Стараясь не касаться ничего, что могло бы оставить пыль на моих руках и одежде, я огляделась по сторонам. Большая часть того, что выглядело как антикварная мебель, была зачехлена, за исключением выцветшего кресла в стиле Людовика XV и такой же оттоманки, а также огромных напольных часов из красного дерева. На оттоманке лежала, свернувшись в клубок, черно-белая собачонка. Заметив меня, она подняла большие карие глаза, ужасно похожие на глаза хозяина.

Эта мысль вызвала у меня улыбку. Впрочем, улыбка быстро погасла, стоило мне увидеть огромную трещину, змеившуюся по гипсовой стене от карниза к потрескавшемуся плинтусу в углу. Затем мой взгляд скользнул от большого, вызванного сыростью пятна на облезлом потолке к вспучившимся доскам пола под ним. Внезапно я почувствовала себя совершенно измотанной, как будто вобрала в себя немалый возраст и упадок комнаты.

В надежде, что дневной свет меня взбодрит, я шагнула к высокому, во всю стену, окну. Отодвинув в сторону выцветшую малиновую штору и едва не задохнувшись от пыли, я задумалась, мучимая вопросом: что, если небольшие офорты, которые я видела на стене, на самом деле лишь тонкие трещины в штукатурке? Я подалась вперед и прищурилась, мысленно отругав себя за то, что забыла дома очки.

От плинтуса и до отметки на высоте четырех футов от пола протянулась выцветшая серая линия. С интервалами примерно в дюйм ее пересекали небольшие поперечные полоски, рядом с которыми изящным почерком были подписаны цифры. Присев на корточки, чтобы их разглядеть, я поняла: передо мной ростомер. Рядом с указаниями возраста, который начинался с одного года, на вертикальной линии также расположились инициалы МЛМ. Я провела пальцем вдоль линии. Вскоре палец остановился на восьмом году жизни МЛМ.

— Это мои.

Голос раздался прямо позади меня. Я вздрогнула. Как же ему удалось так бесшумно приблизиться ко мне?

— Но инициалы… так вы не мистер Вандерхорст?

Его взгляд остановился на карандашных пометках на стене. Я же заметила, что старинный письменный стол отодвинули от стены, чтобы стали видны пометки. Теперь стол стоял почти посреди комнаты.

— МЛМ означает «мой любимый мальчик». Так меня называла мама.

Мягкий тон голоса напомнил мне мой собственный, голос маленькой девочки, которая притворялась, будто разговаривает по телефону с отсутствующей мамой. Я отвернулась. На непокрытом серванте стоял поднос с изящными чайными чашками и тарелкой шоколадных конфет с ореховой начинкой. Подойдя к нему, я заметила на серванте большую рамку, а в ней — сделанный сепией портрет мальчика, сидящего за пианино.

— Это я в возрасте четырех лет, — раздался рядом с моим ухом голос мистера Вандерхорста. — Моя мать увлекалась фотографией. Она обожала меня и любила фотографировать.

Шаркая ногами, он подошел ближе, снял чехол с изящного антикварного кресла и жестом предложил мне сесть.

Положив кожаную папку на пол возле ног, я села и подалась вперед, чтобы положить четыре кубика сахара и плеснуть сливок в кофе, отметив про себя изображения роз на чашках. Если честно, я ожидала увидеть вездесущий бело-голубой кантонский фарфор, характерный для домов исторической части Чарльстона. Розы на этом сервизе были ярко-алыми с крупными слоистыми бутонами, почти идентичные тем, которые я видела в запущенном саду. Взяв конфету, я положила ее на украшенное розами блюдце, затем, осознавая, что мистер Вандерхорст наблюдает за мной, взяла вторую и отхлебнула кофе.

— Это «розы Луизы» — гибрид, выведенный моей мамой и названный в ее честь. Она выращивала их в саду. В свое время они были довольно известны, по крайней мере, журналы присылали к нам своих фотографов, чтобы их сфотографировать. — Его глаза пристально смотрели на меня из-за толстых очков, как будто ожидая мою реакцию. — Но теперь единственное место в мире, где вы можете их увидеть, это здесь, в моем саду.

Я кивнула, желая поскорее перейти к делу.

— Вы садовод, мисс Миддлтон?

— Хм, вообще-то нет. То есть я отличу розу от маргаритки, но, пожалуй, этим мои знания в области садоводства и ограничиваются, — ответила я с неуверенной улыбкой.

Мистер Вандерхорст сел напротив меня в такое же кресло и слегка дрожащими руками поднял чашку.

— Когда в этом доме жила моя мать, у нас был дивный сад. К сожалению, я не смог содержать его в прежнем виде. Мне хватает энергии лишь на то, чтобы ухаживать за маленьким розарием у фонтана. Это были любимые розы моей мамы.

Я кивнула, вспомнив странный крошечный сад и скрип качелей, затем сделала еще глоток кофе.

— Мистер Вандерхорст, как я уже сказала вчера по телефону, я риелтор, и моя компания заинтересована в занесении вашего дома в наш реестр. — Я поставила чашку и потянулась за своей папкой, чтобы извлечь из нее прайс-лист с указанием стоимости соседних домов, а также брошюры, в которых объяснялось, почему моя компания лучше любой другой из десятка ей подобных в нашем городе.

— Вы ведь внучка Огастеса Миддлтона, не так ли? Ваш дедушка и мой отец вместе учились в Гарвардской юридической школе. Они даже начинали клерками в одной и той же юридической фирме, и Огастес был шафером на свадьбе моего папы.

Моя рука, вытянутая в направлении мистера Вандерхорста, застыла в воздухе, неожиданно став тяжелой, словно камень. Хозяин же как будто ее не заметил. Что делать? Я наклонилась через стол и, положив между нами прайс-лист, вновь взяла чашку с кофе.

— Увы, я не знала, что наши семьи знакомы. Да, мир тесен. — Я быстро глотнула кофе. — В любом случае, как я уже сказала, моя компания очень заинтересована…

— Когда мне было восемь, между ними случилась какая-то размолвка. После этого они перестали общаться. Изредка встречались в зале суда, но ни разу не обменялись ни единым словом.

Стараясь дышать медленно, я попыталась проглотить кофе и не поперхнуться, а также сделала сознательное усилие, чтобы не начать дергать ногой. Черт. Неужели мистер Вандерхорст пригласил меня сюда лишь затем, чтобы рассказать про моего деда Гаса? Или он сейчас выставит меня за дверь? И, вообще, разве нельзя было просто сказать мне все это по телефону и не ставить меня в неловкое положение?

— Несмотря на их размолвку, мой отец всегда считал его одним из самых достойных людей, которых он встречал в своей жизни.

— Видите ли, дедушка умер, когда моему отцу было всего двенадцать, поэтому я ничего не могу сказать по этому поводу.

— Знаете, вы очень похожи на него. И на отца тоже, хотя мы с ним никогда не встречались. Время от времени в газетах мне попадались снимки ваших родителей. Вы совершенно не похожи на вашу матушку.

Слава богу. Если он заведет разговор о моей матери, я буду вынуждена встать и уйти. Нет, конечно, я готова на многое, чтобы внести его дом в наш реестр, но даже у подхалимства есть свои границы.

— Послушайте, мистер Вандерхорст, у меня запланирована еще одна встреча, которую я никак не могу пропустить, поэтому мне бы хотелось обсудить…

И вновь он прервал меня, как будто не услышал моих слов. Взглянув на две конфеты на моем блюдце, он лукаво улыбнулся.

— Ваш дед тоже был легендарным сладкоежкой.

Я открыла рот, чтобы возразить, но мистер Вандерхорст неожиданно спросил:

— Вам нравятся старые дома, мисс Миддлтон?

На миг я испугалась, что в доме есть скрытые камеры, которые в данный момент направлены на меня, чтобы позже воспроизвести запись на одном из этих глупых реалити-шоу. Я застыла, разинув рот, не зная, насколько правдивым должен быть мой ответ. Как будто не желая слышать откровенную ложь, с оттоманки спрыгнула собачка и, смерив меня укоризненным взглядом, выбежала из комнаты.

— Они… э-э-э… знаете ли, они очень старые. И это так мило. Просто блеск! В смысле, я хотела сказать, что сейчас старые дома действительно пользуются популярностью на рынке недвижимости. Как вы, наверное, уже знаете, с семидесятых годов, когда Исторический фонд Чарльстона спонсировал восстановление района Ансонборо, интерес к исторической недвижимости и цены на нее резко возросли. Люди покупают старые дома, восстанавливают их, а затем продают дороже, с большой для себя выгодой.

Я рискнула сделать еще один глоток кофе, надеясь, что хозяин дома больше не уведет разговор в сторону. Посмотрев на нетронутые конфеты на моем блюдце, я решила, что, если положу в рот хотя бы одну, мистер Вандерхорст наверняка воспользуется моим молчанием, чтобы вновь сменить тему разговора.

— Как я уже сказала по телефону, ваш адвокат, мистер Дрейтон, связался с нами, по всей видимости, для того, чтобы внести ваш дом в наш реестр. Насколько я понимаю, вы решили перебраться в дом престарелых, и у вас нет родственников, которые были бы заинтересованы в вашем особняке.

Пока я говорила, мистер Вандерхорст не притронулся ни к кофе, ни к конфетам. Вместо этого он подошел к одному из высоких окон, которые выходили в сад. Оттуда, где я сидела, мне была видна часть старого дуба. Я умолкла, ожидая, когда хозяин подтвердит то, что я только что сказала, и заодно воспользовалась возможностью откусить кусочек темного шоколада.

Когда старик наконец заговорил, его голос звучал еле слышно.