Что именно? — поинтересовалась мама.

— Все подстроено, чтобы отвлечь нас от Ближнего Востока.

Бледно-голубые глаза дедушки, еще более светлые, чем у папы, все сильнее выцветали с возрастом — будто ткань, оставленная на солнцепеке. В волосах прибавилось еще седины.

— Да ладно тебе, Джин. Неужели ты считаешь, что это чьи-то махинации?

— Да, я так считаю. Откуда ты знаешь, где правда? Ты делала какие-нибудь замеры? Они что угодно могут подстроить сейчас.

— Джин…

— Нет, погоди. Они все сфабриковали. Я знаю наверняка. Что-то мудрят с часами. Я им не верю. Ни одному слову не верю.

Мамин телефон зазвонил. Судя по тому, как смягчился ее голос, на другом конце провода был отец. Она вышла из кухни, чтобы поговорить. Я присела за стол.

— Ну, Джулия, — оживился дедушка, — присмотрела себе что-нибудь симпатичное?

И он махнул рукой в сторону полок, на которых теснились старинные бокалы, столетние, давно выдохшиеся бутылки с кока-колой, бабушкин серебряный чайный сервиз, коллекция декоративных наперстков и ложечек, кубки и фарфоровые фигурки, которые бабушка сама когда-то водрузила на кружевные салфетки.

— Ты же понимаешь, что я это с собой взять не смогу, — продолжил он. — Тебе надо забрать все сейчас. Иначе, когда я умру, Рут все приберет к рукам.

Рут, младшая сестра дедушки, жила на восточном побережье.

— Нет, дедуль, твои вещи должны оставаться у тебя, — сказала я, надеясь, что он не заметит отсутствия цепочки с самородком.

Пока у дедушки не начался артрит, он часами бегал по пляжу с металлоискателем в поисках монет и других ценностей, занесенных песком. А сейчас ему хотелось избавиться от своих сокровищ, будто они удерживали его на этом свете. Ему казалось, что, распрощавшись с ними, он наконец обретет свободу.

Дед поднялся со стула и пошел за очередной чашкой кофе. На мгновение он задержался у окна. На улице мама, размахивая руками, продолжала говорить по телефону. Из-за ветра волосы лезли ей в лицо, и она все время их поправляла.

— Я тебе рассказывал, как вон в том дворе однажды погиб человек?

— Что-то не припомню.

— Парень, не старше семнадцати лет, — покачал он головой. — Лошадь затоптала.

— Кошмар какой.

— Да-да, так оно и было.

Словно подчеркивая сказанное, дедушка легко кивнул. Он отличался великолепной памятью на всякие ужасы. Где-то в глубине дома из крана капала вода.

— Это напоминает мне Аляску, — продолжил он, оседлав любимого конька. — Летом солнце там светило круглые сутки, даже в два часа ночи. Оно просто не заходило. Неделями. А потом начиналась зима, и на два-три месяца наступала абсолютная темень.

Он умолк. Сквозь сосны на соседней крыше виднелась подрагивающая на ветру тарелка. Я почувствовала запах дыма.

— Это все дерьмо собачье, уж поверь мне, — сказал он. — Только не соображу пока, как они это организовали.

— Ты шутишь?

Он долго и серьезно смотрел на меня.

— А известно ли тебе, что в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году правительство США запустило секретную ядерную программу прямо здесь, в этой стране? Они проверяли, как влияют ядерные вещества на обычных людей. В воду добавляли уран и сравнивали коэффициент раковых заболеваний до и после. Ты об этом слышала?

Я покачала головой. Где-то тут, на заднем дворе, находилось бомбоубежище. Дедушка сам выкопал его в шестидесятые.

— Конечно, ты ничего не слышала. Так все дела и делаются. Именно так.

Сильный порыв ветра за окном поднял в воздух бумажный пакет.

— Мама с папой водят тебя в церковь? — спросил дедушка.

— Иногда.

— Надо ходить туда каждую неделю. Особенно сейчас… — Он взял в руки детские кожаные сапожки, отделанные потемневшим серебром: — Возьмешь их?

— Давай, — кивнула я.

— Я их носил, когда мне было четыре года. Может, тебе нравится еще что-нибудь?

Я слышала, как с трудом работают его легкие, как свистит воздух, проходя через носоглотку.

— Подожди, я знаю, чем тебя порадовать, — сказал дедушка и велел мне присесть перед низким буфетом, который стоял в дальнем углу кухни. — Теперь пошарь рукой внизу. Нащупала?

— Что?

Я уже по плечо залезла под буфет. В колени впивался линолеум с рельефным рисунком.

— Двойная стенка, чувствуешь? Сдвигай вправо.

В доме дедушки любая коробка с хлопьями всегда представляла собой больше, чем коробку, а в банках с консервированным супом хранились вещи куда более ценные, чем суп. Неудивительно, что он так истово верил в потусторонние силы. За потайной перегородкой обнаружился ряд кофейных банок — таких старых, что я не узнавала этикетки.

— Дай-ка мне банку «Фолджерс».

Он поморщился от напряжения, пытаясь отвинтить крышку.

— Давай я?

Я легко открыла банку и вынула из нее скомканную газету. Под ней лежала маленькая серебряная шкатулка, внутри которой на твердой бархатной подушке тускло блестели золотые карманные часы на цепочке.

— Отцовские, — сказал дедушка. — Вот тут заводишь, и они идут. Вечные. Механизм отменного качества. Раньше умели хорошо делать, понимаешь? Готов спорить, ты и не видела вещей, сделанных с таким мастерством.

Мне оставалось лишь присоединить эти совершенно не нужные мне часы к куче других полученных от деда предметов неясного назначения: к закатанным в пластик памятным серебряным долларам неправильной формы, двум округлым золотым слиткам, которые мне запретили продавать, и рамке с картой, изображавшей наш город столетней давности. Но дедушка настаивал, а я не нашла сил признаться, что потеряла единственную по-настоящему дорогую мне реликвию. В то утро я опять безуспешно искала свой самородок в пыли на остановке.

— Спасибо, они чудесные, — поблагодарила я, сжимая часы.

— Станут еще лучше, когда ты их начистишь. — Дедушка вытер лицо рукавом фуфайки. — Ты же будешь аккуратно с ними обращаться?

Хлопнула дверь, и на кухню вошла мама. Она заметила карманные часы в моей руке:

— Джин, хватит разбазаривать имущество.

— Пусть оно останется у внучки, я его с собой забрать не смогу, — ответил дедушка.

— Но ты ведь никуда не уезжаешь.

Он только махнул рукой.

Перед нашим отъездом дед протянул мне десятидолларовую купюру и шепнул:

— Возьми и купи то, что доставит тебе радость.

На его лице промелькнула улыбка, обнажившая десны и вставные зубы. Улыбался дедушка редко, поэтому я ценила такие моменты. Я сжала его руку и кивнула.