Карина Демина

О бедной сиротке замолвите слово

Пролог

Девочка спешила навстречу любви.

Она не шла — летела, и босые ноги едва касались влажной крыши. Та еще блестела после недавнего дождя. Скоро взойдет солнце, и вода испарится, а с ней и остаточный след, который и без того был почти неуловим.

— Я знала, — она смотрела снизу вверх, и глаза ее сияли. — Я знала, что это — настоящее чувство.

— Конечно.

— Ты любишь меня… только меня…

Он коснулся пальцами ее лица.

Теплое.

Волосы мягкие и так знакомо пахнут травами. Лепесток ромашки запутался в кудрях, и темные круги под глазами ее не портят.

Почти.

— Я… так страдала.

— Прости.

— Ничего, — она вытерла несуществующую слезинку.

Притворщица.

Именно тогда он и решился.

— Ты хочешь, чтобы мы были вместе? Навсегда? — он прошептал это в розовое ушко, и то вспыхнуло, покраснело. — Тогда ты должна кое-что для меня сделать. Сумеешь?

Она кивнула.

И эта ее готовность сделать действительно все, что угодно, взбесила куда сильнее, чем признания. Она ведь и вправду сделает.

Все, что он ни попросит…

А он не будет просить много. Он возьмет ее за руку, теплая ладошка с крошечной меткой старого шрама. Пальчики тонкие, хрупкие. Ноготки… она так и не избавилась от привычки грызть их. Он потрогал эти ноготки и погладил шрам, прощаясь.

— Идем.

Она покорно шагнула на край крыши.

Солнце уже показалось, а значит, стоило поторопиться.

— Видишь, — он провел рукой в воздухе, позволяя иллюзии раскрыться, — нас ждут. Сегодня мы поженимся, а завтра расскажем обо всем.

Он точно знал, что она видит.

Дорожку средь клиновидных маррантов. Узкие и высокие, с серебристыми листьями, которые марранты не сбрасывали и зимой, они напоминали диковинные пирамиды. Сиял белизной девичий кумарис, прозванный невестиным цветом. И редкие желтые пятна лютиков лишь подчеркивали искристую эту белизну. Мох наползал на камни…

Храм.

— Это…

— Здесь не спросят о дозволении родителей, — он поцеловал ее пальцы. — И никто никогда не скажет, что наш брак незаконен. Понимаешь?

Она кивнула, не сводя взгляда с нагромождения валунов, среди которых то тут, то там виднелись статуи. В отличие от храма их время не тронуло.

— Ты же понимаешь, что иначе нам не позволят…

— Д-да… — она обернулась. — А ты… ты уверен?

— Конечно.

Его начала раздражать эта нерешительность.

— Но если ты не готова… я не могу держать портал вечно.

И она решилась.

Один шаг.

Всего один шаг, и иллюзия задрожала, осыпалась ворохом разноцветных искр. Она только и успела, что коротко вскрикнуть. Звук удара был… неприятным. Почему-то он представлял это иначе, но… он выглянул, убеждаясь, что все прошло именно так, как должно.

Девушка лежала, распластавшись на каменных плитах. Ее изломанная фигурка с высоты седьмого этажа гляделась ненастоящей, кукольной. Ручки-ножки, кружевное платьице, волосы светлым ореолом… даже в чем-то красиво, правда, он понимал, что эта красота — тоже иллюзия.

Стоило поспешить, а то мало ли…

Шлюха свое заслужила, но что-то подсказывало, что законники с такой постановкой не согласятся.

Глава 1

— Ну ты и с-стервь, — сказал Вадик, потирая ушибленное колено.

— А то! — Я пнула его по голени, уже без особого раздражения, но так, для острастки, добавив: — В следующий раз вообще яйца оторву…

Я вывернулась из теплых Вадиковых объятий.

Тоже мне… если мы пару раз прогулялись по парку, то теперь, значит, руки распускать можно? Я вытерла губы, раздраженно подумав, что день определенно не задался.

Сначала у мамашки приключился внеочередной приступ глобального чувства вины передо мной, которое она выплескивала в слезах и причитаниях. А значит, и думать нечего, к вечеру дозу найдет. И хорошо, если чего легенького, что только мозги отключит.

Надеюсь, хоть дружков своих на хату не потянет.

А с другой стороны, Танька всегда была не против поменяться на ночь.

Из дому я убегала, рявкнув, чтоб мамашка и не думала ширяться, потому что… просто потому, — ей мои аргументы до одного места.

Сбегала так быстро, что не разминулась с Софкой с первого этажа. Да и немудрено, в Софке два центнера весу, которые дорогу перекрывали надежней, чем холестериновая пробка сосуд. Характер у Софки соответствующий весу. Наши ее вообще ведьмой полагали, а потому относились уважительно, чем окончательно разбаловали.

— В мое время, Маргарита, — Софкино лицо было гипертонически красно, три подбородка надежно скрывали больную — а у такого человека здоровых органов однозначно немного — щитовидку от мира, — девушки не носились сломя голову.

— Так когда это было, баба Софа…

Она терпеть не могла, когда ей намекали на возраст, краснея еще больше. Круглый рот ее раскрывался, извергая слова, которые почему-то моего сознания не достигали. Может, потому, что это сознание давно научилось отсекать несущественную информацию.

— …Наплачешься ты еще, — донеслось в спину.

Куда уж больше-то?

На автобус я опоздала.

И до института пришлось нестись галопом. Срезать вот решила через узкую кишку Завязьего переулка, слепую, как аппендикс. А тут Вадик с его обнимашками, резво перешедшими в поползновения весьма определенной направленности.

Еще и поцелуи слюнявые.

От слюней чужих меня мутило, а холодные Вадиковы лапы под кофтой лишь добавляли остроты ощущениям.

— Марго… ну чего ты? — он меня догнал и пошел рядом, огромный, нескладный и, честно говоря, не особо симпатичный. Наши-то дуры млели, правда, не от неземной Вадиковой красоты, а от осознания, что у этого гоблина собственная хата имеется и машина, и вообще кошелек у него пухнет от бабла.

Предки у него козырные.

Ага.

Предки, может, и козырные, и на сыночка единственного не жалеют тратиться, только сомневаюсь, что обрадуются они нищей невестке. А Вадичек пусть в грудь свою стучит, аки горилла в бубен, но без предковых благословений и дня не проживет.

Какого я с ним связалась?

Сама не понимаю. Никак помутнение нашло…

— Найди себе кого, — сказала я, пошевелив пальцами. Кажется, левая кроссовка готова была развалиться. В этом состоянии готовности они пребывали уже третий месяц, и я очень надеялась дотянуть до ноября. А там на зимние перейду… если хватит, на что купить.

— Марго, ты чего, обиделась, что ли?

Вадик засопел и поскреб небритый подбородок. Он наивно полагал, что щетина делает его более мужественным.

— Нет.

— А чего?

— Ничего, — я потерла шею. — Просто… не получится у нас ничего.

В Вадиковых полупрозрачных глазах застыла обида.

— Марго…

— Послушай, — сегодня я была зла, и злость требовала жертв. — Ты хороший парень, только… тебе подружка нужна. На месяцок-другой… третий, если выйдет. Чтоб не напряжно и без обязательств. А со мной так не получится. Или ты согласен и дальше за ручку держаться?

Вадик промычал что-то нечленораздельное. С речью у него вообще проблемы наблюдались, как и со способностью рассуждать, логикой и вообще мыслительными процессами. Именно поэтому и учился Вадик в нашей богом забытой ветеринарке, а не в столичном меде.

— Ты жжешь…

— Жгу, Вадюша, еще как жгу. — Я перекинула рюкзак на левое плечо. — Мне жизнь строить надо… учиться. Профессию получать… работа опять же… и если уж влезать в отношения, то в такие, которые на всю жизнь.

— Шиза…

— Сам ты шиза, — я глянула на часы.

Так и есть, на пару опоздала безбожно, а первой у нас — Козлоногова стоит, у которой мало что память отменная, так и патологическая нелюбовь ко мне. Справедливости ради, Козлоногова всех студенток терпеть не могла, но меня выделяла как-то особенно — а зимой экзамен.

И придется туго.

На стипуху точно рассчитывать не стоит, хоть бы вообще не отчислили.

— Марго… — Вадик плелся сзади. — А Марго… ну ты чего такая загруженная, а? Расслабься…

Я закатила глаза. Как вот объяснить человеку, что сложно расслабиться, когда ты спишь по пять часов в сутки. Вечером еще клиенты — ничего сложного, Серафиму когти подрезать, он этого жуть как не любит, вот хозяева и не справляются. В Фимушке пятнадцать кило живого веса, что и для мейн-куна несколько многовато.

Уколы для Плюшки.

Промыть и закапать в глаза Аскольду, который, невзирая на малые размеры, отличался на редкость поганым характером. И проверить старика Фитца…

Потом созвониться с Танькой, договориться о подмене. В клинике вроде тихо, и если так, то получится поработать. Днем в читалку можно, а еще листовки и…

Я задумалась и не заметила, как Вадик отстал. Но в какой-то момент… Танька говорила, что у меня чутье, не знаю, может, и так, ведь что-то да заставило меня обернуться. Вадик стоял у стены.

Прижимаясь к стене.

Лицо его побелело. У губ появился характерный синеватый ободок. Глаза полуприкрыты. Дыхание поверхностное, неровное. Я слышала, как судорожно бьется ослабевшее сердце, готовое вот-вот запнуться, остановиться…

Проклятье!

И ведь меня же обвинят. А я ни в чем не виновата, от отказа не умирают, как и от пинка в колено, но… не с моим везением!