Я принялась выгребать из коробки пенопластовые шарики.

— Вы ели с этой посуды, когда посещали бабушку? — Сама не знаю, зачем я спросила, почему вдруг захотела узнать нечто большее о жизни неодушевленного предмета, который в тот момент разворачивала.

— Нет, — ответил Джеймс с сожалением. — Мы им не пользовались. Сервиз всегда стоял на почетном месте в буфете, вместе с остальным фарфором. Бабушка смахивала с него пыль и аккуратно возвращала на место.

В голосе гостя звучал оттенок сожаления, нотка потери — непонятно, то ли в адрес бабушки, то ли ее посуды.

— Это Лимож, — заявил мистер Мэндвилл, словно хотел таким образом оправдать свое присутствие.

Он обладал прекрасной деловой хваткой, нежно любил красивые антикварные вещи, однако его знания о керамике и фарфоре можно было втиснуть в булавочную головку.

Мои глаза встретились с глазами мистера Графа… то есть Джеймса… и я почти пропустила появление из пенопласта белой фарфоровой ручки.

Двумя пальцами, большим и указательным, я аккуратно достала чашку, потом разгребла остаток пенопласта на дне и обнаружила блюдце.

— «Хэвилендский лимож». Точнее, «Хэвиленд и Ко» — не путать с «лиможем» Чарльза Филда, Теодора или Иоганна Хэвилендов.

Мистер Мэндвилл просиял.

— Я же говорил, она знаток!

Джеймс склонился ближе ко мне.

— Вы смогли это определить, даже не взглянув на клеймо?

Я кивнула.

— Видно по форме. — Я провела пальцем по волнистому краю блюдца. — На заготовках одной и той же формы рисовались разные узоры. Форма заготовки называется «бланком». Судя по форме блюдца, это бланк номер одиннадцать, что является характерной формой «Хэвиленд и Ко». Такой волнистый край с выпуклыми точками очень похож на бланк номер шестьсот тридцать восемь, но, поскольку у меня дома есть чашка шестьсот тридцать восьмого, я совершенно точно могу сказать, что ваша — номер одиннадцать.

— Не предполагал, что все будет так просто.

— Ну, вообще-то, это единственный простой этап в идентификации лиможского фарфора. Дэвид Хэвиленд, который основал лиможскую фабрику в 1849 году, не считал необходимым ставить названия своих узоров на посуде — вот почему его нет на дне вашей чашки. — Я перевернула ее, чтобы подтвердить свои слова. — И здесь возникает трудность…

Я осеклась, впервые обратив внимание на рисунок: черно-желтые пчелки и тонкие зеленые линии, показывающие траекторию их полета. Необычно и уникально. И очень памятно.

Подняв голову, я увидела, что оба моих визитера смотрят на меня и ждут продолжения.

— Трудность в том, что за время своего существования завод произвел почти тридцать тысяч узоров для пяти разных компаний Хэвиленда на нескольких континентах.

— А этот узор вам знаком? — спросил Джеймс, склонившись еще ниже, и я ощутила аромат его одеколона. Что-то мужественное. Сандаловое дерево?

— Вроде бы нет, — ответила я, покачав головой. Я перевернула чашку, вгляделась в знакомое клеймо «Хэвиленд и Ко». Крутанулась в кресле и вынула из книжного шкафа книгу со спиральным переплетом, один из шести томов. — Если узор идентифицирован, он должен быть занесен в каталог Шлейгер.

— А если его там нет? — спросил мистер Мэндвилл.

— Значит, либо сервиз был заказан частным образом, либо узор очень редкий и потому не попал в каталог. Миссис Шлейгер, жительница Небраски, разыскивала недостающие предметы для сервиза своей матери и была потрясена отсутствием названий узоров у большинства изделий Хэвиленда, поэтому она сделала все возможное, чтобы их идентифицировать, и собрала их в каталог под уникальными номерами — которые зовутся теперь «номера Шлейгер». Но предметов было изготовлено слишком много, чтобы включить в каталог каждый когда-либо созданный… Если мы не найдем этот узор в номенклатуре Шлейгер, поищем в других идентификационных книгах по хэвилендскому фарфору. Хотя мне редко приходилось копать так глубоко. Почти все есть в каталогах Шлейгер.

— Значит, не исключено, что вы не сумеете идентифицировать чашку и определить ее стоимость? — спросил Джеймс.

— Сумею в любом случае, просто это займет время. Если не идентифицируем узор, есть и другие способы. Например, цветочный узор был популярен в 1950-х годах, есть узнаваемые орнаменты эпохи ар-нуво, которые могут помочь нам определить временной период. Хотя, признаться, я не могу сейчас вспомнить, был ли такой временной период, когда в моду вошли насекомые. Мне нужно проверить, но я уверена, что этот бланк имел хождение во второй половине девятнадцатого века.

Я взяла чашку и провела кончиком пальца по пчелкам, таким реалистичным, что я почти слышала их жужжание.

— Узор так необычен… Если он производился массово, то должны быть и другие подобные… если, конечно, он пользовался успехом, иначе выпуск могли ограничить. Труднее будет, если его сделали на заказ. — Я взглянула на мистера Мэндвилла. — Знаменитые художники, такие как Гоген, Рибьер, Дюфи и Кокто, разработали несколько узоров для Дэвида Хэвиленда. Если это работа одного из них, то перед нами очень ценная вещь.

— Кажется, хэвилендский лимож предназначался для американского рынка? — улыбаясь, спросил мистер Мэндвилл. Мне пришлось объяснять ему этот факт много раз, и я была рада, что он его наконец-то запомнил. — И если бабушка мистера Графа родом из Нью-Йорка, возможно, имеет смысл начать с поиска фирм, которые торговали лиможем именно в Нью-Йорке.

— Лиможские фабрики находились во Франции, так что сервиз мог заказать в частном порядке и французский покупатель.

Я снова провела пальцем по краю чашки. Она вызывала тревожные воспоминания.

Джеймс повернул каталог к себе и, наморщив лоб, стал листать страницы.

— Значит, для идентификации узора вам придется просмотреть каждую страницу в поисках похожего рисунка?

— В общем, да, — ответила я, умолчав, что обожаю такую работу: бездумно листать страницы и занимать этим свое внимание в достаточной мере, чтобы мысли не бродили по запретным дорожкам.

— Я мог бы вам помочь, — предложил он. В его синих глазах читалась искренность.

Я быстро помотала головой.

— Вам наверняка нужно возвращаться в Нью-Йорк. Если вы позволите мне оставить у себя чашку и блюдце, я заполню необходимые для страховки документы…

Он выпрямился.

— Вообще-то, я взял отпуск, так что времени у меня предостаточно. Я не планировал возвращаться, пока не получу хоть какие-нибудь ответы.

— И мистер Граф пообещал, что если поиск окажется успешным, мы займемся всем антиквариатом из дома его бабушки, — добавил мистер Мэндвилл, со значением взглянув на меня из-под сдвинутых бровей.

Я снова посмотрела на кружащих по фарфору пчелок. Их крылышки застыли в вечном движении. Так памятно. Мне вспомнился дедушка на пасеке, моя рука в его руке, мы идем вдоль ульев, пчелы кружат вокруг нас, и я их не боюсь. А потом я вспомнила, как мать застала меня в своей комнате, когда я рылась в ее гардеробной в поисках какого-нибудь винтажного платья, но нашла нечто совершенно неожиданное, и так расстроила этим маму, что ей пришлось снова уехать. Она тогда приложила палец к губам и взяла с меня обещание сохранить находку в секрете. Это единственное, что у нас с ней было общее, что знали только я и она.

— Я подумала… — начала я и умолкла. Стоит ли говорить, что узор кажется мне знакомым, что я могла его видеть в доме, где выросла? Ибо даже спустя все это время и после всего, что случилось, я не хотела давать матери повод вновь разочароваться во мне.

— Что вы подумали? — напомнил мистер Мэндвилл.

— Я подумала… что вроде бы видела похожий узор раньше. На чашке, которую когда-то давно нашла в шкафу матери. Моя бабушка собирала всякий хлам, особенно фарфоровые безделушки… Она, наверное, и принесла чашку в дом.

— Отлично, — объявил босс. — Итак, нужно съездить домой и привезти чашку сюда, чтобы мы могли их сравнить.

Я хмуро на него покосилась. Мистер Мэндвилл не раз подталкивал меня к тому, чтобы я поехала домой и повидалась с семьей, которую не видела уже много лет. Он в толк не мог взять, как люди, связанные родством, могут так надолго разлучаться. Будто родство непременно означает постоянство и принятие. Я, во всяком случае, никогда не ассоциировала со своей семьей эти два слова.

— Не думаю, что есть необходимость в моем присутствии. Я позвоню дедушке, попрошу его поискать чашку и прислать мне, если найдет. Или, может, он просто сфотографирует ее и пришлет снимки. Этого хватит, чтобы сравнить. Нет необходимости держать ее в руках, чтобы понять, такая же она или нет.

Я указала на чашку, которую все еще держала в руках, почти чувствуя под пальцами гудение пчел.

— А если она такая же, что это может значить? — поинтересовался Джеймс.

— Что посуда с таким узором производилась массово. А это, в свою очередь, будет означать гораздо меньшую ценность, чем если бы ее сделали на заказ. — Я провела кончиками пальцев вдоль края чашки, пытаясь вспомнить тот день в гардеробной матери, пытаясь увидеть мысленным взором рисунок с пчелками; пытаясь понять, что же такого страшного случилось, что матери снова пришлось уехать. — Хотя я сильно удивлюсь, если это массовая продукция. Я видела тысячи лиможских узоров, но никогда ничего похожего. Он довольно… уникален.