Эва глотнула кофе и приготовилась защищаться:
— Это абстрактная живопись. К тому же мои картины черно-белые.
Майя терпеливо кивала.
— Понимаешь, у меня своя, особая техника, которую я развиваю многие годы, — объясняла Эва. — Я натягиваю холст нужного размера, загрунтовываю его белым, потом накладываю светло-серый слой, а когда он высыхает, я накладываю темно-серый слой, и так далее, пока не дойду до совсем черного. А потом все это сохнет. Долго. В конце концов я получаю совершенно черную поверхность. И моя задача найти на ней свет.
Майя вежливо слушала.
— И вот тогда-то я и начинаю работать, — продолжала Эва, все более и более воодушевляясь. Не часто кто-то соглашался слушать ее; это было просто восхитительно — рассказывать о том, как ты работаешь, и она решила использовать шанс на все сто. — Я как бы выскребаю картину на холсте. Я работаю старым скребком и еще стальной щеткой. Иногда — наждачной бумагой или ножом. Если я скребу слабо, появляются оттенки серого, если с силой, то добираюсь до самого нижнего слоя, до белого, тогда в картине много света.
— Но что же на них изображено?
— Не знаю. Тот, кто смотрит на картину, должен сам понять, что он видит. Это происходит как бы само по себе. Там только свет и тень, свет и тень. Мне они нравятся, я считаю, они прекрасны. И точно знаю, что я большой художник, — закончила она упрямо.
— Вижу, что от скромности ты не умрешь.
— Нет. Это всего лишь «необходимая суровость продуктивного эгоиста». Цитата из Шарля Мориса.
— Наверное, я чего-то не понимаю. То, что ты рассказала, конечно, здорово, но это не сильно помогает, когда их никто не покупает.
— Я не могу писать картины, которые люди хотели бы купить, — сказала Эва подавленно. — Я должна писать картины, которые я сама бы хотела иметь. Иначе это не искусство. Это заказы. Просто картинки, которые народ хотел бы видеть у себя в гостиной над диваном.
— У меня в квартире есть кое-какие картины, — произнесла Майя с улыбкой, — интересно, что ты о них скажешь.
— Ну… Насколько я тебя знаю, они красивые, красочные, с птичками, бабочками и все в таком роде.
— Твоя правда. И что, я должна их стыдиться, по-твоему?
— Не исключено, особенно, если много за них отдала.
— Так оно и было.
Эва тихонько засмеялась.
— Всегда думала, что художники рисуют кистью, — сказала вдруг Майя. — А ты никогда не используешь кисти?
Никогда. При моей технике все начинает проявляться, когда я работаю скребком. Весь свет и вся тьма. Мне надо только найти их, вывести на свет Божий. Это страшно интересно — я никогда не знаю, что найду. Я пробовала писать кистью, но у меня ничего не вышло, кисть была как искусственное продолжение руки, я словно бы не могла приблизиться к холсту. У всех художников своя техника, я придумала свою. И мои картины не похожи ни на чьи. И я должна продолжать работать так же. Рано или поздно мне повезет. Я непременно встречу галерейщика, который будет думать так же, как и я, и даст мне шанс. И сделает так, чтобы я могла организовать персональную выставку. Мне нужно-то всего пару положительных отзывов в газетах, может быть, интервью, и тогда все будет в порядке. Дальше все пойдет само собой. Я в этом просто уверена, и я не собираюсь сдаваться. Не дождутся!
Она говорила и чувствовала себя еще более упрямой. Ощущать это было приятно.
— А ты не можешь пойти работать? Я хочу сказать, найти себе какую-нибудь нормальную работу? Чтобы иметь постоянный заработок. Ты могла бы писать свои картины по вечерам, например.
— Две работы? И еще Эмма? Майя, я ведь не лошадь.
— Ну и что? Я ведь работаю на двух работах. Надо же что-то в налоговой декларации писать.
— А что ты делаешь?
— Работаю в Кризисном центре.
Эва не могла не рассмеяться, настолько парадоксальной была ситуация.
— Не вижу в этом ничего смешного. Одно не мешает другому. Я работник хороший, — заявила Майя решительно.
— Не сомневаюсь. Но наверняка не сомневаюсь, что твои коллеги понятия не имеют, чем ты занимаешься помимо работы в Центре.
— Конечно же, нет. Но на самом деле я гораздо больше подхожу для этого Кризисного центра, чем остальные женщины, которые там работают. Потому что лучше знаю мужчин и то, что заставляет их поступать так, а не иначе.
Подруги продолжали пить кофе, не обращая внимания на то, что происходило вокруг; кто-то приходил, кто-то уходил, официанты убирали со столиков, потом на них ставили новые чашки и тарелки; движение на улице было оживленным. Стоило им встретиться, как они тут же забывали обо всем — так было всегда.
— Помнишь, как мы высыпали картофельную муку на памятник китобоям, когда хотели сделать медуз? — смеясь, спросила Эва.
— А ты помнишь, как мы брызгали спреем в ульи Странде? — спросила Майя. — И тебя искусали пчелы?
— Еще бы, — улыбнулась Эва. — И ты везла меня домой в тачке и ругалась, а я ревела, как корова. Да уж, это была настоящая жизнь. Помню, температура у меня была сорок один градус. Папа тогда решил, что нам не стоит больше дружить. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как тебе удалось дотащить меня до дома. Я даже с мальчишками не могла сама знакомиться.
— Да, ты с благодарностью принимала тех, кого удавалось найти мне. Хотя, по правде говоря, никто из них гроша ломаного не стоил.
— Естественно. Ты выбирала себе самого симпатичного, а мне доставался его приятель. Если бы не ты, я наверняка до сих пор оставалась бы девственницей.
Майя, прищурившись, взглянула на подругу.
— На самом деле ты довольно интересная, Эва. Может, тебе следовало бы стать натурщицей у какого-нибудь художника, а не писать самой?
— Ха! Ты просто не знаешь, какие гроши они зарабатывают!
— Во всяком случае, это был бы постоянный источник дохода. Я к тому, что у тебя не было бы проблем с клиентами, если бы ты дала себя соблазнить и стала работать со мной на пару. Я таких длинных ног вообще никогда не видела. Интересно, тебе всегда удается покупать брюки нужной длины?
— Я только юбки ношу.
Внезапно Эву охватил истерический смех.
— Ты что?
— А помнишь фру Сколленборг?
— Давай не будем!
Они помолчали.
— А почему ты решила открыть гостиницу именно в Нормандии?
— Ну, о том, чтобы затевать что-то в этом мещанском царстве, и речи быть не может.
— Значит, мы опять потеряем друг друга. А я только-только тебя нашла.
— Знаешь, поехали со мной, а? Франция — это самое подходящее место для такой художницы, как ты, разве нет?
— Ты же знаешь, что я не могу.
— Да нет, не знаю.
— У меня Эмма. Ей только шесть лет, скоро семь. Ходит в детский сад.
— Ты что, думаешь, ребенок не может вырасти во Франции?
— Может, конечно, но у нее ведь еще отец…
— Но разве она не с тобой живет?
— Со мной, — ответила Эва со вздохом.
— Вечно ты все усложняешь, — сказала Майя. — И всегда этим отличалась. Ясное дело: ты вполне можешь поехать со мной во Францию, если захочешь. Я даже придумала для тебя работу в гостинице. Работать по пять минут, но каждую ночь: прогуливаться по коридору в белой ночной рубашке с подсвечником на пять свечей. Мне хочется завести собственное привидение. А в остальное время можешь писать свои картины.
Эва допила кофе. Она ненадолго забыла о своих проблемах, а сейчас снова вспомнила и загрустила.
— А где ты будешь ужинать сегодня?
— Я никогда не ужинаю. Ем сыр и хлеб; вообще мало думаю о еде.
— Кошмар. Понятно теперь, почему ты такая тощая. Как ты можешь нарисовать что-нибудь путное, если не питаешься нормально? Тебе надо есть мясо! Сегодня мы ужинаем вдвоем. Пойдем в «Кухню Ханны».
— Но это же самый дорогой ресторан в городе!
— Неужели? Меня это не волнует, я знаю только, что у них самая вкусная в городе еда.
— К тому же я съела пирожные и наелась.
— Ничего, до ужина успеешь проголодаться.
Эва не стала протестовать и предпочла подчиниться. Все было так, как раньше. Майя была полна идей. Майя принимала решения и шла впереди, а Эва ковыляла за ней.
***
Они под руку вышли из «Глассмагасинет», прошли по брусчатке рыночной площади, ощущая тепло друг друга. Все было, как раньше. Эва много раз проходила мимо «Ханны», но даже не думала о том, чтобы зайти туда. Сейчас же двери распахнулись перед ними, Майя впорхнула в ресторан с довольной улыбкой, а Эва попыталась придать своему лицу соответствующее выражение — уверенности в себе. Метрдотель вежливо улыбнулся Майе. Даже если он и знал, благодаря чему Майя оплачивает счета, он хорошо это скрывал, и улыбка его не выражала ровным счетом ничего. Он осторожно дотронулся до руки постоянной посетительницы и проводил подруг к свободному столику. Эве пришлось сдать плащ в гардероб. Под плащом была линялая майка, и она чувствовала себя не слишком уютно.
— Роберт, как обычно, — сказала Майя. — Два раза.
Он кивнул и исчез.
Эва опустилась на стул и с любопытством огляделась вокруг. В ресторане царила особая тишина, присущая очень дорогим заведениям. Раньше она никогда такого не видела. Майя сидела спокойно — чувствовалось, что она давно перестала обращать внимание на подобные вещи.
— Слушай, а расскажи мне, как это, — с любопытством попросила Эва, — работать так, как ты.
Майя склонила голову набок.
— Ага, значит, тебе любопытно. А то я не знала! Все люди одинаковые.
Эва сделала обиженное лицо.
— Ничего особенного, — ответила Майя. — Обычная рутинная работа. — Она уставилась на скатерть и продолжала взволнованно: — Я не устаю удивляться мужикам. Как трудно бывает их удовлетворить и как быстро они кончают. Наверное, им кажется, что это самый лучший секс, — заметила она задумчиво, — яростный, грубый, без всяких там прелюдий и прочих церемоний. И никаких возражений. Всего десять минут, и все. Даже подумать не успевают. Да и я тоже делаю все, чтобы не думать. Только мило улыбаюсь, когда они платят. Но на самом деле…
— Что?
— Пора завязывать. Я уже давно этим занимаюсь.
Она подлила в бокалы вина.
— А сколько они тебе платят?
— Штуку. Ну, плюс-минус. Сначала деньги, потом товар. Лежу тихо с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, ни единого звука. И никаких там поцелуев и объятий. Я ненавижу сюсюкать с ними, как с младенцами. Одежду снял, презерватив надел. Все равно что трясти однорукого бандита — главное вытрясти деньги.
— Тысячу крон? А сколько человек в день обычно приходит?
— Человека четыре-пять, иногда больше. Пять раз в неделю. Четыре недели в месяц. Так что можешь умножать.
— Они приходят к тебе домой, на квартиру?
— Да.
Официант поставил на стол креветочный коктейль и белое вино.
— А где ты живешь?
— На улице Торденшоллсгате, в многоквартирном доме.
— А соседи? Они не подозревают, чем ты занимаешься?
— Они не подозревают, они знают. А кое-кто из них — мои постоянные клиенты.
Эва угрюмо вздохнула. Она с наслаждением жевала креветку, огромную, как раковая шейка.
— Кстати, у меня есть еще одна спальня, — неожиданно добавила Майя.
Эва фыркнула.
— Так и вижу себя: перепуганная, как двенадцатилетняя девственница.
— Только первую неделю, а потом это становится работой. Ты могла бы работать несколько часов, пока Эмма в детском саду. Подумай, сколько вкусной еды ты могла бы ей купить!
— Она и так поперек себя шире.
— Ну, тогда фрукты, курицу и салат, — предложила Майя.
— Это невероятно, но мне даже захотелось попробовать, — призналась Эва. — Только я слишком труслива. Я для этого не гожусь.
На какое-то мгновение она пожалела о своих словах.
— Посмотрим.
Официант убрал тарелки и тут же появился с новыми: филе, маленькие морковки, брокколи и печеная картошка. И налил в бокалы красного вина.
— Но ты ведь не работаешь сегодня вечером?
— У меня сегодня выходной, а завтра работы немного. Твое здоровье!
Эва наслаждалась: нежное мясо так и таяло во рту, красное вино комнатной температуры выгодно отличалось от отцовской «Канепы». Бутылка быстро опустела, и Майя заказала еще одну.
— Знаешь, я никак не могу прийти в себя, — удивленно произнесла Эва. — Не могу представить, что ты действительно продаешь свое тело.
— Это лучше, чем продавать свою душу, — последовал неожиданный ответ. — Разве художники занимаются не этим? Если уж и есть у человека что-то свое, что он прячет от других, то это наверняка душа. Тело всего лишь оболочка, и я не вижу в нем ничего священного. Так почему бы не поделиться им, не быть щедрой, если кому-то оно может доставить удовольствие? Но душа — выставлять свои собственные мечты и тоску, свой собственный страх и отчаяние на всеобщее обозрение где-нибудь в галерее, а потом еще и получать за это деньги — вот это я называю настоящей проституцией.
Эва застыла. Изо рта у нее торчала морковка.
— Ну, это не совсем так.
— Неужели? Разве не об этом говорят все художники? Разве они не говорят, что надо отважиться раздеться до конца?
— Где ты всего этого набралась?
— Я шлюха, а не дура. Многие думают, что это одно и то же, — распространенное заблуждение.
Она вытерла уголки рта салфеткой.
— Еще одно заблуждение, что шлюхи — несчастные женщины, которые потеряли всякое уважение к самим себе, мерзнут на улицах, одетые в тонкие чулки, не получают никаких денег, их постоянно бьет жестокий сутенер, и большую часть суток они пребывают в состоянии опьянения. Это, — она прожевала и проглотила очередной кусочек филе, — только одна, незначительная сторона профессии. Те шлюхи, с которыми общаюсь я, — это много работающие и вполне интеллигентные женщины; они знают, чего хотят. Мне и вправду нравятся шлюхи, — сказала она совершенно искренне. — Это, наверное, единственные настоящие женщины.
Бокалы опять опустели, и Майя подала знак официанту. Эва опьянела.
— Но я все равно не подойду, — пробормотала она. — Сама говоришь, я слишком худая.
— Ха! Как раз то, что надо. Ты немного другая, такие встречаются реже. Но то, что у тебя между ног, Эва, — это же просто-напросто золотая жила. А им ничего другого и не надо. Уж так они устроены, мужики, во всяком случае, те, кто ходят ко мне.
Наконец появился десерт. Ледяные клубника и ежевика на зеркале из теплого ванильного соуса. Эва вытащила зеленые листики.
— Сорняки в десерте, — капризным голосом сказала она, — не понимаю. Я, кстати, в мужчинах плохо разбираюсь, — продолжала она, — а что им, собственно, нужно?
— Добродушные, толстые тетки, знающие толк в жизни. А таких на самом деле немного. По-моему, у большинства женщин в голове какие-то невозможные, дурацкие идеалы, я их не понимаю. Как будто им не хочется, чтобы было просто здорово. Я тут днем смотрела осенний показ мод из Парижа, по телевизору, так вот там самые знаменитые модели демонстрировали последний писк. Наоми Кэмпбелл — ты ведь ее видела, да? — вышла в каком-то невероятном мини, а потом вдруг подскользнулась и грохнулась — и все это на самых тоненьких ножках, которые мне когда-либо доводилось видеть. Создавалось впечатление, что она вся сделана из ПВХ. Когда я вижу этих девиц, мне становится интересно, неужели они, как и все, могут сидеть на толчке и просто срать?
Эва расхохоталась и разлила ванильный соус на скатерть.
— Не надо относиться к себе так серьезно, — продолжала Майя проникновенно. — Мы ведь все равно все умрем. И через сотню лет обо всем забудут. Но для начала немного деньжат бы не помешало. Ты мечтаешь стать большим художником, правда?
— Я уже большой художник, — буркнула Эва. — Только об этом еще никто не знает. — Она вздохнула. Похмелье обещало быть ужасным. — И к тому же я напилась.
— Как раз вовремя. Сейчас принесут кофе и коньяк. И прекрати ныть, пора становиться взрослой.
— Ты веришь в Бога?
— Не глупи. — Майя вытерла остатки ванильного соуса с губ. — Но иногда я спасаю людей от отчаяния и делаю добрые дела; мне больше нравится так на это смотреть. Не у всех мужчин есть женщина. Однажды ко мне пришел молодой парень, у которого была настоящая мания — он украшал свое тело кольцами и жемчужинами. У него все тело было в них, во всех мыслимых и немыслимых местах, он сверкал и переливался, как американская новогодняя елка. И девушки с ним больше не хотели иметь никаких дел.
— А что ты сделала?
— Обслужила его как следует, и он даже мне приплатил.
Эва попробовала коньяк и прикурила сигарету не с того конца.
— Поедем ко мне домой — посмотришь квартиру, — предложила Майя. — Дай себе шанс. Постарайся найти выход из безвыходного положения. Это будет лишь один небольшой этап в твоей жизни. Смотри на это просто как на новый опыт.
Эва не ответила. Она сидела, словно парализованная, до смерти перепуганная. Но предложение Майи уже не казалось ей таким диким, и именно сейчас она его и рассматривала.
***
Они валялись на Майиной огромной кровати, а на Эву вдруг напала икота.
— Слушай, — вдруг сказала она, — а что такое Марианская впадина?
— Самое глубокое место в мире. Глубина одиннадцать тысяч метров. Ты только представь себе: одиннадцать тысяч метров.
— А откуда ты знаешь такие вещи?
— Понятия не имею. Наверное, прочитала где-нибудь. Ну, для сравнения, глубина вот этой загаженной речушки, которая протекает по нашему городу, восемь целых восемь десятых метра, например, под мостом.
— Господи, сколько ты всего знаешь!
— У меня на самом деле мало свободного времени, но, если оно есть, я трачу его на «Коктейль», [Порнографический журнал.] если тебе это о чем-то говорит.
— Ты и раньше такая была.
— Прошло двадцать пять лет, но я помню: ты тогда тоже интересовалась сексом.
И обе они расхохотались.
— На самом деле твои картины — это просто ужас, — сказала Эва. — Вот это и есть настоящая проституция, доложу я тебе, писать картину для того, чтобы ее продать. То есть только для этого.
— Но есть-то людям надо или нет, по-твоему?
— Да, немного надо, но на самом деле человек может довольствоваться малым.
— Есть еще такие полезные вещи, как электричество и телефон, ты со мной не согласна?
— Ну-у-у…
— Когда будешь уходить, возьмешь с собой десять тысяч крон.
— Что ты сказала?
Эва, пошатываясь, приподнялась на локте. Такое положение оказалось неудобным — она в любой момент могла упасть.
— А когда придешь завтра, захватишь с собой одну из своих картин. Только хорошую — такую, какую ты сама оценила бы в десять тысяч. Я покупаю твою картину. А вдруг ты когда-нибудь и впрямь станешь знаменитой, может, я делаю удачное вложение!
— Будем надеяться.
Майя удовлетворенно улыбнулась:
— Твоя лавочка еще заработает, Эва. А когда Эмма возвращается?
— Еще не знаю. Обычно она звонит, когда хочет домой.
— Значит, ты можешь начать уже завтра. Ну, конечно, только попробуешь! Я помогу тебе, введу в курс дела. Я пошлю за тобой такси, давай часов в шесть? Завтра вечерком? Одежду и все прочее я беру на себя.
— Одежду?
— Ты же не можешь принимать клиентов в этом кошмарном одеянии. Извини меня, конечно, но то, что ты носишь, совершенно лишено сексуальности.
— А с чего бы мне демонстрировать свою сексуальность?
Майя поднялась с кровати и удивленно уставилась на подругу.
— Но ты же все-таки женщина. Тебе ведь тоже нужен мужик, разве не так?
— Да, — устало ответила Эва. — Наверное.