— Да, но из-за этого наши мелочные, ограниченные сенаторы спят по ночам еще хуже. Они жаждут власти, но не хотят ничего делать для того, чтобы удержать ее. А я честно заслужил все свои почести и привилегии.

— И потому ты одержишь над ними верх.

Цезарь нежно поцеловал ее.

— Теперь мы с тобой увидимся только после моего возвращения.

Клеопатра хотела было запротестовать, но почувствовала, что в помещении, кроме них, появился еще кто-то. У входа терпеливо стоял секретарь Цезаря.

— Диктатор, время следующей встречи.

Цезарь дошел вместе с Клеопатрой до выхода из храма; там его ждала группа мужчин, а ее — Аммоний. Цезарь взял Клеопатру за руку и сдержанно поклонился.

— Было большим удовольствием для меня обсудить с тобой вопросы государственности и религии, царица.

— И для меня, диктатор, — отозвалась Клеопатра, одарив Цезаря лучшей своей царственной улыбкой, хотя острая боль разрывала ей грудь при каждом вздохе. Она мысленно вознесла молитву о том, чтобы Венера не допустила ошибки. — До следующей встречи.

Она отвернулась, чтобы не заплакать снова. Только не при всем этом сборище. Клеопатра взглядом поискала среди толпы Аммония; тот поспешно подал ей руку, а его телохранитель-грек двинулся впереди. Аммоний провел ее по Форуму, но Клеопатра не заметила там ничего, кроме длинного ряда зонтичных сосен; их странные перевернутые ветви раскрывались в небо, словно бы в страстной молитве.

АЛЕКСАНДРИЯ

Двадцатый год царствования Клеопатры

Надвигался рассвет. Свет сочился в комнаты Клеопатры, нарушая совершенный покой темноты. Ирас морщил нос во сне, как будто восход раздражал его даже сквозь забытье.

Через окно, выходящее на море, за верхушками деревьев сада царица видела порт, пока еще не погруженный в шумную суету, и дамбу, устремленную в море, словно серебристый палец, и указывающую путь к острову Фарос. На острове, над морем, на вершине башни горело негаснущее пламя; оно встретило первые лучи солнца, приветствуя день. Внизу, на берегу, Антоний лежал в объятиях армии шлюх.

Вошла Хармиона. Тонкие морщинки вокруг ее рта сделались глубже — она недосыпала. Следом служанка принесла на подносе чашу с горячим настоем индийских пряностей. Подчиняясь указующему персту Хармионы, девушка поставила поднос на подоконник, рядом с царицей. Доставив напиток, она тут же отскочила, как будто боялась, что ее побьют. Служанка была новая; царица прежде то ли не видела ее, то ли не замечала. Странно. Хармиона не позволяла незнакомым слугам входить в личные покои Клеопатры.

— Девчонка прямо из императорского дворца, — мрачно сказала Хармиона. — Я ее посылала за сведениями.

Прислужница украдкой бросила взгляд на царицу и тут же опустила большие, коровьи глаза, испугавшись, что Хармиона накажет ее за непочтительность. Царица поднесла чай к лицу, чтобы поднимающийся над чашей пар освежил кожу.

Девушка была совсем юной, пожалуй, лет четырнадцати; гречанка, но не чистокровная. Простой белый хитон открывал правое плечо, как у лакедемонянок. Царица заметила сквозь разрез в хитоне, что правая нога служанки слабо дрожит.

— Посмотри на меня, дитя, — велела Клеопатра.

Девушка повиновалась, явно удивившись сочувствию, прозвучавшему в голосе царицы. Царица поймала и удержала ее взгляд; ее удивила красота полудетского лица. Несмотря на явную примесь чужеземной крови, черты девушки вполне соответствовали греческому идеалу. Клеопатра мысленно сделала себе заметку: нужно будет поговорить с Хармионой об этой служанке. Прекрасное, невинное лицо. Интересно, не спал ли с нею Цезарион? Скорее уж Антулл. Он, подобно своему отцу, наделен талантом соблазнять робких, но склонных к уступкам существ. Цезариона же, хоть он и царь, самого приходится соблазнять.

— Что ты видела, дитя?

— Ничего, твоя царская милость, Матерь Египет, — отозвалась служанка, покосившись на Хармиону.

— Я отправила ее, чтобы она попробовала подслушать у дверей, — пояснила та устало. — Слуги совершенно ненадежны и не знают языка императора. А это дитя бегло говорит на нескольких наречиях. Ее отец был ученым евреем, а мать — изгнанницей. Передай ее величеству, что ты услыхала.

Ресницы девушки затрепетали, словно крылья бабочки. В уголках глаз показались слезы.

— Пение, твоя царская милость, Матерь Египет, — нерешительно произнесла она.

— Пение?

— Да. Им-император учил дам петь песни.

— Песни?

— Песни, твоя царская милость. Наподобие загадок. На латинском языке. Н-нехорошие песни. Грубые, вроде солдатских. Про совокупление с животными. Всякое такое.

Царице потребовалось все ее самообладание, чтобы удержаться от смеха. Подражая суровой Хармионе, она вопросила:

— В каком часу это было? Наверняка сейчас они должны уже закончить свои песенные упражнения.

— Менее часа назад, — ответила вместо девушки Хармиона. — Когда служанка уходила, она услышала, как император потребовал еще вина.

Еще вина? Он пил и мял девок на протяжении двенадцати часов! Царица полагала, что рассеять меланхолию ее мужа будет несколько труднее.

— Да, твоя царская милость. Еще вина. И жареного поросенка. — Девушка понемногу начала преодолевать робость и все чаще бросала взгляды на царицу. — Император возжелал жареного поросенка с соусом из чернослива, а также фазана, приготовленного по его рецепту…

— Пропеченного на медленном огне и обжаренного с виноградом и вином. Продолжай.

— И гуся со сладостями, Матерь Египет. Да, он так и сказал: гуся со сладостями. И… и…

Внезапно девушка упала на колени, как будто ее поразил тот же божественный недуг, которым страдал Цезарь, и спрятала лицо в ладонях, словно охваченная невыносимым стыдом. Под тонкой хлопчатобумажной тканью хитона видно было, как вздрагивает ее спина.

— Прекрати немедленно, дитя! — Хармиона начала терять терпение. — Возьми себя в руки и передай царице, что потребовал император.

Девушка подняла голову и встретилась с Клеопатрой глазами.

— И трех обнаженных служанок, чтобы они разрезали мясо, — выпалила она и снова опустила взор. — Твоя царская милость, Матерь Египет, — добавила служанка, судорожно втянув в себя воздух.

На этот раз царица не удержалась и расхохоталась. Лицо Хармионы осталось все таким же каменным; ей не нравились шутовские коленца, которые со скуки выкидывал Антоний. Служанка же снова опустилась на пол у ее ног и расплакалась, покорно ожидая наказания за то, что принесла царице дурные вести о выходках ее супруга.

— Что еще ты слышала? — требовательно спросила царица, знаком велев Хармионе поднять девушку. — Тебе знакомы звуки, которые можно услышать, когда занимаются любовью? Слыхала ли ты там что-либо подобное?

Хармиона запустила руку в черные кудри и потянула служанку за волосы, вынуждая поднять залитое слезами лицо.

— Только пение, твоя царская милость, Матерь Египет. Только пение. Прости меня. Полагаю, я знаю, как это должно звучать, но я ничего подобного не слыхала. Только пение и приказания прислать еду и служанок.

Царица взглянула на свою придворную даму с неодобрением. Вздохнув, Хармиона отпустила волосы служанки, подхватила ее под руку и подняла. Она пригладила растрепавшиеся кудри и почти бережно поправила одежду на девушке, потом оглянулась на царицу, словно спрашивая: «Так лучше?»

— Ты получишь награду за усердную службу. Мне нужны умные и верные девушки, знающие много языков. Тебя позовут. А сейчас можешь идти.

Девушка взглянула на Хармиону, ожидая подтверждения, как будто это Хармиона была царицей, а Клеопатра — придворной дамой. Хармиона кивком указала на дверь, и девушка заспешила к выходу.

Когда тяжелая дверь с глухим стуком затворилась за ней, Ирас перевернулся на спину и захрапел, но не проснулся. Царица небольшими глотками пила горячий, сладкий напиток; он заполнял пустоту внутри ее тела и в то же время причинял боль, огненной лавой скользя к желудку.

— Она знает, что болтать об этом нельзя? — спросила Клеопатра.

Девушка ей понравилась, и царица не желала ей ничего плохого. Она также убедилась в том, что это дитя еще может ей пригодиться.

— Она обо всем предупреждена, госпожа, — монотонно отозвалась Хармиона, но в голосе ее звучало неистребимое упрямство.

Некоторое время они сидели молча. Царица потягивала чай. Хармиона презрительно взирала на спящего Ираса. В конце концов Хармиона произнесла:

— Предыдущая смена слыхала шум, какой бывает при занятиях любовью.

— Значит, мы преуспели, — весело отозвалась Клеопатра. — Первое сражение выиграно. Сможем ли мы удержать победу?

Но голос ее прозвучал неискренне, и Клеопатре самой сделалось противно.

— Желаешь ли ты встретиться с Сидонией нынешним утром, когда дело будет закончено?

— Ничего я уже не желаю! — огрызнулась Клеопатра. Она хотела лишь одного: чтобы ее оставили в покое.

— Понятно.

«Когда-то это я пировала с Антонием на рассвете, — подумала Клеопатра. — Когда-то это со мной он занимался любовью в промежутках между сменами блюд — поросенком, фазаном, гусем, вином. Когда-то это со мной он смеялся и распевал по ночам непристойные солдатские песни. Не так уж давно это я заставляла Антония на целый день позабыть о еде, а он изгонял из моей головы все мысли о долге, семье и стране. Когда-то. Не так уж давно. Но не сейчас».

Чтобы скрыть беспокойство, Клеопатра произнесла:

— Вполне вероятно, Хармиона, что мой план обернулся против меня. Возможно, Судьба в своем непостоянстве приведет его к совершенно неожиданному итогу и Антоний еще глубже погрязнет в попойках и разврате — вот что я получу за то, что вмешиваюсь в дела богов. Эти удовольствия могут оказаться настолько возбуждающими, они так польстят его мужскому самолюбию, что он никогда уже не захочет сражаться. Зачем ему война?

— Да, Клеопатра, такое вполне возможно, — сдержанно отозвалась Хармиона. Она никогда не верила в Антония и не скрывала этого. — Ты можешь поступить так, как мы обсуждали, — с надеждой в голосе добавила она.

Царица знала: Хармиона уверена, что ей следует пойти на переговоры с врагом. С врагом ее мужа. С соперником ее сына. С монстром, которого Цезарь выпустил в мир.

— Я не готова разыгрывать просительницу перед этим чудовищем.

— Владычица Обеих Стран, Матерь Египет, царица из рода царей никогда не просит, — парировала Хармиона. — Она лишь изрекает свою волю. Царство твоего отца процветало благодаря союзу с Римом. А кто сейчас олицетворяет Рим?

Клеопатра почти въяве слышала, как Хармиона отвечает на свой же собственный вопрос: уж конечно, не тот человек, что сидит сейчас во дворце у моря и, напившись пьян, пляшет и распевает песни. Не тот похотливый вечный мальчишка, забавляющийся с голыми служанками, в то время как из Греции подступают враги. Не тот мужчина, которого ты выбрала. Не тот человек, которого ты выбрала на этот раз.

— Вступать в союз с Тифоном — на это нет моей воли! — огрызнулась Клеопатра.

Хармиона была единственным человеком, которая могла предложить царице подобный план и сохранить голову на плечах. Клеопатра не подозревала Хармиону, но поневоле задумалась: действует ли та по собственному разумению, или же кто-то нашел к ней подход. Царица не сомневалась в том, что идея отделаться от Антония уже некоторое время витает в стране.

— Полагаю, я выразилась достаточно ясно, — заключила Клеопатра.

Хармиона не стала продолжать эту тему, а вместо этого заговорила о распорядке дня царицы.

— Военный министр просит, чтобы царица встретилась с ним до завтрака в обществе остальных членов правительства.

— В настоящий момент царицу просто тошнит от военного министра. Я больше не могу выслушивать его бредовые планы о бегстве на восток, — отозвалась Клеопатра, обрадовавшись возможности улизнуть от спора о том, следует ли ей предавать своего мужа. Иногда идея перейти на сторону Октавиана начинала казаться ей чересчур разумной и логичной. — Неужели он полагает, будто царская семья и император могут просто взять и исчезнуть в Индии? Если он будет упорствовать в своем намерении навязать мне этот план, мне придется отправить его в изгнание. Остановимся на завтраке в обществе членов правительства. Отправь Сидонию в постель — в ее собственную постель. И оставь меня одну.

— Чем изволит заняться госпожа?

«Хармиона надеется, что я сяду писать чудовищу, — подумалось царице. — Она думает, что я буду вести переговоры втайне. Из моих покоев она отправится прямиком во Внутренний дворец, а оттуда — в храм Исиды, где принесет жертву и помолится богине, чтобы я решилась бросить мужа».

— Мы обсудим это в надлежащее время, — проговорила царица.

— Как тебе будет угодно. Убрать ли мне отсюда царского парикмахера?

— Думаю, да. Царице нужно вздремнуть.

Хармиона открыла дверь в прихожую. В спальню вошел, поклонившись владычице, высокий раб-эфиоп. Затем он повернулся к кровати и подхватил храпящего евнуха, почти не побеспокоив его сон. Ирас взглянул на свою повелительницу затуманенным взором, улыбнулся и приклонил голову к могучей обнаженной черной груди. Он умостился на руках у эфиопа, словно дитя на руках у отца, и тот вынес его из покоев царицы.

Вошли служанки и принялись проворно убирать смятые льняные простыни, суетясь, словно мыши, что спешат унести доставшийся на дармовщину кусок сыра. Они застелили постель чистым бельем и положили в изголовье новое ночное платье. Клеопатра улеглась на кровать — такую большую, что здесь хватило бы места всему военному совету, а девушки опустились на колени по обеим сторонам от кровати и принялись растирать ей руки и ноги ароматическим маслом. Клеопатра всегда особенно тщательно заботилась о своих руках.

Ставни закрыли, и в комнате снова стало темно. Горела лишь маленькая лампа. Уже начинающая дремать Клеопатра видела силуэт Хармионы: та разговаривала с рабыней, держащей на голове корзину со снятым бельем. Рабыня внимательно выслушала и поклонилась пожилой гречанке. Корзина при этом не шелохнулась. Веки царицы отяжелели, и несколько мгновений спустя, успокоенная при виде того, как ее испытанный старый офицер раздает приказания подчиненным, Клеопатра уснула.

Она еще слышала властный и спокойный голос Хармионы, тихий шорох босых ног рабыни, шепот служанки, гасящей свечу, — а затем призраки прошлого восстали и завладели ее сном.

РИМ И АЛЕКСАНДРИЯ

Шестой год царствования Клеопатры

...

Клеопатре VII, царице Египта, в Рим,

от Гефестиона,

первого министра Египта,

из Александрии.

Твое царское величество!

Последние события требуют твоего немедленного возвращения в Александрию. Из надежных источников я получил неопровержимые сведения о заговоре, нацеленном против твоей особы и молодого царевича. Я больше не полагаюсь на надежность нашей переписки и потому не стану открывать подробностей, пока мы не встретимся лично.

Один из кораблей Аммония должен вскорости отплыть из Остии. Как меня заверили, это роскошное судно, вполне подходящее для твоего величества, царевича и тех членов свиты, которых ты пожелаешь взять с собою. Не пренебрегай мерами безопасности. Используй все способы, к которым ты привыкла во времена изгнания, когда обстановка была такой же ненадежной, как сейчас.

И главное, не доверяй никому, кроме твоих ближайших помощников. Сделай так, чтобы Хармиона всегда находилась рядом с царевичем.

Мне тяжело доставлять тебе беспокойство, но это мой долг. Дела настойчиво требуют твоего присутствия. На карту поставлена будущность династии. Нельзя, чтобы римляне пронюхали о сложностях в Александрии. Эти сведения уже начали просачиваться в легионы Цезаря, расквартированные здесь, в городе, но я лично принял все меры, чтобы прекратить это. Я уверен, что с этой стороны тебе сейчас ничего не грозит.

Можешь отговориться тем, что тебе-де нужно срочно уехать из-за болезни твоего брата, царя. Мы полагаем, что он заразился чумой.

Прости меня за столь смелое изъявление чувств, но я жду не дождусь того момента, когда вновь увижу твое царское величество. Мы вместе прошли через множество испытаний, а недавние события показывают, что они еще не завершились. Пожалуйста, не медли.

Твой верный слуга Гефестион.

В прошлый раз Клеопатра входила в порт своего города, туго запеленутая в пахнущий плесенью ковер, переброшенный через плечо пирата; тогда она обдумывала, какие слова сказать диктатору Рима, дабы убедить Цезаря поддержать ее, а не ее ныне покойного брата. Когда на Клеопатру нападало мрачное настроение, — а это случалось всякий раз при мысли о тех горах препятствий, которые ей предстоит еще преодолеть, прежде чем она сама, ее сын и царство ее предков окажутся в безопасности, — она напоминала себе о том, сколь многого она уже добилась. Единственный сын Юлия Цезаря — царевич Египта. Ее изваяние стоит в римском храме, приучая римских граждан вслед за египтянами отождествлять ее с Матерью-Богиней. Египет до сих пор остается независимым государством. И всего этого она добилась самостоятельно, лишь с помощью богов.

Солнце согревало ее лицо, жаркие лучи пробивались сквозь резкие порывы свежего морского ветра. Небо — чистая лазурь, которой Клеопатра не видела так долго, — было усеяно благословенными облачками, что плыли вместе с судном, снежно-белыми холмиками, танцевавшими для нее, пока корабль стремительно несся к Великому порту. Клеопатра покамест отбросила в сторону все дурные предчувствия, вызванные таинственным письмом Гефестиона, и любовалась представлением небесной богини: облака, ее круглые дочурки, весело плясали, стараясь потешить царицу.

Почему Гефестион призвал царицу и царевича вернуться во дворец, в который проникла чума? Клеопатра не стала расспрашивать его. Она уложила несколько сундуков, поспешно извинилась перед римлянами, которых Цезарь приставил к ней, чтобы они заботились о царице и развлекали ее в его отсутствие, и отбыла с поспешностью, которая привела их в полное недоумение. В конце концов, слишком многие потомки Птолемея I чересчур поздно поняли, что отсутствующий монарх вскорости превращается в монарха низложенного.

И все же известие об отъезде Клеопатры распространилось по Риму прежде, чем она успела уехать. Цицерон прислал прямо в порт специального гонца со списком книг, которые ему хотелось бы на время позаимствовать из Александрийской библиотеки.

Впрочем, даже в неприятностях, сопряженных с мрачным письмом Гефестиона, имелась своя хорошая сторона: благодаря ему Клеопатра избавилась от предстоявшего на будущей неделе визита Сервилии. Царица отправила этой особе короткое письмо, сообщая, что долг требует от нее немедленного возвращения в собственную столицу. «Что бы там ни творилось дома, — подумала Клеопатра, — я, по крайней мере, спасена от очередной встречи с этой ядовитой женщиной».

Но Сервилия не посчиталась с пожеланиями Клеопатры. Она написала, что их встречу ни в коем случае нельзя откладывать и что она приедет немедленно, завтра же.

Цезарь всего лишь два дня как покинул Рим, а самой Клеопатре через день нужно было уезжать, когда Сервилия все-таки явилась на виллу. Когда эта дама сообщила, что желает навестить ее немедленно, Клеопатра пригласила и ее дочерей, но Сервилия прибыла одна, отговорившись тем, что у молодых римских матрон слишком много хлопот с детьми и домашним хозяйством, чтобы ездить за город.