Карен Уайт

Рапсодия ветреного острова

Моим родителям, Кэтрин Энн и Ллойду Сконьерсу. Спасибо за вашу любовь и добрые советы.

Благодарность автора

Мне хотелось бы поблагодарить щедрых и великодушных жителей Фолли-Бич (Южная Каролина), как тех, кто жил там давно, так и тех, кто живет в этом месте сейчас, — особенно Мэри Родс, Билла Брайана, Рут Рейли и Бет Ламм, — за помощь в моих исследованиях для написания этой книги.

Я также выражаю огромную благодарность неутомимой Марлене Эстридж, служащей городской мэрии Фолли-Бич, за любезно потраченное на меня время, информацию и огромное терпение ко всем моим расспросам. Теперь я знаю, почему о ней написали песню.

Большое спасибо за информацию о маяке, предоставленную Карлом Хичкоком из организации «Сохраним Свет» — учреждения, занимающегося восстановлением и сохранением исторического маяка на острове Моррис для будущих поколений.

За дополнительной информацией и сведениями о помощи, которую вы можете оказать, обращайтесь по адресу www.savethelight.org.

Выражаю огромную благодарность моим читателям, особенно Сандре Попэм и Мэри Келли, чей интерес к моим книгам не только льстит мне, но и служит источником вдохновения.

Спасибо за добрые слова — не знаю, как бы я обходилась без вас!

Как всегда, я благодарна моей подруге и коллеге по перу Венди Уокс и членам моей семьи — Тиму, Меган и Коннору — за выдержку, которую они проявляют, когда мне нужно срочно сдавать рукопись в издательство, и относительно благополучное завершение моих трудов. В конечном счете, мои книги читают благодаря вам!

Океан такой же, каким он был в старину;
Нынешние события — это его волны и течения.

Саид Айдар Амули, XIV век

Пролог

Ноблесвилль, Индиана

Январь 2009 года

Беспросветной зимней ночью Эмми проснулась от завываний ветра в бутылочном дереве и поняла, что Бен покинул ее; поняла с той же неизбежностью, с какой луна вызывает морские приливы. Она с рождения была наделена даром, который ее мать называла знанием, и до этой ночи Эмми не боялась его. Но теперь жалобный свист ветра пронизывал ее до костей и проносился перед закрытыми глазами, словно лента новостей, освещая заголовок, который она совсем не хотела видеть.

Лежа в темноте, Эмми растворилась в своем горе, уже тоскуя о рокочущем смехе Бена, о его теплой ладони на ее бедре, когда он спал.

Это началось однажды вечером, несколько лет назад, когда Бен впервые поцеловал ее, склонив к ней свое лицо, как цветок подсолнуха поворачивается к солнцу. Когда их губы соприкоснулись, она подумала, что этот поцелуй только сейчас первый, один-единственный раз, и сейчас она часто вспоминала об этом. Эмми надеялась, что вся ее жизнь с Беном будет литанией из «первых разов», и по большей части так оно и было… но не тогда, когда они прощались. С того первого вечера они превратили свои встречи в тайную игру, пообещав никогда не говорить друг другу «прощай». По словам Бена, даже если они расстанутся, не прощаясь, то они обязательно встретятся вновь.

Эмми медленно встала с кровати и вышла из своей детской спальни, куда она переехала после того, как Бен расстался с ней и отправился во вторую служебную командировку. Потом она миновала гостиную и вышла через кухонную дверь на задний двор, не обращая внимания на снег под босыми ногами и ветер, проникавший под фланелевую рубашку Бена. Рубашка служила плохой заменой его объятиям, и привычка носить ее в отсутствие Бена, по словам матери Эмми, напоминала плавание в резиновом плаще. Но это была единственная вещь, за которую она теперь могла держаться.

Словно призрак, она перепорхнула от спящего материнского огорода к дощатому забору, где над снежной порошей раскинулось бутылочное дерево, глухим свистом выражавшее свое недовольство суровым климатом. Дерево было единственным растением, которое мать Эмми привезла из своего дома в Южной Каролине, как будто привезти что-то означало сделать свой исход окончательным. Хотя на самом деле так оно и было. Если не считать поездок на похороны родителей, мать Эмми никогда не возвращалась обратно.

Дерево представляло собой металлическую скульптуру со стволом и многочисленными ветвями, на которые были насажены стеклянные бутылки всевозможных оттенков. Традицию выставлять бутылочные деревья перед входом в дом привезли с собой на юг Америки рабы из Конго; бутылки должны были ловить злых духов, которые селились внутри.

Бутылочное дерево стояло на заднем дворе с самого рождения Эмми, и она лишь однажды спросила, почему после нескольких выкидышей мать по-прежнему верила в способность этого дерева отваживать злых духов и не избавилась от него. Очевидный ответ — потому что потом родилась ты — так и не слетел с губ ее матери, и Эмми перестала спрашивать.

Тем не менее дерево стало для нее своеобразным убежищем — ниточкой к тому месту, о котором Эмми знала только по старым фотографиям матери, где она была юной девушкой; к месту, где цветовая палитра совершенно отличалась от плоских индейских равнин ее родного дома. Эмми никогда не видела океана, но в детстве ей нравилось думать, что в бутылках сохранились звуки океанских волн, и если она когда-нибудь наберется храбрости снять с ветки одну из бутылок, то наконец узнает, почему мать так сильно скучает по родным краям.

Молодая луна накрыла замерзший двор пеленой голубоватого света, Эмми закрыла глаза и попыталась отвлечься от завываний ветра и горестной правды, стучавшей ей в виски. Бена больше нет. Она зажмурилась еще сильнее, стараясь снова ощутить его руки, увидеть его таким, как в тот последний раз в аэропорту, когда он носил армейскую рабочую униформу с надписью «Гамильтон» на нагрудном кармане и говорил все, что угодно, кроме слова «прощай». Но даже дар Эмми подвел ее, окутав колючим холодом и кромешной тьмой.

Дверь с проволочной сеткой захлопнулась, словно кто-то вскрикнул в темноте, но Эмми не обернулась.

— Мама?

— Это Бен? — Голос ее матери был похож на всхлип.

Эмми повернулась как раз вовремя: ноги ее матери начали подгибаться. Ее мать, Пейдж, хорошо знала, что такое горе. Она не позволяла птицам скорби кружить над ней, но приглашала их свить гнездо в ее душе.

Эмми успела подхватить мать, прежде чем Пейдж упала на снег, и снова оказалась в роли спасительницы взрослого человека. Ей нравилась эта роль. Если силы изменят Пейдж, то Эмми не придется думать о собственной утрате и о том, что ей недавно исполнилось тридцать лет, а она уже стала вдовой. Или о том, что ей придется найти способ сказать своему мужу «прощай» в первый и последний раз.

Глава 1

Фолли-Бич, Южная Каролина

Январь 1942 года

Гул бомбардировщика «Б-24», приближавшегося к Сентер-стрит, сначала напоминал писк москита, но вскоре превратился в рев, наполнивший уши Мэгги, так что она не слышала ничего другого. Она выбежала на крыльцо, когда Джек Макдонахью промчался над родным городом во время одного из регулярных полетов. Она помахала, не уверенная в том, мог ли он увидеть ее, потом побежала обратно в дом и поднялась по лестнице в спальню своей младшей сестры, недавно предоставленную их овдовевшей кузине Кэтрин.

— Черт побери этого Джека! — донесся женский голос из спальни. Мэгги без стука открыла дверь и укоризненно посмотрела на родственницу.

— Следи за языком, Кэт. В доме дети.

Кэтрин стояла на табурете, пока Лулу, девятилетняя сестра Мэгги, с помощью карандаша для подводки глаз пыталась провести ровную линию на длинной загорелой ноге Кэт. Лулу встревоженно посмотрела на старшую сестру. Она не любила принимать чью-либо сторону, но обычно оказывалась на стороне Кэтрин, хотелось ли ей того, или нет. Любому человеку, кем бы он ни был, трудно было в чем-либо отказать Кэт.

Кэтрин взмахнула левой рукой, и золотое кольцо на безымянном пальце блеснуло на солнце.

— Я уже не ребенок и могу говорить все, что хочу. Смотри, Лулу сбилась из-за него, и теперь придется начинать все сначала, — она вытерла лоб тыльной стороной ладони. — Проклятье, здесь слишком жарко для января. Нужно сейчас же открыть окно.

Кэт спустилась с табурета и пристроилась на широком подоконнике створчатого окна. Присев на корточки, она подняла задвижку и толкнула бедром оконную раму.

Мэгги закусила губу, но вскоре ее терпение лопнуло.

— Ты разобьешься, Кэт, если выпадешь из окна. Почему бы не подождать, пока я не позову кого-нибудь подправить щеколду?

— Да я умру от теплового удара. Спасибо, но лучше не надо. Кроме того, я долго упражнялась и теперь знаю, как это делается.

Даже оконные щеколды не могли спорить с ней, окно поддалось в тот самый момент, когда Кэтрин отшатнулась назад, чтобы не вывалиться с третьего этажа.

— Видишь? — с улыбкой спросила она, вновь водрузившись на табурет.

Мэгги уселась перед открытым окном на краю кровати, застеленной белой шенилью, и стала стягивать свитер.

— На улице всего лишь шестьдесят градусов, Кэт [Примерно 16о по шкале Цельсия. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания переводчика.)], — сказала она. — Это вряд ли можно назвать жарой, и ради свежего воздуха точно не стоит рисковать жизнью.