Карин ван Моурик, Наталья Баранникова

Перевод русского. Дневник фройлян Мюллер — фрау Иванов

Карин ван Моурик — генеральный секретарь Всемирного союза женщин-предпринимателей (FCEM), член правления Ассоциации женщин-предпринимателей Германии (VdU), Почетный доктор Государственного медицинского университета Республики Башкортостан (2008), лауреат российских премий «Древо жизни» и «Обществеиное признание» (2015). Более сорока лет, несмотря на исюрические перемены, Карин неутомимо пересекала границу между Германией и Россией и воздвигала прочный мост взаимоотношений с нашей страной: вначале движима интересом к языку, к культуре, к людям, затем — благотворительной и предпринимательской деятельностью, культурными проектами, дружбой и, конечно, любовью.


Наталья Баранникова — актриса и певица, лауреат Национальной театральной премии «Золотая маска» (специальный приз жюри, 1999); живет во Фрайбург, где и состоялась совместная творческая работа длиною в год с Карин ван Моурик над ее невероятными и трогательными биографическими историями и размышлениями. Повесть «Перевод русского», написанная по рассказам Карин ван Моурик. — литературный дебют Натальи Баранниковой.

Pre scriptum

Я всюду рассказывала свои «русские истории», и люди разных возрастов говорили: «Да вам надо книгу написать!»

Я смеялась, потому что знала: писать книг не умею. Но невольно, год за годом, книга сложилась мысленно. Так и носила ее в голове, пока не пришел правильный момент — а такой момент всегда наступает, если нужно: мы встретились с Наташей. И вскоре поступило предложение из России издать такую книгу.


Мы начали так легко и весело, не зная, во что ввязались, только понимая, что вдвоем у нас получается.

Но одно дело рассказывать забавные истории, приключившиеся когда-то и имевшие уже свой успех у разных слушателей, и совсем другое — поднимать темы-противостояния, которые совсем не хотелось поднимать. Я боялась Наташи и ее вопросов. Но она меня понимала и чувствовала то, что чувствовала я. Мы глубоко и откровенно обменивались мнениями, но иногда, когда говорили о чем-то незначительном, она вдруг вскрикивала: «Это же ключ к главе!»

Все, что проходило через ее творческое восприятие, через ее острый ум, являло мне другую сторону медали, которая раньше мне не открывалась. Благодаря ее выводам я смогла по-другому взглянуть на некоторые ситуации своей жизни, иначе воспринять людей, превратившихся в рельефных персонажей, и главное — Наташа помогла мне понять маму. И постепенно смириться с тем, с чем, думала, никогда не смирюсь.

Получилась человеческая книга. Здесь нет «потемкинских деревень» и выдумок, за исключением вымышленных имен для большинства персонажей. Многое из того, что здесь написано, может показаться чересчур наивным, невыгодным для моей «персоны». Но в этом я вижу самую суть.

Теперь дневники, архивы, фотографии — все отправляется на чердак, потому что я знаю: все в этой книге.

...
Карин ван Моурик

Мы подружились с первого слова.

А потом схлестнулись в пылу подготовки речи на русском языке, которую Карин должна была произносить с высокой трибуны в Петербурге, и уже не расставались. Сколько раз я ловила себя на том, что не могу поверить в то, что она — немка, немецкая немка из Германии! Однажды мы ехали в машине по Эльзасу, распевая вдвоем: «Под небом голубы-ы-ым… есть город золото-о-ой…», и я думала: «Господи, это ж абсурд, я еду по Франции, с немкой, которая знает наизусть эту песню…»


Мы встречались в кафе, в ресторане, за завтраком, за кофе, за чаем, за ужином или обедом, сидели на скамейках парков, на решетчатых садовых стульях, на всевозможных диванах и просто на полу, я приезжала к ней, и она приезжала ко мне, мы хохотали и плакали… Однажды апрельским ярким утром она приехала на велосипеде, и, как только я открыла ей дверь, я увидала, что она озарена какой-то радостью, а в глазах ее включился тот свет, который я люблю. Она воскликнула безо всякого приветствия: «Я сейчас ехала и думала: какое счастье, что мы встретились!!! Ты понимаешь?» Она трясла меня за плечи и глядела своим синим светом мне в глаза: «Ты понимаешь, понимаешь?!» — и одновременно крутила головой, будто отрицая свой вопрос, будто не веря, что я способна это понять…


Когда она говорит по-русски, в ней словно просыпается другое «я»: более нежное, более ранимое, то, что удерживается строгими рамками немецкого, его четкими, прерывистыми интонациями и хрипящими согласными. Когда она говорит по-русски, ее темперамент вырывается на волю и… наслаждается свободой!

...
Наталья Баранникова

Как я решила изучать русский

(1975)

Ничего я не решала. Все как будто за меня решили. И почему — бог весть.

И правда, как будто была мне весть. Хорошая весть, как в России говорят — благая.

Ко мне ангел, увы, не являлся, но я точно не принимала решения изучать русский язык со всеми вытекающими из этого последствиями.

Все русское представлялось мне тогда загадочным и покрытым тайной, а потому привлекательным. Мороз. Шуба. Сани. Тройка. Фильм «Доктор Живаго», который я посмотрела десять раз. В темных влажных глазах Омара Шарифа, выразительно живописующих страсть, нежность, сострадание и отвагу, мне виделась вся благородная Россия, а русская революция в моем сознании обретала чуть ли не романтический облик. Непостижимо огромный Советский Союз за железным занавесом если и вызывал во мне страх, то почти священный.

И одна лишь фраза, которую произносил во сне и наяву отец, бывший военнопленный: «Когда пускаете домой?» — была мне хорошо знакома с детства… как набор звуков.


Я без памяти любила французский, поэтому хорошо на нем говорила и мечтала стать переводчиком (тогда, в 1975 году, и больше никогда не испытывала я этого желания — быть переводчиком!), чтобы владеть им свободно, не задумываясь, чувствуя себя как птица в небе, говорить на нем, купаясь в его мелодиях и заимствуя для себя его элегантность… смягчая свою немецкость.

Для того чтоб учиться избранной профессии, мне нужно было покинуть родной город. Родители же, испытывавшие в то время материальные трудности, просили меня этого не делать.

Ну что же. Учась французскому во фрайбургском университете, я могла рассчитывать только на карьеру учителя — а это мне совсем не нравилось.

А еще одним обязательным иностранным языком стал для меня английский, который уже тогда снискал сомнительную славу «инструмента общения». А я его не любила, не любила — и точка. Откуда берутся в человеке подобные капризы и на чем порой основано то или иное рассуждение — мы и сами иногда не можем объяснить.

Не знаю, за что я на него злилась, на английский, но надо признать: благая весть упала на меня сверху именно во время лекции по английской литературе! С нетерпением дождавшись ее окончания, я пошла в секретариат и записалась на факультет славистики.

За обедом я сообщила родителям о своем намерении изучать русский.

Родители не упали только потому, что сидели. Они продолжали некоторое время сидеть молча и даже есть, но воцарилась такая тишина, что звякнувшая о тарелку вилка прозвучала колоколом. И мне не лезла в горло эта печенка — она и так никогда не лезла! Мне показалось, что родителям меня жалко, а мне было жалко на них смотреть.

Они заявили, что у меня нет будущего. Что учить русский — безумие! Но безнадежность ситуации, я понимаю, была в том, что мама с папой знали, что переубедить меня невозможно.

Я отнеслась к непониманию со стороны родителей с удивительным спокойствием, как относятся к тому, что является самим собою разумеющимся: к осеннему затяжному дождю или непроглядному утру в январе… Хоть и скулит душа сквозь это спокойствие!

Идея изучать русский до того меня встревожила и вдохновила, что я не имела сил дожидаться полгода, пока начнется новый семестр, и записалась в русский хор — был такой в университете города Фрайбурга.

...

Родители не упали только потому, что сидели. Они продолжали некоторое время сидеть молча и даже есть, но воцарилась такая тишина, что звякнувшая о тарелку вилка прозвучала колоколом.

Я пела «Во поле березонька стояла…», разучивая тексты по транскрипции, написанной от руки латинскими буквами, не понимая содержания, но очаровываясь своей авантюрой все сильнее и сильней.

Да что родители! Даже профессора в университете не стеснялись в лицо говорить об отсутствии будущего у нас, студентов, дерзнувших изучать русский! Мы знали, что в Советский Союз никто не едет. А если едет — не возвращается.

И, стоило мне только подумать о своем будущем, в моем сознании возникала картина из фильма «Доктор Живаго»: занесенные снегом рельсы, оканчивающиеся в чистом поле.