Когда коренастый сицилиец вошел в покои Цезаря и объявил, что должен положить к ногам великого Цезаря подарок от законной царицы Египта, солдаты диктатора обнажили мечи. Но Цезарь попросту рассмеялся и сказал, что ему не терпится увидеть, что же такое изгнанница сумела тайком переслать ему, миновав стражу своего брата.

— Ты совершаешь ошибку, господин, — сказал Цезарю начальник стражи. — Эти люди стремятся воспользоваться твоим добросердечием.

— Значит, им тоже пора усвоить урок, не так ли? — отозвался Цезарь.

Пират положил ковер перед Цезарем и собственным ножом рассек опутывающие его веревки. Пока Аполлодор медленно и осторожно освобождал содержимое свертка, Цезарь успел рассмотреть ковер и убедиться, что это — прекрасный образчик рукоделия, подобные которому можно найти лишь на Востоке. Цезарь так завидовал подобным вещам, когда в последний раз навещал дом Помпея в Риме! Внезапно из складок ковра показалась девушка — столь естественно, словно она сама была частью орнамента. Она уселась, скрестив ноги, и посмотрела на Цезаря. Личико девушки в избытке покрывала косметика, в густых темных волосах блестело слишком много драгоценностей, а повязанный вокруг тонкой талии аляповатый шарф выставлял напоказ гибкое тело — весьма неплохое, надо отметить. Да, у молодой царицы отменное чувство юмора, если она решила передать Цезарю в подарок эту пиратскую шлюшку. «Девчонка, конечно, не безукоризненно прекрасна, — подумал Цезарь, — но все же хороша». Губы у нее были полными — во всяком случае, насколько их можно разглядеть под густым слоем краски; уголки зеленых, слегка раскосых глаз приподняты к вискам. Девчонка повелительно смотрела на Цезаря, как будто он должен был представиться ей. Но первым заговорил громила-пират. — Приветствуйте царицу Клеопатру, дочь Исиды, владычицу Верхнего и Нижнего Египта!

Цезарь встал — скорее, по привычке. Он не поверил, что девушка — не подставная игрушка. Девушка тоже поднялась и тотчас жестом показала Цезарю, что он может сесть. На это определенно хватило бы самообладания только у царицы. Цезарь уселся, и девушка обратилась к нему на латыни, не давая ему возможности перебить себя. Она рассказала о том, как ее брат и его придворные засадили ее под домашний арест и вынудили бежать из Александрии и отправиться в изгнание; о том, что советники ее брата являются представителями антиримской фракции; о том, что сама она всегда продолжала традиции своего покойного отца и выступала за дружбу с Римом; и, что самое важное, о том, что она намерена сразу же после возвращения на престол вернуть крупный заем, который ее отец взял у римского ростовщика Рабирия и который, как она подозревает, и явился истинной причиной, по которой Цезарь следом за Помпеем отправился в Александрию.

Прежде чем Цезарь успел как-либо отреагировать на ее речь, царица сказала:

— Не могли бы мы перейти на греческий, диктатор? Это самый подходящий язык для торга. Ты не находишь?

— Как тебе будет угодно, — отозвался Цезарь.

С этого момента разговор пошел на родном языке царицы. Цезарь изъяснялся по-гречески, словно уроженец Афин. Он оценил хитроумный ход Клеопатры, позволивший ей одновременно и продемонстрировать владение его родным языком, и в то же время принизить латынь по сравнению с более изысканным эллинским. Никто не мог сравниться гордостью с греками, и эта девушка не представляла собой исключения.

Но она была умна и необыкновенно обаятельна, и Цезарь обещал, что вновь возведет ее на престол, в соответствии с волей ее отца и обычаями страны. Он поступил бы так в любом случае, но теперь он мог сделать это с особенным удовольствием. Он не только порадует юную царицу, но еще и доведет до бешенства евнуха Потиния, отвратительного типа, которого Цезарь презирал. Клеопатра же, со своей стороны, отдавала Цезарю большую часть ее сокровищ, чтобы он увез их с собой в Рим в счет долга Рабирию. Цезарь заверил ее, что будет счастлив расплатиться с этим старым болтуном и избавиться от него. Клеопатра рассмеялась: ей вспомнилось, как колыхалась огромная задница Рабирия, когда он удирал из Александрии.

— Надеюсь, тебе нравится наш город, — сказала Клеопатра. — Завладели ли мы тобою столь же успешно, как ты завладел нами?

Цезарь, не удержавшись, рассмеялся. Он рассказал девушке, как недавно посетил лекцию в Мусейоне, центре наук, о котором много слышал за эти годы. Клеопатра сообщила, что и сама обучалась там и что в изгнании ей больше всего недоставало не мягкой постели и не сотни поваров, готовивших для нее наилучшие яства на свете, а книг, хранящихся в великой библиотеке, и разговоров с учеными и поэтами, дававших пищу ее разуму.

Теперь, очутившись дома, в безопасности, Клеопатра вновь почувствовала себя хозяйкой. Она уселась поудобнее, закинув тонкие, изящные руки на спинку дивана и вытянув маленькие ножки, обутые в сандалии, и велела принести вина. Цезарь лишь поражался, глядя, как непринужденно она распоряжается в его присутствии. Но, в конце концов, это ведь ее дворец. Прежде чем Цезарь успел сообразить, как это получилось, они уже заспорили о философии власти. Цезарь выпил лишку и принялся восхвалять Посидония, а Клеопатра возражала ему буквально по каждому пункту.

— Посидоний ясно показал, что Рим, объяв все народы, превратит человечество в союз людей, объединенных общими интересами под властью богов, — объяснил Цезарь. — Через подчинение осуществляется гармония.

С губ Клеопатры невольно сорвался смешок.

— А разве Рим обнимает, диктатор? Не правильнее ли будет сказать «удушает»? — спросила она, и в ее широко распахнутых глазах заплясали искорки. Цезарь не мог понять: то ли она спорит с ним потому, что ее действительно волнует эта тема, то ли затем, чтобы возбудить его. Чарующий голос, звучащий, словно таинственный музыкальный инструмент, и чувственная плавность движений позволили Клеопатре преуспеть скорее во втором, нежели в первом.

— Может быть, Рим и удушает, но лишь ради общего блага, — сказал Цезарь.

— И какого же? — осведомилась она.

— В Галлии, где я провел много лет, племена, происходящие от одного корня, говорящие на одном языке, делящие общее наследие, соперничают с незапамятных времен, пытаясь уничтожить друг друга. Я вскоре понял одно обстоятельство. Хотя моя армия и воевала со всеми этими племенами, там постоянно попутно велась еще и тайная война, в ходе которой племена непрерывно сражались между собой. То же самое творится и в Иллирии, и в Дакии. На самом деле борьба за владычество Рима над миром — это средство насадить мир. Только через рабство племена обретают свободу от вечных междоусобных распрей. Первым шагом всегда является подчинение коллективной воли какому-нибудь проницательному и решительному человеку. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, — с готовностью отозвалась Клеопатра, и это заставило Цезаря задуматься: уж не копит ли она мысли для того, чтобы нанести неожиданный удар? — Ты стремишься не удушать, а объединять.

— Ты слишком юна, чтобы знать Посидония, моя дорогая, но знакомство с ним было бы для тебя благотворно. Он много путешествовал, изучая искусства и науки по всему свету.

— Странно. Мы не видели его здесь, в Александрии, где, как известно, собираются величайшие философы, — ответила Клеопатра, к раздражению Цезаря. — Но как бы то ни было, это единство людей, которое ты описывал, диктатор, уместно лишь для тех, кого, как ты уверен, ты должен улучшить. А что оно может дать нам, грекам, цивилизованному народу, не нуждающемуся в улучшении? Как мы можем процветать под владычеством культуры, чье искусство и философия очевидно произошли от наших?

Это и вправду было уже чересчур. Но Клеопатра произнесла это столь очаровательно! Она явно понимала, что не имеет никакой реальной власти над ним. Цезарь мог позволить себе быть великодушным. Клеопатра столь молода — она сказала, что ей двадцать один год, — меньше, чем было бы сейчас его дочери Юлии, останься она в живых…

— Боги явно перебрали хмельного в тот день, когда решили сделать некую высокомерную юную гречанку царицей до неприличия богатого народа. И я, несомненно, напился пьян, раз согласился вручить власть подобной девушке.

— Царица благодарит тебя.

— Как тебе известно, дитя, и как мы видели здесь, в твоей стране, без господина не обойтись. Это очевидно. Это соответствует закону богов и повелениям природы. В противном случае начинаются беспорядки. «Сильные делают, что пожелают, а слабым остается лишь страдать», если, конечно, мне позволено будет цитировать грека по-гречески.

К этому времени они с Клеопатрой уже остались наедине. Царица давным-давно отпустила пирата, а Цезарь — своих людей. Они сидели друг напротив друга на ложах, обтянутых белым льном, а между ними стоял столик с освежающими напитками и лакомствами. Некоторое время царица пристально разглядывала Цезаря, и он позволил ей это: ему доставляло удовольствие смотреть на пятна румянца, проступившие на высоких скулах девушки, и на пляшущие в ее глазах огоньки вдохновения.

— Разве не могут два цивилизованных народа, греки и римляне, править бок о бок? Разве народ, чья мощь заключена в военной силе, не в состоянии сотрудничать с другим, сила которого — в мире разума, мире искусства, знания и красоты?

— Такое возможно, но маловероятно. Люди состоятельные, буде им предоставляется такая возможность, всегда стремятся к власти и богатству.

— То же касается и женщин, — заметила Клеопатра.

— Да, мне еще не доводилось видеть женщину, лишенную честолюбия, — отозвался Цезарь. — А если женщина обладает достаточными средствами, многое становится возможным.

— Я рада, что ты так думаешь.

Клеопатра, довольная, откинулась назад, сложив изящные руки на коленях; на лице ее играла спокойная улыбка, как если бы она думала о какой-то очаровательной шутке, известной лишь ей одной. Цезарь был уверен, что они еще не завершили первую часть спора. Но сейчас ему хотелось завладеть ее разумом — как будто Клеопатра являлась еще одной землей, которую следовало завоевать во имя Рима и единства. Однако же она была не из тех женщин, которых можно просто взять. «Она, — подумал Цезарь, — представляет собой женщину, отдающую себя исключительно по собственному желанию. Она отдает себя так, как отдала бы весь мир».

— Хватит споров, царица, — проговорил Цезарь, вставая. — На сегодня ты уже вполне достаточно поиздевалась над стариком. А теперь иди в постель. Ты находишься под моей защитой.

Но Клеопатра осталась сидеть.

— Диктатор, в тот самый момент, когда я подумала, что ты владеешь греческим безукоризненно, ты допустил лингвистическую ошибку.

— Цезарь не допускает лингвистических ошибок, — ответил он.

И что теперь? Снова спорить с этим прелестным существом? Она что, решила испытать его терпение?

— Ты сказал: «Иди в постель», хотя явно имел в виду: «Идем в постель».

И снова Клеопатра взглянула на него так, словно не то смеялась над ним, не то пыталась соблазнить. Почему же он, пятидесятидвухлетний мужчина, имевший сотни любовниц, не может разгадать намерений этой девчонки?

— Нет, дорогая. Ты хорошо знаешь, что я имел в виду. Я всегда выражаюсь предельно четко.

Пухлощекий юноша-царь вихрем ворвался в спальню своей сестры. Невзирая на раннее утро, на нем было церемониальное одеяние и корона. Клеопатра едва успела прикрыть обнаженную грудь. Цезарь быстро сел; кинжал невесть когда успел перекочевать из-под подушки к нему в ладонь.

— Что ты здесь делаешь?! — вскричал молодой царь. Его припухшие губы дрожали. — Как ты сюда попала?

Следом за юнцом в комнату вошли солдаты Цезаря, а за ними — Арсиноя. Ее хищный, словно у пантеры, взгляд тут же метнулся от Клеопатры к ее любовнику.

Сколько же сейчас этой девчонке, Арсиное? Шестнадцать? Просто живой портрет ее покойной матери, вероломной Теи, сводной сестры Клеопатры; только глаза не карие, как у той, а мраморно-зеленые. Арсиноя усмехнулась, но ничего не сказала и просто взяла брата за руку.

— Ты что, демон или видение? Весь город против тебя! Как ты пробралась во дворец? Или ты все-таки призрак?

Клеопатра не ответила. Она ждала, пока заговорит Цезарь. Хотя он только что вернул ей трон, он все же был диктатором Рима, и она зависела от его милости. Во всяком случае, сейчас.

— Дорогой мой царь Птолемей, — начал Цезарь, откладывая кинжал, — я обещал, что восстановлю отношения между тобою и твоей сестрой. И я сделал это.

Солдаты Цезаря, готовые схватить юнца, дружно уставились на своего командира, но он остановил их взмахом руки.

— Но я вовсе не хотел мириться с ней! — отозвался юноша, указывая на Клеопатру.

Та старалась сохранять достоинство, насколько это возможно для обнаженной молодой женщины, оказавшейся в одной комнате со множеством незнакомцев.

— Она — чудовище! — продолжал Птолемей. — Неужто она настроила тебя против нас?

— Ну, полно, не стоит так огорчаться, — произнес Цезарь. — Давайте соберемся сегодня попозже, после завтрака, и я обо всем сообщу тебе и твоим регентам.

Спокойный голос Цезаря заполнил собою комнату, развеяв гнев Птолемея, который как будто висел в воздухе. Но юноша-царь не успокоился.

— Что ты тут делаешь? — запинаясь, обратился он к Клеопатре.

— Так-то ты приветствуешь свою сестру, вернувшуюся в Александрию? — вопросила Клеопатра, стараясь подражать добродушному тону Цезаря. — Я не видела тебя почти два года, брат мой. Как ты вырос!

Птолемей не стал выше, но зато раздался вширь, напомнив девушке покойного отца, каким тот сделался в последние годы жизни.

Цезарь повернулся к юноше:

— Тебе известны условия, изложенные в завещании твоего отца. Вы с Клеопатрой должны править совместно. Ты не можешь оспаривать этого. И тебе не стоило вынуждать ее бежать из страны.

— Вынуждать ее бежать? Да она удрала, словно воровка, и подняла против меня армию! — взорвался Птолемей.

«Смешно», — подумала Клеопатра. Нет, она даже пальцем не пошевельнет, чтобы укрепить позиции этого идиота в глазах римского диктатора, жителей Александрии или самих богов.

— Все это позади, и я требую, чтобы вы помирились. Все уже решено. Не следует затевать новый спор, когда удалось достичь гармонии. — Цезарь улыбнулся Арсиное. — Не этому ли нас учат философы, молодая госпожа? Брат прислушивается к тебе. Посоветуй ему вести себя рассудительно. Ты ведь не хочешь, чтобы он пострадал.

— Нет, диктатор. Не хочу.

Арсиноя сложила руки на своей пышной груди и смерила Клеопатру ледяным взглядом. Клеопатре показалось, что Арсиноя оценила ситуацию и пришла к каким-то своим непонятным выводам.

— Не пойти ли нам отсюда, брат?

Юноша скривился, взглянув на Клеопатру, но все же позволил увести себя. Царственная Арсиноя взяла младшего брата под локоть и вывела из комнаты, словно слепца. Никогда не быть Птолемею таким величественным, как эта юница!

Клеопатра облегченно выдохнула и опустилась на подушку. После двух лет изгнания так хорошо проснуться в собственной кровати — неважно, при каких обстоятельствах. Она не спала — не спала нормально — уже много месяцев. И даже минувшей ночью они с Цезарем бодрствовали почти до рассвета, ведя переговоры и занимаясь любовью. К счастью, в обоих этих делах Клеопатра была неутомима.

В первом она совершенствовалась много лет — и в правление отца, и в изгнании, где она была стеснена в средствах. Что же касается второго, то Клеопатра привыкла к мужчине вдвое младше Цезаря, так что страсть этого человека, столь сдержанного и столь обходительного, почти не затрагивала ее. Царица подумала об Архимеде — своем родиче, любовнике, товарище, который все еще пребывал в изгнании, о его глазах, темных и глубоких, словно Нил, о его сильных широких плечах, о том, как он впадал в неистовство, уже доставив удовольствие ей, и как он кричал, занимаясь любовью, словно возносил молитвы какой-то требовательной богине…

Клеопатре сделалось больно от своего предательства. Но что ей оставалось? Здесь находился Юлий Цезарь, бесспорный властелин мира, который дал ей возможность, ничего не страшась, вернуться в свои покои и жить здесь, в Александрии, где в окна врывается шум и запах моря.

Сколько раз она задумывалась: ступит ли ее нога еще хоть раз на египетскую землю? А уж возможность спать в собственной постели, на пуховой перине, и вовсе казалась неисполнимой мечтой.

Ей пришлось выбирать, холодно и обдуманно, и она не ошиблась. «В вопросах государственных будь хладнокровна». Самый доверенный советник Клеопатры, Гефестион, которого она оставила в Синае, как и Архимеда, столько лет вдалбливал ей эти слова, что теперь она могла повторить их в любое время дня и ночи. Она не должна ни о чем сожалеть.

Сегодня утром Цезарь выглядел старше. От вина, которое они выпили ночью за время своей бесконечной беседы, вокруг глаз и рта Цезаря пролегли морщины, и коричневые пятнышки усыпали его кожу, словно крохотные грибы.

Архимед набросился бы на нее в тот самый миг, как только последний солдат покинул спальню, и Клеопатра ожидала того же и от Цезаря, ибо считала, что это естественная потребность всякого мужчины после пробуждения. Но Цезарь всего лишь зевнул, потянулся, попытался дотянуться до пальцев ног и застонал, когда ему это не удалось. Правда, Клеопатра не могла не признать, что, невзирая на немолодую кожу, он выглядел необычайно стройным и бодрым. На поджаром теле — ни единой унции жира.

Цезарь обладал узким римским носом и некрасивым, но утонченным и умным лицом, окаймленным редеющими темными волосами. Складки у рта и под нижней губой образовывали строгий треугольник. Уши у него были маленькие, а пальцы — длинные, как у истинного аристократа. Черты диктатора отличались пропорциональностью, а шея была гладкой, как у юноши, — кожа на ней еще не начала отвисать.

— Какая у тебя красивая длинная шея, — сказала ему Клеопатра.

— Как у Венеры, — небрежно отозвался Цезарь, и Клеопатра улыбнулась, вспомнив, что Цезарь утверждает, будто является прямым потомком этой богини. — У нас это семейное. А ты… — промолвил он, погладив Клеопатру по щеке. — Боги украшают лица юных утренней росой. Когда ты доживешь до моих лет, такого уже не будет.

Клеопатра улыбнулась в ответ, попутно оценивая в мыслях новый порядок вещей. Она больше не изгнанница, выжидающая подходящего момента, чтобы напасть на войско своего брата. Она снова царица Египта. Цезарь нанес сокрушительное поражение Помпею и римскому Сенату, и это сделало его самым могущественным человеком в мире. И Цезарь теперь был ее благодетелем и любовником.

Однако Клеопатра не знала самого главного: захвачена ли ее страна на самом деле. Цезарь вел себя скорее как гость, старающийся устроиться с наибольшими удобствами, чем как вражеский главнокомандующий, вступивший в город под своими «орлами» и тут же завязавший схватку с александрийской армией. Клеопатре было все равно, какую именно версию Цезарь предпочтет для истории. Сама она полагала, что Цезарь вступил в ее город, намереваясь захватить его. Он наверняка думал, что это будет легко. Он только что разгромил Помпея и верил в свою непобедимость. Но Цезарь недооценил ненависть Александрии ко всему римскому и древнюю гордость греков и египтян, до сих пор кипевшую в крови здешних жителей. Они не склонились перед высокопоставленным римским полководцем.