Одно хорошо: пересчитывая в туалете гекконов и разглядывая ржавые потеки вокруг раковины, чтобы отвлечься от размышлений о странных туристах, Тави внезапно решила проблему одежды. Она сумела использовать пятна старой краски, расписывая хижины. Так почему бы не поступить так же с футболками?

На веранде, к удаче, никого не было — время обеда уже прошло, время ужина еще не наступило.

— Разложила девка тряпки на полу-у, — дудела Тави, ползая среди расправленных на кафеле футболок с остатками акрила. — Приносили женихи коньячок, объясняли женихи, что почем… Тьфу ты!

Она помотала головой, отгоняя прилипшую мелодию, и переползла к шортам.

— Кто под форточкой сидит — отгоняй. Ночью холод подобрался с Оби… Да что ж такое!

Тави выпрямилась и оглядела пол. Вместо безобразно испачканных тряпок перед ней лежала одежда, расписанная чудным абстрактным орнаментом.

— Отлично придумано, — заметила Сильвия, неслышно поднявшись на веранду. — Выглядит словно так и задумано.

— Пока нет. Но в стиральной машинке свежая краска слегка затрется, слои сольются и будут выглядеть как единая роспись, — объяснила Тави. — Можно сегодня? Я хочу успеть завтра на первый паром.

— И куда ты теперь? В Бангкок?

Тави машинально кивнула и тут же с ужасом уставилась на Сильвию. Только сейчас она осознала свое решение, поняла, в какой страх привели ее Илья и Семен — страх настолько сильный, что она прятала его сама от себя. Настолько сильный, что готова была снова увидеть, как выцветает мир, как кипит за гранью реальности пахнущий нашатырем сумрак, — лишь бы подтолкнуть людей и события так, чтобы суметь пробраться в самолет, только бы не разговаривать больше с этими пугающими людьми. От Елены можно спрятаться в какой-нибудь непопулярной у туристов деревеньке, как под столом. От этих же двоих, возможно, даже в другой стране не скрыться. Но Тави должна была хотя бы попытаться.

— Как вы узнали про Бангкок? — хрипло спросила она. Сильвия успокаивающе махнула рукой:

— Ну а куда еще? Отсюда все едут либо в Таиланд, либо на Гоа… либо домой.

Тави, прикусив губу, замотала головой. Похоже, все вокруг хотят, чтобы она вернулась домой. Не ради них, не для себя самой, не ради какого-то дела. Просто потому, что это считается правильным. Хорошее слово — «считается». И еще — «положено». Ляпнул такое — и стал неуязвимым. Никаких тебе «зачем» и «почему». Ничего не надо объяснять, ни о чем не надо думать. Считается, что старших надо слушать. Тебе положено вернуться домой. Не приставай. Не хочу тебя слушать…

Впрочем, одернула себя Тави, на Сильвию-то зачем коситься? Она ничего такого не говорила, это не мама, не робот Елена и не этот отвратительный, невесть откуда свалившийся на голову Семен. Всего лишь сообщила факты. Просто день такой, что везде видится подвох. Так недолго и параноиком стать.

Тави встала, потянулась, разминая затекшую спину.

— Сходишь попрощаться с Чандра? — спросила Сильвия.

Тави неуверенно пожала плечами. Наверное, выпить чашку кофе можно. Только ноутбук с собой не брать, чтобы не засмотреться в монитор. Если что — она издали заметит Семена и Илью и сможет слинять через неосвещенный пустырь. Лучше уж вляпаться в коровью лепешку, чем в милых земляков.

Тави сунула в карман тощий кошелек и вдруг дико расхохоталась.

— Что такое? — встревожилась Сильвия.

— А чаю-то! — всхлипнула Тави. — Цейлонского чаю… так и не выпила! — Тави утерла слезящиеся глаза и снова согнулась от приступа истерического смеха.

Глава 3

Что-то на пути

Тави уселась на край бетонной кадки, прислонила рядом рюкзак и принялась за жареную лапшу. Поблизости бурлила, гремела, заходилась в чадном угаре Каосан-роуд — грязная, безобразно многолюдная… любимая. Воздух там был густой, как горячий суп, и оставлял в глубине горла неуловимый сладковатый привкус корицы и бадьяна. Но здесь, на территории монастыря, было тихо и почти прохладно. Неверная тень тамаринда скользила по лицу. Перед Тави тянулась шеренга деревянных зданий с завитыми крышами — она всегда думала, что именно в них живут монахи. В кружевной кроне над головой мелодично посвистывала птица. Людей здесь почти не было — лишь у дальней стены под тентом варили что-то вкусное да скучал продавец у стенда, на котором трепетали на легком ветерке неизменные футболки. Там же темнел в стене узкий проход. Тави знала, что стоит пройти в эту щель, протиснуться между пластиковыми столиками с другой стороны, и она окажется в переулке Рамбутри, прямо напротив гостинички, не такой дешевой, как та, что она искала, но все-таки рассчитанной на самых экономных туристов.

У Каосан был скверный характер — вот и теперь она не позволила Тави попасть в гэстхаус, где комнату размером с гроб можно было снять за сущие копейки. Там нашлась бы кровать и стены из соломенных циновок, отделяющие комнатушку от таких же микроскопических вместилищ для одуревших туристов. Большего пока Тави не требовалось. Но, полчаса потыкавшись по переулкам, где шныряли короткохвостые кошки со злыми янтарными глазами и пожилые тайки массировали друг другу отекшие от жары и стоячей работы ноги, Тави сдалась. Сил после перелета почти не осталось — сейчас бы поспать. Или хотя бы просто перекусить в тишине и запить лапшу сладким холодным чаем.

Тави не знала и не хотела знать, что произошло, когда она нахально шлепнула свой помятый паспорт на стойку регистрации в аэропорту Коломбо. Важно было следить за лицом, принять безмятежный вид, как будто распечатка электронного билета лежит в кармане и может быть показана по первому требованию. Все внимание уходило на то, чтобы толкать мир в нужную сторону. Как всегда в такие моменты, Тави плохо помнила, что именно делала, и могла лишь догадываться по результату. Реальность плыла, становилась вязкой и бесцветной. Ее можно было направлять. Из нее можно было лепить. И Тави лепила — посадочный талон, свободное кресло, стюардессу, весь полет снабжавшую ее кока-колой: организм вопил дурным голосом, требуя и требуя сахара.

Она улыбалась и благодарила, изо всех сил стараясь не показать рвущего на куски ужаса. Вокруг было серо. Холодно. Ледяная кола была цвета жидкого чая и припахивала аптекой. Мир сопротивлялся, мир не хотел, чтобы Тави его толкала. Что, если она переступила черту, и в реальность никогда больше не вернутся краски? Заяц в самолете — это не математичка, которая повела весь класс в кино вместо контрольной… Именно тогда Настя впервые подумала, что делает что-то плохое, — иначе с чего бы становилось так тускло и страшно? Тогда же пообещала себе никогда больше так не поступать, никогда не использовать свои странные способности. И вот нарушила зарок — в очередной раз…

Тави была настолько рада, когда реальность встала на место, испытывала такое сильное, почти истерическое облегчение, что готова была с радостным криком броситься на шею первому встречному. Пограничник был ослеплен ее сияющей улыбкой. Девушка, которую Тави случайно толкнула рюкзаком, кажется, и вовсе заподозрила неладное: так долго и искренне перед ней извинялись. Тави подсказала, как добраться до Каосан, пожилой паре, вместе с ней поджидающей электричку, перекинулась парой слов со стайкой подростков на автобусной остановке… Но поиски гостиницы подкосили ее. Тави иссякла и теперь могла только жевать лапшу, пялиться на редких прохожих — большей частью туристов, постигших секреты каосанских подворотен, — и перебирать смутные, подернутые как дымкой чувством вины мысли.

А ведь удивительное дело, думала Тави, машинально бросая в рот лапшу. Ну, прямо скажем, случай с математичкой был сомнительный. И когда она отпихнула мерзкого дядьку, повадившегося в гости вскоре после развода родителей, тоже, наверное, вышло нехорошо. Мама тогда очень расстроилась — хотя Тави старалась не для себя, на нее мамин жених просто не обращал внимания. Ей не нравилось, как он разговаривает с мамой. Какая она становится с ним… послушная. Как с тетей Еленой. Надо было, наверное, сначала спросить…

Но вот когда Тави оттолкнула — мысленно оттолкнула — малыша, бегущего прямо под взлетающие железные качели, это совершенно точно был хороший поступок. И когда она, маясь от необъяснимой тревоги, заставила компанию попивающих пиво студентов выйти из-под козырька подъезда, который рухнул буквально через пару секунд. Или когда она направила волну… это было самое яркое, самое сильное ощущение — она впивается взглядом в гребень, видит, чувствует всем нутром потоки, движение воды и движение незримого тумана… И девушка, совсем недавно вставшая на доску и не рассчитавшая силы, выпрямляется и плавно скользит к берегу, вместо того чтобы быть перемолотой прибоем. Это ведь было хорошо, правильно. Почему же мир серел? За что Тави чувствовала этот страшный, мертвенный холод?

Наверное, вмешательство в реальность, необъяснимое воздействие на непонятные слои, туманные массивы, незримые потоки, то, что Тави не могла описать, но могла сделать, само по себе было злом, и мотивы не играли никакой роли. Может, она влезала в какой-то сложнейший план, как ребенок-трехлетка, искренне желая помочь, влезает кисточкой в грандиозную недописанную картину… и в наказание ему запрещают смотреть на полотно. Лишают красок.