Калисо не сводил глаз с колес идущей впереди машины. Выбритый на голове крест придавал ему агрессивный вид, что, впрочем, было весьма близко к истине.

— Как вы считаете, они говорят правду? — наконец спросил он.

— Я поверю только в том случае, если увижу у своих ног труп последнего червя.

— Я приложу все силы, чтобы это произошло, сэр.

Да, он так и сделает.

Общая численность населения на Сэре была такая, как в прежние времена в городе среднего масштаба, а армия Хоффмана равнялась двум-трем бригадам. Он мысленно вернулся во времена Маятниковых войн — обширных, ожесточенных, с великолепным по сравнению с нынешними днями снабжением — и почти пожалел о них.

"Восемьдесят лет было потрачено на сражения ради источников Имульсии, ради этого проклятого топлива, а настоящая беда была уже совсем близко".

Хоффман родился во время войны и умереть рассчитывал точно так же. На Сэре не осталось людей, кто помнил бы мирное время.

Он утешал себя мыслью, что все равно не знал бы, как жить в мире.

НЕОХРАНЯЕМАЯ ЗОНА В ПЯТИ КИЛОМЕТРАХ ОТ СЕВЕРНЫХ ВОРОТ. ЗАМЫКАЮЩИЙ БРОНЕТРАНСПОРТЕР

Берни облокотилась на комингс верхнего люка бронетранспортера и попыталась опереть дуло недавно полученного автомата «Лансер» на что-нибудь твердое. Зубья бензопилы сводили на нет все ее попытки. Спустя некоторое время Берни бросила эту затею и положила обе руки на ограждение. Скрежет гусениц и рев моторов будили в каньоне узких улиц оглушительное эхо.

Задние колеса впереди идущего грузовика вильнули в сторону. Берни приблизила губы к микрофону:

— Ты слишком близко подошел к грузовику…

— Проклятие! — раздался голос в наушниках. — Теперь ты будешь давать мне советы по вождению?!

Она отключила микрофон и спустилась в кабину, чтобы разговор не был слышен на канале радиосвязи.

— Придурок, ты должен дать ему возможность попятиться, если впереди что-то случится. Тягач не сможет здесь развернуться, он будет идти задним ходом.

Бэрд немного отстал, но Берни, даже не видя его лица, понимала, чего это ему стоило. Маркус слишком распустил этого парня. Для такого вывода Берни потребовалось не больше часа общения.

— Теперь ты довольна? — буркнул Бэрд.

Хороший мальчик…

— Да, бабуля.

Если бы это сказал Коул, она просто посмеялась бы. Но говорил Бэрд, и это ей не понравилось.

— Сынок, если я перекину тебя через колено и отшлепаю, ты целую неделю не сможешь сидеть. Так что заткнись.

Коул разразился смехом:

— Дэмон, тебе грозит трепка. Веди себя хорошо и открой носовой люк.

Он выбросил в люк несколько сухих пайков для стайки оборванных и худых ребятишек, которые выглядывали из-за угла, словно дикие зверьки. Дети тотчас набросились на еду. Наблюдая за ними, Берни отметила степень человеческой деградации.

"Наверное, это самое страшное, что сделали с нами черви. Они вернули нас в первобытное состояние".

Бэрд раздраженно фыркнул:

— Коул, что ты творишь? Калории нужны тебе самому, парень. Не стоит поощрять этих паразитов.

— Брось, они же еще дети.

— Но ты знаешь, кто из них вырастает.

— Дэмон, тебе никогда не приходилось голодать? Ты вырос в богатой семье. Ты не понимаешь, что это такое. — Словно для усиления своей тирады, Коул порылся в карманах и выбросил в люк что-то еще. Бэрд ничего не сказал. Кажется, он прислушался к мнению Коула, и это было довольно странно. — Наши рационы гораздо богаче, чем у них, и они нас за это ненавидят. Посмотри на себя. Посмотри, сколько мяса на наших костях по сравнению с ними.

— Но мы же должны сражаться с противником. Они могут надеть броню и получат те же пайки.

— Да, приятель, я так и скажу следующему восьмилетке…

Коул по-прежнему говорил благожелательно и спокойно, но все же его слова задели Бэрда. Тот замолчал.

Берни мысленно отметила этот факт: пригодится для будущих перепалок.

Теперь настало время ей прояснить ситуацию.

— Бэрд, ты испугался, потому что я вернула свои сержантские нашивки?

— Ну, не могу сказать, что я в восторге от престарелого вояки, просидевшего где-то на задворках с самого Дня-П.

И тут она не сдержалась:

— Да ты, наверное, не ладил со своей матерью. А как насчет отца? Ты хоть знал его? А мать?

"Чудесно, теперь ты дала ему понять, что он тебя достал".

Но на этот раз Бэрд не клюнул на провокацию. И Берни знала почему. Она нарушила границу, проведенную войной; все шутки насчет семьи — добродушные или, как сейчас, злые — были под запретом. Каждый из людей лишился кого-то из близких. Новое социальное табу возникло очень быстро.

Хотя легко было поверить, что Бэрд совершенно нечувствителен.

Берни не собиралась извиняться — по крайней мере пока. В конце концов, она не сержант этого отделения, а лишь откомандирована на время поездки, так что нет смысла добиваться взаимопонимания с этим напыщенным пустомелей. Это проблема Маркуса.

В этот миг в наушниках раздался треск, затем послышалось сообщение:

— Контрольный пульт — «Дельте». Мы получили новые донесения об активности Саранчи. Оставайтесь на связи, передаю новые координаты. — Голос принадлежал женщине, и Берни никак не могла его узнать. — Ближайший прорыв в двух километрах к юго-западу от вашей цели.

На канале связи раздался голос Хоффмана:

— Сколько времени у нас остается на погрузку, лейтенант?

— При вашей скорости передвижения около двадцати шести часов, сэр. Команда в месте назначения вас ждет.

— Понятно.

Коул зашелестел своей картой, отмечая полученные координаты. Берни все еще пыталась вспомнить голос, прозвучавший по радио, но была вынуждена признать поражение.

— Коул, кто это был? — спросила она.

— Лейтенант Аня Штрауд.

— Ах да… — Теперь она вспомнила. Светловолосая малышка вдвое ниже и вдвое тоньше своей мамы. — Дочка майора Штрауд.

— Она, кажется, заглядывается на Дома, — добавил Бэрд. — Похоже, вы знаете абсолютно всех еще с пеленок. Она всегда очень приветлива с ним.

Значит, Бэрду ничего не известно о Маркусе. Это неплохо.

— К Дому все относятся хорошо. Парни Сантьяго всегда были отличными ребятами.

— Вы намерены преподать нам урок истории? О том, как наш сержант-уголовник стал героем?

Даже если бы она и захотела, Берни не знала бы, с чего начать. И в этой истории до сих пор не все было так ясно, как казалось, даже если она присутствовала там лично и все хорошо помнила.

— Нет, — ответила она. — Не намерена.

Глава 5

Я теперь редко вижу Маркуса. Я совсем не знаю его, и это только моя вина. Я лгал ему о том, что произошло с Элейн, и чем больше я лгал, тем труднее становилось в этом признаться. Дети всегда чувствуют ложь. Потом их доверие слабеет и исчезает.

(Адам Феникс признается другу в страхах за своего семнадцатилетнего сына)

ДОМ САНТЬЯГО, ХАСИНТО; ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД,

ЗА ЧЕТЫРЕ ГОДА ДО ДНЯ-П

Дом присел на краешек кресла, уперся локтями в колени и повесил голову, ожидая взрыва.

Взрыва не было. Возможно, разразись буря, ему было бы легче.

— Тебе шестнадцать, — наконец сказал отец. — Тебе всего шестнадцать лет.

— Отец, я все равно не могу отвернуться от этого. — Дом уловил шорох за дверью гостиной: мама прислушивалась к их разговору, — Я должен поступить правильно.

Эдуардо Сантьяго присел на корточки перед сыном и заглянул ему в глаза:

— Ты и впрямь хочешь жениться на этой девочке, когда сам еще ребенок?

— Я не оставлю Марию одну после того, что случилось, — заявил Дом. В следующее мгновение он по- чему-то вспомнил о Маркусе. — И я не хочу, чтобы моего ребенка воспитывали чужие люди.

Дом и сам не знал, откуда у него взялись такие слова. В этот момент он словно слышал себя со стороны, как мог его слушать отец, и сам себе казался маленьким мальчиком, повторявшим слова взрослых, значения которых не понимал.

"Но я действительно так думаю. Я хочу жениться на Марии. И всегда хотел этого. Только… это надо сделать как можно скорее".

— Она сказала о беременности родителям?

— Нет. — Родители Марии нравились Дому, но он не хотел испытывать их подобным образом. — Я хочу быть рядом с ней, когда они об этом узнают. Я сам должен им все рассказать.

Эдуардо немного помолчал, пристально глядя в лицо сына, потом медленно улыбнулся:

— Да, именно так должен поступить мужчина.

— Я боюсь, отец.

— Я знаю.

— Ты сердишься на меня?

— Не сержусь. Я хотел бы, чтобы все было по-другому. Но раз уж так вышло… мы поможем тебе, чем сумеем.

— Прости. Я тебя разочаровал.

Дом и сам не знал, почему решил, что отец будет на него злиться: ведь он никогда не выходил из себя. Но этот случай был настолько серьезным, что можно было ожидать исключения из правил. Отец же стал немного грустным и сентиментальным, как в те минуты, когда вспоминал погибших армейских друзей. Он положил руки на плечи Дома.

— Ты никогда не разочаруешь меня, сынок, — тихо произнес он. — Я никогда не гордился тобой больше, чем в это мгновение. Легко быть храбрым, когда все идет хорошо, но настоящий характер мужчины познается только в тяжелых ситуациях.

Дом вовсе не чувствовал себя настоящим мужчиной. Его сердце сжималось от страха, как и в тот день, когда Мария сообщила ему о беременности. Он попал в трудную ситуацию — здесь отец прав. Дом казался себе беспомощным ребенком; он хотел бы повернуть время вспять и все изменить… Но не мог. И надо было справляться самому.

Просто ему надо больше времени. Просто все слишком быстро. Они все равно поженились бы и завели детей. Года через три или четыре все будет как надо…

— Я пойду и скажу маме, — наконец произнес Дом. — А потом отправлюсь к родителям Марии.

— Хочешь, я пойду с тобой?

— Спасибо, но…

— Ты сам будешь говорить, я только постою рядом.

Эдуардо Сантьяго всегда знал, что нужно его детям. Дом тоже хотел бы обладать таким чувством меры, всегда понимать, когда его участие необходимо, а когда — и как далеко — следует отступить. Будущий ребенок создаст много трудностей, зато опасения Дома с тали сменяться радостью: он всегда может рассчитывать на поддержку семьи, даже если сам твердо решил не обременять родных лишними заботами.

— Ее отец с ума сойдет, — сказал Дом.

Самым трудным для Дома стало постучать в дверь Флоресов. И, как оказалось, больше всех расстроилась мать Марии.

— Должен признать твое мужество, Дом, — сказал отец Марии, обняв за плечи всхлипывающую жену. — Тогда вам лучше пожениться.

Без разрешения родителей они ничего не смогли бы сделать. Ни Дом, ни Мария еще не достигли того возраста, когда могли бы купить себе пива, но на передовой в те времена тоже сражались и умирали слишком молодые солдаты.

Дом поклялся, что это будет последняя глупость в его жизни. Он твердо решил продолжать занятия, подрабатывать в свободное время и помогать жене и ребенку. Он понимал, что придется нелегко. Но, возможно, в этом и был определенный смысл. Если ты где-то ошибся, придется попотеть, чтобы выправить положение, иначе ты не усвоишь урок.

А Карлос в мундире армии КОГ станет на их свадьбе самым желанным гостем. Карлос всегда поступает правильно, и Дом был исполнен решимости в будущем брать с него пример.

ПОМЕСТЬЕ ФЕНИКСОВ, ХАСИНТО.

ЗА ЧЕТЫРЕ ГОДА ДО ДНЯ-П

К величественному крыльцу дома Маркуса подойти незамеченными не удалось. И камеры наблюдения были тут ни при чем. Гравий подъездной дорожки громко скрипел под новыми форменными ботинками Карлоса.

— А правда, что для смягчения ботинок вам приходится на них мочиться? — спросил Маркус.

Карлос поглядел вниз:

— Нет, это кожаные ботинки. И потом на них слишком много металла. Мы просто разнашиваем их, и нужно сделать это до того, как они тебя доконают.

— Похоже, пока побеждают они…

Карлос неловко поднялся по ступеням. Он еще не привык к толстым подошвам и тугой шнуровке до самого колена.

— Потом посмотришь. С полной броней они выглядят как надо. И они работают.

Обсуждение фасона армейских ботинок позволяло им немного отвлечься от поджидавшей впереди задачи. Решать ее предстояло Маркусу, но неприятное напряжение испытывали оба друга. Старик Маркуса мог взбеситься от ярости.

С каждым визитом поместье Фениксов казалось Карлосу все более неуютным. Это был не дом, а какое-то учреждение. Весь его вид говорил о том, что здание всегда находилось здесь и останется навеки, а всякие букашки вроде Карлоса так ничтожны, что не стоит даже замечать их присутствие. Массивные колонны, украшенные богатой резьбой тимпаны — все это заставляло вытирать ноги задолго до того, как гость переступал порог. Да и входил сюда Маркус чаще всего с заднего двора, предназначенного для торговцев и прислуги.

Даже не учреждение — это был какой-то мавзолей. Огромные статуи в аккуратно подстриженном саду, не уступавшем по размерам городскому парку, напоминали надгробия. Звуки Хасинто — далекие голоса, шум машин, неумолчный городской гул — покорно отступали перед высокой, увитой виноградом стеной.

Казалось, что все живое увядало в этом величественном здании. Да в нем почти и не было никакой жизни. Карлос хотел находиться здесь ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы поддержать Маркуса, а потом как можно скорее уйти.

— Ты все еще намерен через это пройти?

Маркус уставился на высокие двойные двери, словно приказывая им открыться. Темно-зеленая краска на них лежала ровным толстым слоем, отшлифованным до зеркального блеска временем и многими поколениями. Этот вход вел в иной мир, куда Карлос изредка заглядывал, но так и не смог понять.

— Да, — кивнул Маркус, — Больше чем когда бы то ни было.

Нетрудно было забыть, что Маркус являлся последним и единственным представителем процветающей династии. Карлосу не нравилось думать о нем как о единственном наследнике. Для него он был просто Маркусом, без всяких высокомерных титулов.

Профессор Феникс настаивал, чтобы Карлос называл его просто Адам, словно они были приятелями, но он всегда оставался человеком высокого ранга и со множеством званий, так что Карлос никак не мог решиться на подобную фамильярность.

— Это я втянул тебя в эту авантюру? — спросил Карлос. — Ты захотел последовать моему примеру?

Маркус решительно тряхнул головой:

— Я давно знал, что это единственно верный путь.

Маркус закрыл за собой двери. Звуки и запахи Хасинто окончательно угасли, и друзья оказались в ином мире. Профессора Феникса нигде не было видно. Как можно оставаться нормальной семьей в таком огромном доме? Здесь даже не устроить хорошего спора: проще сбежать и спрятаться.

— Отец? — Маркус прошел по мраморному холлу и заглянул в выходящие из него коридоры. — Отец? Где ты?

Карлос услышал приближающиеся шаги. Он машинально сосчитал их, получилось двадцать три. Длинный коридор в пустынном доме. В дверях показался Адам Феникс в рубашке с расстегнутым воротом и с маленькой записной книжкой в руке.

— Я не ожидал тебя так рано. — Он кивнул Карлосу. — Рад тебя видеть, Карлос. Когда ты снова возвращаешься на базу?

— На следующей неделе, сэр.

Маркус вмешался в разговор. И теперь его речь не была столь изысканной, как прежде, — как будто он уже отказался от мира своего отца.

— Отец, мы должны поговорить. Я принял решение.

Адам Феникс почти не отреагировал на неожиданные слова, но его, как и Маркуса, выдало частое моргание. Возможно, он догадывался, что должно произойти дальше. Карлос с трудом удерживался, чтобы не уйти и не оставить их вдвоем. Но он обещал поддержать Маркуса, хотя и не понимал, чем он может помочь в вежливом споре двух представителей высшего класса, где поднятые брови заменяют крик.

— Ты о том, что мы недавно обсуждали, Маркус?

— Отец, я намерен поступить на военную службу.

Профессор Феникс несколько раз согнул и разогнул свою записную книжку, словно проверяя, не сломается ли она пополам.

— Что ж, ты еще успеешь поступить на инженерный курс в Академии, — сказал он. Нет, он даже не понял, о чем говорил Маркус. — Военное образование ничуть не хуже гражданского. А после окончания ты можешь поступить в аспирантуру в Лакруа…

— Нет, отец. Я не собираюсь становиться офицером. И не буду поступать в университет. — Маркус набрал в грудь воздуха. — Я сказал, что пойду в армию. Я буду обыкновенным солдатом.

— О, Маркус, только не это…

Карлос ничего не говорил. Стоя там в армейской форме, он чувствовал себя виноватым, как будто сам себе повесил на шею табличку с надписью: "Дурное влияние"…

Профессор Феникс не удостоил его ни единым взглядом.

— Все решено, папа, — сказал Маркус. — Я получил письмо с приглашением в рекрутскую контору.

— Еще не решено. Мы должны все обсудить. Ты бросаешься блестящей карьерой.

Мы уже все обсудили. — Маркус выпрямился во весь рост. При этом вид у него всегда становился угрожающим, даже если он и не имел никаких дурных намерений. Просто он стал очень большим. — Если ты можешь разрабатывать оружие, почему мне нельзя воевать? Карлос и другие рискуют своими жизнями на фронте, но это не годится для твоего сына?

— Я этого не говорил, Маркус.

— Папа, я должен это сделать. Я не могу отсиживаться, когда идет война.

— Речь не о том, чтобы отсиживаться. Никто не сможет тебя упрекнуть, если ты не пойдешь воевать.

— Я сам себя упрекну. И только это помогает мне чувствовать себя живым.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Эдуарде Сантьяго на месте отца Маркуса обнял бы сыновей и сказал, что он одобряет любое их решение. Профессор Феникс не знал, как это сделать. Несколько секунд он сверлил взглядом сына, как будто надеясь, что тот отступится, затем повернулся к Карлосу:

— Не мог бы ты его образумить? Сейчас он прислушивается только к твоим словам.

"Ох, парень".

— Сэр, — произнес Карлос, — я только могу вас заверить, что сделаю все возможное, чтобы Маркус вернулся домой живым и невредимым.

Адам Феникс обернулся к сыну. Казалось, он уже напряг челюсти, чтобы сделать еще одну попытку переубедить Маркуса, но затем устало опустил плечи и вновь принялся вертеть в руках записную книжку. У Карлоса по спине пробежала струйка пота, но он не шелохнулся. Он… растерялся. Ужасно неловко было наблюдать подобную сцену.

— Ладно, я не могу тебя остановить, — сказал профессор Феникс. — А если буду пытаться, потеряю тебя навсегда, не так ли?

Маркус предпочел проигнорировать вопрос.

— Со мной точно ничего не случится, папа. Не беспокойся обо мне. Слушай, я сегодня вернусь к ужину и…

— Проклятие, я же должен выступить с речью в университете.

Они оба выглядели побежденными.

— Тогда как-нибудь в другой раз, — сказал Маркус, точно они были деловыми партнерами, договаривавшимися о встрече. — А сейчас мне надо идти, папа.

Карлос предпочел бы хороший честный скандал, когда все разногласия всплывают на поверхность, когда можно все обсудить и решить все вопросы. Но в семействе Феникс это было не принято. Карлос вслед за Маркусом вышел на засыпанную гравием дорожку. Они в молчании шагали по улице, пока не добрались до Восточной Баррикады, где уселись за столик уличного кафе.

— Дом собрался жениться, — наконец заговорил Карлос. — Я не хотел тебе говорить, пока ты не разберешься с отцом. Мария ждет ребенка.