Ангелина подхватила Мимозу, которая тотчас угомонилась и уставилась на Лешего круглыми глазищами. В них виделся упрек.

— Мишенька! — возопила Ангелина уже за порогом и как-то вот переходя на тонкий крик, заорала. — Спаси меня…

Хлопнула дверь.

Леший сел на кровать, взял бутылку и отхлебнул из горла. Вот ведь… а ведь он действительно подумывал жениться. Когда-нибудь потом. Может, через год. Или через два. И вообще… чем ей так не нравилось? Чего их всех в замуж тянет-то? Жила себе в квартире… на всем готовом. И денег Леший не жалел. Бабы… вечно навыдумывают себе, а ему страдай.

— Мишенька! — донеслось сквозь открытое окно. — Ты… ты же меня не бросишь… теперь… он меня выгнал!

И столько надрыва, что впору поверить да сочувствием проникнуться. К Мишеньке.

Леший поглядел на гору одежды.

Вздохнул.

Сгреб…

Платья летели с балкона пестрым комом. Только шелковый халатик, распахнув рукава-крылья навстречу ветру, попытался подняться выше третьего этажа, но силы скоро оставили его, и халатик опустился на газон, где Ангелина упоенно рыдала на груди тощего рыжеватого типа. А тот утешал, уговаривая чего-то там… даже кулак поднял, Лешего завидевши, но как-то вот…

Нерешительно.

Будто должен был обозначить свое к Лешему отношение. Леший сделал вид, что угрозы не увидел. Он вернулся в комнату. Сел на кровать и допил шампанское, как было, из горла. А что… у него горе. Наверное.

Торт он поднял, снял крышку и, сковырнув слегка помявшийся шоколадный цветок, отправил в рот. Подумалось, что теперь никто не станет пенять, что он, Леший, руки не мыл.

Или вот ложкой не пользуется.

И вообще потребляет вредную еду… подумалось и от мыслей сделалось совсем уж тошно. Точно напьется. Все одно выходной же ж. Но телефонный звонок не позволил мысли оформиться, не говоря уже, чтобы самому Лешему перейти от мысли к ея воплощению.

— Да, — сказал он и подавил вздох, услышавши голос князя. Как-то сразу пришло осознание, что напиться не выйдет. И дальнейший разговор лишь подтвердил опасения.

Или надежды?

— Подкозельск… — протянул Леший. Звучало… сообразно душевному настрою.

— Вы там только на глаза не попадайтесь, — князь просил. — А то ж заметит, задурит еще. Ты ж его знаешь. Да и не лезьте так-то. Просто пригляньте. На всякий случай.

Леший кивнул. А потом сообразил, что князь его не видит.

— Приглянем, — пообещал он. — Сейчас и выдвинемся… там леса-то хоть есть?

— Понятия не имею, — Поржавский с подчиненными предпочитал быть честным. — Найдите. Или организуйте там… на месте разберетесь. И смотри, Леший. На тебе государь!

Леший вытащил из-под кровати бирюзовый бюстгальтер, отделанный кружевом. Покрутил. И вышел на балкон. Бюстгалтер не пытался оседлать ветер, но скучно повис на березе, видом своим немало обрадовав местечковых ворон.

Ангелины уже не было.

Её рыжего Мишеньки тоже. Небось, утешать поехал. И гардероб обновлять, судя по тому, что тряпье осталось лежать во дворе.

А может… и вправду, к лучшему?

Ну их, этих баб… другую найдет, еще лучше прежней. И… вообще, ему сейчас не о бабах надо думать, а о безопасности вверенного объекта.

— Подкозельск, — произнес Леший презадумчиво. И уже куда веселее набрал своего зама. — Собирайся.

Это он произнес совсем уж бодро, а еще добавил:

— Наш ждут Подкозельские леса!

Глава 12

В которой министр дает интервью о небывалых перспективах развития сельского хозяйства

«Небывалую сознательность проявили наследники многих великих родов, вдохновленные речью Его императорского Величества. Вспомнили они о своем долге перед Отечеством и, выразив горячее желание служить ему, отправились в разные уголки Империи, дабы там, работая наравне с простыми людьми…»

«Известия», ну очень патриотическая статья

Министр сельского хозяйства, князь Рыжков Елисей Витольдович, слегка щурясь, старательно улыбался в камеру. Предчувствия были самыми недобрыми. Нет, вопросы грядущего интервью ему выслали заранее и согласовали трижды, убрав ненужные, благо, канал был государственным, а потому ведущие, да и весь коллектив, сполна осознавали возложенную на них ответственность.

Но все одно было неспокойно.

Прямой эфир все-таки.

И зал…

И эта вот девочка в темно-синем костюме поглядывает с насмешечкой, будто догадывается о неспокойствии.

Рядом порхают гримеры. Суетно. Жарко. И пахнет не цветами, но потом, духами, косметикою всякой. И от этих запахов позорно свербит в носу.

— Вы, главное, держитесь уверенно. И отвечайте также, — в десятый раз кряду повторил помощник, который и организовал это интервью.

Не к добру.

Не стоило соглашаться. Плевать на гласность и политику открытости…

— Прошу, — ведущая указала на кресло. Над ухом министра закрепили микрофон, еще один прикололи к лацкану пиджака. — Вы не волнуйтесь… я вас только умоляю, поменьше терминов. Тема и без того своеобразная, зрители не любят слушать про сельское хозяйство.

И ручки сложила.

— Единственно… — она чуть замялась. — Даже не знаю, как сказать…

Предчувствие окрепло.

— Произошла небольшая рокировка…

— Что?

— Матвей Федорович, который должен был оппонировать, в больнице оказался. Острый приступ панкреатита… — ведущая изобразила скорбное лицо. — Но вы не волнуйтесь. Мы отыскали достойную замену.

И тут в студию вошел человек, глянув на которого Елисей Витольдович осознал, что ко внутреннему голосу и предчувствиям прислушиваться надо.

Вот…

Мог бы тоже в больничку съездить. Язву там врачу показать или на аритмию пожаловаться с давлением вкупе. А сюда бы помощника спровадил…

Елисей Витольдович и руку поднял к сердцу, прикидывая, сколь уместно будет изобразить приступ.

— Вы ведь знакомы с Саввой Тимофеевичем? — осведомилась ведущая.

Знаком.

И с ним. И с норовом его дурноватым, который, однако не помешал Савве Тимофеевичу карьеру сделать. Целым ректором стал, поганец этакий.

— Рад встрече, — осклабился тот.

Был Савва Тимофеевич не по-ученому высок и широкоплеч, при том обладал обширной лысиной, по слухам искусственного происхождения, призванною хоть как-то уравновесить стати с ученым званием. Еще Бычков имел привычку носить очки.

Большие. В грубой роговой оправе.

И вновь же люди близкие знали, что стекла в этих очках обыкновенные. Просто… стесняется Савва Тимофеевич своего обличья, более уместного для боевика, нежели для профессора.

— Главное, умоляю вас, не отступайте от протокола, — ведущая ручки сложила. Савва Тимофеевич нехорошо усмехнулся.

Конец ознакомительного фрагмента