Солдаты, вероятно, так и сделают, но сам Хоффман знал, что не уснет. Остаток вечера он провел за сочинением традиционного письма, как поступал перед каждой операцией, если на это находилось время. На конверте большими печатными буквами он написал: МАРГАРЕТ ХОФФМАН. Он отдаст это письмо Майклсону, чтобы тот доставил его по назначению, если произойдет непоправимое. Он проделывал все это уже много раз, и слова утратили то значение, когда он впервые осознал, что пишет самое важное послание в своей жизни, что пишет письмо, имеющее огромный смысл независимо от его содержания: ведь это будет его последней весточкой жене. Порой ему хотелось, чтобы Маргарет прочитала одно из писем, ему была интересна ее реакция, но каждый раз, возвратившись с задания, он забирал письмо и сжигал.

За долгие годы его чувства претерпели изменения. Письмо, написанное накануне битвы у Кузнецких Врат, дышало искренностью. Все последующие составлялись с одной целью: не навредить.

Возможно, она когда-нибудь передаст письмо в музей Тиранской пехоты. Помня об этом, Хоффман хотел быть уверен, что его последние слова благоприятно скажутся на репутации полка.

Глава 11

Сантьяго — примерный солдат и один из храбрейших воинов из всех, кого мне довелось видеть. Но далее при такой исключительной характеристике я не могу рекомендовать его на должность капрала. Его преданность Фениксу может превзойти верность Коалиции. Даже если этого не случится, решение Сантьяго встать на защиту Феникса ставит под вопрос его лояльность. Тем не менее… Хоть я и выступаю против его выдвижения в капралы, я хотел бы выразить свое личное восхищение его решимостью поддержать друга, невзирая на последствия этого шага.

(Подполковник Джеймс Амстин дает характеристику рядовому Доминику Сантьяго вскоре после трибунала над Маркусом Фениксом)

ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ КОМПЛЕКС У СЕВЕРНЫХ ВОРОТ, ХАСИНТО. НАШИ ДНИ, ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ДНЯ-П

— Ого! — Федерик Рохас вышел навстречу вернувшемуся вертолету. Он почти с восхищением смотрел на почерневший кровоподтек вокруг глаза и разбитую губу Берни. — Кто же это сделал?

— Червь, — ответил Дом. Без шлема Федерик выглядел невероятно юным, и очевидное сходство с Яном, его погибшим братом, вызывало неприятное беспокойство. — Она пригласила его присесть рядом и обсудить разногласия.

— Ты схватилась с ним врукопашную? Правда? На кулаках?

— Такая же правда, как и все остальные слухи, — буркнула Берни. — Эта тварь ударила меня в тот момент, когда я разрезала ее пополам.

— Вот это да! Похоже, я много пропустил.

Берни, проходя мимо, потрепала его по голове:

— Не спеши. Война еще не закончилась, мой милый.

Хоффман почти выпал из вертолета и с явным трудом заковылял по двору. За его спиной лейтенант Барбер одобрительно поднял вверх большой палец.

— Сэр, вам необходимо заняться раной, — крикнул Барбер вслед Хоффману. — Эта перевязка долго не выдержит. Вы уверены, что не хотите возвратиться с нами?

— Я выживу, — буркнул Хоффман. — Спасибо. И поскорее возвращайтесь на базу. Ваша помощь может потребоваться где-то в другом месте.

Маркус не бросился ему помогать. Это сделал Коул. Он взял Хоффмана под руку, и у того не было никакой возможности ему помешать. Казалось, Хоффман испытывает смущение из-за того, что был ранен. Коул усадил его на откинутый борт бронетранспортера и достал из поясной сумки шприц с обезболивающим средством. Потом вытащил еще один стерильный перевязочный пакет.

— Сэр, вы позволите мне это сделать или предпочитаете заняться лично?

— Мне не так уж и больно. Прибереги шприц для себя, Коул. — Хоффман расстегнул ботинок, закатал штанину и внимательно осмотрел повязку. — Тебе еще возвращаться в одной машине с Бэрдом. Чтобы это вынести, возможно, придется воткнуть шприц себе в задницу.

— Сэр, он невыносим, но очень полезен.

— А где «Джек»? Ему пора бы уже вернуться.

Маркус замер, прижимая рукой наушник, чтобы не пропустить радиосообщение.

— «Джеком» управляет лейтенант Штрауд. Она проверяет обратный маршрут. — Он немного помолчал. — Повсюду полно бродяг. Поступило два донесения о выходе Саранчи, но достаточно далеко от нашего маршрута. Беспокоиться пока не о чем.

— Это «пока» — твое заключение?

— Нет, полковник, лейтенанта Штрауд. Она всегда осторожна.

Дом взглянул на часы, затем поднял голову. Небо затянуто тучами, и скоро совсем стемнеет. Любой здравомыслящий солдат старался воздерживаться от передвижений в темноте как из-за самой Саранчи, так и из-за ночных хищников — криллов. Несмотря на то что после применения светомассовой бомбы криллов никто не видел, весь комплекс был освещен яркими дуговыми лампами, чтобы отпугнуть этих тварей. Иначе такое скопление живой плоти стало бы отличной приманкой для криллов. Бежать от их острых крыльев здесь некуда.

Писка цыплят уже не было слышно. Дом предположил, что птицы сговорились не высовываться из клеток, чтобы хищные люди не свернули им шеи.

Сержант Пэрри прошел вдоль ряда машин и направился в сторону солдат, нетерпеливо постукивая пальцем по запястью. Под конец он уже перешел на бег.

— Сколько еще осталось, сержант? — спросил Хоффман.

— Примерно полчаса, сэр. Мы уже выстраиваем первую группу машин на позиции перед выходом.

— Вы быстро управились.

— Погружено далеко не все. Выполнены приоритетные заявки, а потом мы заполнили все свободное пространство. Не думаю, что мы сможем вернуться позже и забрать все, что пришлось оставить.

— Хорошая работа, Пэрри. — Хоффман поднялся на ноги, хотя для этого ему пришлось ухватиться за дверцу «Броненосца» с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Феникс, выводи свой бэтээр.

Дом забрался на место водителя. Маркус уселся рядом и вздохнул. Он как будто без труда вновь стал солдатом, но Дому его возвращение не казалось чем-то обычным. Дому очень хотелось узнать, что произошло за те четыре года, что Маркус провел в тюрьме. Но за короткое время, минувшее после его освобождения, ни разу не выдалось подходящего момента, чтобы даже спросить Маркуса, получал ли он письма и насколько там все было ужасно. Дом, надоедая Берни просьбами рассказать о брате или рискуя нарушить внешнее спокойствие Маркуса, вновь ощутил себя капризным ребенком. Но нельзя же было провести четыре года в Глыбе, а потом, выйдя на свободу, делать вид, что ничего не произошло.

Самое худшее — это перерывы между боями. Хорошо, если эти промежутки времени были заполнены сном, едой или спорами; в противном случае возвращались погибшие и потерянные, и тогда возникал вопрос: почему надо продолжать борьбу?

"Почему?

Потому что она где-то там.

Потому что Карлос никогда не сдался бы.

Потому что Маркусу тоже нужна надежда. И Коулу, и Бэрду, и Таю".

— Мне кажется, я надоел Берни, — заговорил Дом, пока они поджидали Рохаса.

— Ей никто не надоедает. Кроме Бэрда.

— Я дважды спрашивал ее о Карлосе. — Дому даже не надо было объяснять, что именно он хотел узнать. Маркус никогда не проявлял желания говорить на эту тему. — Она обещала рассказать мне, что произошло.

— Да, я слышал. — Маркус еще несколько секунд глядел вперед, затем повернулся к Дому. — Ты думаешь, это кому-то из вас принесет пользу?

— Ты за все эти годы почти ничего мне не рассказал. И до недавнего времени я как-то не задумывался об этом. Но, знаешь, когда людям кажется, что их время заканчивается, они стараются встретиться с теми, кого не видели много лет, стараются привести свою жизнь в порядок.

— Знаю. Но твое время еще не заканчивается.

— Она была откровенной. Берни сказала, что ее рассказ меня огорчит.

Маркус снова отвернулся и устремил взгляд на дорогу:

— Он подорвался, Дом. Ради бога, не заставляй меня описывать все подробности. Его наградили Звездой Эмбри. Если бы не Саранча, о нем могли бы снять фильм…

Верхний люк задрожал под тяжелыми ботинками, и через секунду на заднее сиденье плюхнулся Рохас, так и горевший энтузиазмом. Его появление убило малейшую возможность продолжить разговор. Дом едва не заорал от досады: за несколько лет это был самый длинный разговор с Маркусом, касавшийся смерти Карлоса.

— Эй, прошу прощения. — Рохас просунул голову между передними сиденьями и взглянул на каждого из друзей. Он уже надел шлем и теперь еще больше напоминал брата Яна — не только своим видом, но и повадками. Их сходство очень расстраивало Дома. Неужели погибшие не оставят его сегодня в покое? — Я помогал Таю вывести его «Броненосец». Кто-то из штатских заблокировал ему дорогу, и я боялся, что Тай съест парня живьем.

Маркус мгновенно стал прежним сержантом Фениксом.

— На самом деле Тай гораздо выдержаннее. Он иногда болтает чепуху, но агрессию приберегает для червей.

Разговор перешел на совершенно другие темы. Дом, прислонившись головой к боковому люку, ждал приказа о выступлении и гадал, что может быть хуже той гибели Карлоса, которую он представлял себе все эти шестнадцать лет.

— Центр контроля вызывает «Дельту». — Голос Ани Штрауд заставил его очнуться. — «Дельта», зарегистрированы новые появления Саранчи. Я отслеживаю ситуацию. «Джек» скрытно проводит разведку. Будьте настороже, когда тронетесь в обратный путь, ладно?

— Есть, мэм, — механически ответил Дом.

— Прошел слух, что в столовой сегодня вечером готовят лапшу. Я хотела вас немного подбодрить. Думайте о мясных фрикадельках.

— Никакая Саранча не может задержать бойцов, если их ждут фрикадельки.

— Так держать. Центр контроля закончил.

Рохас снова наклонился вперед:

— А я и не знал, что у нее есть чувство юмора.

— Нам предстоит еще долгий обратный путь.

— Ох…

— Никаких «ох», договорились?

Дом не понимал никакого юмора, когда речь шла о женщинах. Для него существовала только Мария: всегда и везде одна Мария.

Минут через десять наушник Дома вновь ожил, и на сей раз послышался голос Хоффмана:

— Сантьяго, начинай движение. Водителям конвоя, поддерживайте интервалы. Не останавливаться.

В случае контакта с противником и нарушения порядка колонны будьте готовы изменить направление. При переговорах используйте свои позывные, держите каналы связи открытыми. Разговоры допускаются только в случае крайней необходимости. Хоффман закончил.

Дом завел «Броненосца» и двинулся к воротам. Небо уже стало багряно-пурпурным, и огни складского комплекса постепенно таяли в темноте. Вскоре Дом мог разглядеть только ряд покачивающихся позади фар.

Он еще помнил то время, когда уличное освещение Эфиры подсвечивало облака и сияние можно было заметить за два десятка километров от города. Энергии было достаточно. Теперь улицы оставались почти темными и наружное освещение включалось лишь на несколько ночных часов. Комендантский час не был официально объявлен, но все равно соблюдался.

Дом увеличил скорость, в полумраке свернул за угол и вывел колонну на главную дорогу, ведущую к последнему пристанищу человечества.

И даже на этих пустынных улицах он на каждом шагу продолжал искать Марию.

ЦЕНТР КОНВОЯ

У Хоффмана дьявольски болела нога.

Это здорово помогало оставаться настороже. Каждый раз, когда БТР подбрасывало на неровной дороге, Калисо поглядывал на полковника, словно ожидая, когда очередная рытвина заставит его застонать. Может, все же пора сделать обезболивающий укол?

"Я идиот. Если бы меня убили, кто встал бы на мое место? Рейд или Маклинток. И тогда прощай, человечество. Оба они порядочные тупицы".

Хоффман не хотел остаться в истории как деятель, при котором человечество прекратило свое существование. И даже мысль, что в этом случае не было бы никакой истории, чтобы его осудить, ничуть не облегчала его ношу. Но он не может жить вечно, а генофонд офицеров с каждым днем становился все беднее. Мысли о преемственности постепенно становились настойчивее; надо найти способного молодого человека и подготовить его для будущей замены. Феникс, не будь он таким импульсивным и грубым мерзавцем, мог бы стать неплохим кандидатом.

"Да, конечно, я вижу в этом иронию. Возможно, я не доверяю ему по той причине, что не доверяю сам себе".

Однако он поймал себя на том, что даже мысленно не назвал его предателем.

"Как же я пошел на такое?"

Хоффман никогда в своей жизни не чурался грязной работы, а ее немало выпало на его долю. Только сейчас он с ужасом осознал, что бросил Маркуса Феникса в пустой тюрьме и не проявил к нему элементарного милосердия, в котором не отказывают даже паршивой собаке. Не послал ему пулю в голову, чтобы избавить от дальнейших мучений. Лишь в последние несколько ночей Хоффман в мельчайших деталях представил себе смерть, которую так хорошо узнал на предыдущей войне. Рано или поздно кончатся еда и вода: еда очень быстро, вода, возможно, через несколько недель. Или Саранча прорвется в камеру. Неужели кто-то заслуживает такой гибели? Неужели Маркус Феникс своим героизмом на войне не заслужил хоть немного милосердия? Или Хоффман считал себя лучше его?

Это было мгновенное решение.

"Откройте замки, выпустите этих негодяев".

"И Феникса, сэр?"

"Нет, его оставьте. Пусть гниет, что бы ни случилось".

Всего одно мгновение, пока он не схватился за оружие на бедре и не бросился разрешать очередной кризис.

Но срочность не могла послужить оправданием: Хоффману каждый день приходилось принимать решения в доли секунды. Его смущало то, что он не понимал, почему так поступил. Человек, принявший это решение, был ему незнаком; это был не тот Виктор Хоффман, каким он себя считал. Он понял это в то мгновение, когда увидел, как Маркус выходит из вертолета — спасенный Домом, который не побоялся нарушить приказ и даже был готов умереть за друга. В тот момент Хоффману пришлось посмотреть в глаза обоим: Фениксу и Дому.

"И Феникс все еще хочет сражаться. Даже после всего этого дерьма. Даже после того, как я его бросил. Он все еще старается изо всех сил".

Хоффман спрашивал себя, не мнение ли Дома Сантьяго беспокоит его больше, чем все остальное?

"Ты это сделал. Смирись с этим. И учись".

Впереди лежала прямая дорога: никаких поворотов, тупиков, туннелей; отличная видимость даже в неровном свете редких фонарей. Дома по сторонам более или менее уцелели, и можно было подумать, что это обычные городские окраины до Дня-П. Бродяги немногочисленными группами стояли, прислонившись к стенам домов, или сидели на ступеньках. Они курили, пили и наслаждались давно забытой возможностью расслабиться и не прятаться в норы. Даже поднятые средние пальцы в знак презрения к Коалиции казались почти доброжелательным жестом.

Здесь не может быть никакой засады.

Но Калисо крепче сжал пальцы на руле. Хоффман вдруг понял, что и сам напряженно озирается по сторонам, отыскивая угрозу, притаившуюся среди груд неубранного мусора. Он не замечал никаких признаков противника, намеков на засаду, которые его, бывшего когда-то молодым бойцом, столь тщательно учили различать. С тех пор бдительность стала для него таким же естественным чувством, как зрение или слух.

Люди еще оставались на улице. Не было ни одного припаркованного автомобиля, который надо было бы объезжать. Ни одна материальная угроза не отражалась на радаре, и все же Хоффман знал, чувствовал, ощущал на языке, каким-то непостижимым образом понимал, что неприятности уже близко.

Калисо, держа одной рукой руль, вторую положил на рукоятку оружия. Он тоже это знал.

В наушнике Хоффмана зазвучал ровный голос Феникса. Казалось, он заполняет всю голову.

— Бэтээр-один — всем экипажам. Мы почувствовали вибрацию. Будьте начеку.

Возможно, это ровным счетом ничего не означало. Это мог быть сдвиг породы, все еще не успокоившейся после взрыва светомассовой бомбы. Это мог быть просто разрыв сточной трубы, но бродяги вдруг стали исчезать с улиц, прячась внутри зданий, а Хоффман доверял звериному чутью, еще жившему в каждом человеке, ничуть не меньше, чем современным технологиям. Хотя и последние тоже могли бы помочь.

— Командир конвоя вызывает центр контроля, — произнес он в микрофон. — Штрауд, у нас возможный контакт. Ощутили вибрацию. Сделайте еще одну проверку маршрута.

— Уже выполняю, полковник. «Джек» следует впереди колонны. Я послала его по маршруту.

Аня хорошо соображала. Она понимала, что такое засада. Она знала, что их могли подстеречь где угодно…

— Черт!

Крик был настолько громким, что у Хоффмана заложило ухо. А он даже не мог определить, откуда поступил сигнал, — никаких позывных. О какой дисциплине можно говорить со штатскими! Калисо вел БТР на прежней скорости. Если ты не видишь засаду — продолжай двигаться. Если увидел — жми на тормоза и быстро отходи назад.

— Два-двадцать пять, на нас напали, машина перевернулась! — (Номер означал, что машина шла позади командного БТР. Вслед за ними еще двигалось много автомобилей.) — Проклятые черви!..

Выстрелы загремели одновременно и в наушнике Хоффмана, и снаружи, между домами. Раздалось и несколько взрывов — похоже, в атаке участвовали бумеры. «Джек» продолговатой тенью на высокой скорости пролетел над головами, направляясь к хвосту колонны. Грузовики, разделенные двадцатиметровыми интервалами, растянулись в городской застройке на целый километр. Хоффман не знал, в каком месте остановился номер два-двадцать пять и есть ли возможность другим машинам обойти его стороной. Это мог видеть только «Джек». Хоффману и всем остальным водителям колонны оставалось только ждать указаний по рации. Они были слепыми. Только «Джек» мог увидеть всю картину, а через его электронные глаза — Аня Штрауд.

— Штрауд, что там происходит?

Она отозвалась мгновенно:

— Контроль вызывает два-двадцать семь. Сворачивайте влево, влево, влево. Всем машинам, следуйте за два-двадцать семь.

Значит, два-двадцать шесть тоже пострадали. Штрауд взяла на себя руководство и направила остаток колонны в обход, мимо засады. Теперь надо было выиграть время. Если черви прорвались там, они могли выбраться наружу где угодно. Но конвой должен был продолжать движение, чтобы лишить их возможности напасть снова.

— Два-двадцать семь, у меня только один бот в воздухе, так что на каждом перекрестке сообщайте, где вы находитесь, чтобы я могла указать дальнейшее направление.

— Контроль, это два-два-семь. Сворачиваю влево на автостраду. — Голос ответившей женщины дрожал от страха, но она крепилась, не поддавалась ему. Неплохо для штатских. — Это черви, мы видели их. Впереди все чисто.

Женщина не представляла, куда ехать дальше.

— Штрауд, держите «Джека» поближе к ведущему транспорту, — приказал Хоффман. Калисо сдал назад, развернулся и на большой скорости погнал «Броненосца» вдоль колонны грузовиков. — Мы движемся к концу колонны, попытаемся разогнать червей. Как обстановка?

— «Джек» пролетел над местом засады, сэр. Грузовики два-двадцать пять и два-двадцать шесть остановлены и сильно повреждены, два-двадцать шесть уже горит. Я вижу… водителя и стрелка… они все еще в кабине. Два-двадцать пять… водитель и стрелок мертвы, машина перевернута вверх колесами.

— Точно мертвы?

Аня ни секунды не колебалась:

— Нет необходимости проверять пульс. Они разорваны на части.

Наблюдателям порой приходилось тяжелее всего, тем более что изображение передавалось крупным планом.