— Вам не было страшно?

— Но я же знала, что меня ждут на Бимини, чего мне было бояться? — удивилась Реме. — Когда берег стал полоской тумана, я сложила весла и заснула. А проснулась посреди озера. В доме никого не было, но зола в очаге еще не успела остыть, и маленькие манго на столе были свежие и прохладные, будто их только что принесли с гор. С тех пор я живу здесь.

— И храните источник от чужаков?

Реме покачала головой.

— Какой смысл в источнике, если никто не сможет пить из него? Любой, кто нашел дорогу, имеет право прийти сюда. Я просто знаю, что должна быть рядом. Не знаю, зачем.

— И вы не исполняете никаких обетов? Ни делаете ничего особенного?

Реме вдруг покраснела. Мгновение она колебалась, но потом решительно покачала головой:

— Ничего. Мне вообще кажется, что на самом деле я не нужна источнику. Всего лишь, знаете, такая традиция. Я просто живу здесь.

— Всегда одна?

— Да. Мне нравится, что здесь нет людей.

— Вы не тоскуете?

Реме покачала головой.

— Иногда я начинаю скучать. Но ведь всегда можно выбраться в Пределы. — Перехватив изумленный взгляд Карререса, она улыбнулась: — Я же хранительница. У меня свои пути.

— Так вот почему ваше лицо показалось мне знакомым! Я видел вас на празднике у болотных индейцев. Вы чудесно танцуете.

— И очень люблю, — смущенно откликнулась Реме, снова заливаясь краской. — Но когда праздник кончается, мне хочется вернуться домой… Здесь так тихо и спокойно, и никто не пристает с разговорами. Я очень быстро устаю от людей.

— О! — смущенно воскликнул Карререс. — Наверное, мне лучше…

— Нет-нет, вы мне не надоели еще, — спохватилась Реме. — И потом — вы же все равно не собираетесь пока уезжать и останетесь здесь, даже если будете молчать, — с наивной откровенностью добавила она.

— Капитан Брид говорил, что однажды вы избавились от него, — осторожно сказал Карререс. — Выбросили отсюда, как щенка.

— Так вот в чем дело! — воскликнула Реме и удивленно рассмеялась. — Но я не выкидывала его. Я думаю, он сам… Понимаете, он хотел схватить меня… или ударить, — она поежилась. — И сбежал, чтобы этого не сделать.

— Сбежал сам и прихватил Шеннона и Ти-Жака?

— Они привязаны. Ведомые…

— Лихо, — заметил Карререс.

— Да. И неожиданно. Но я была очень рада, когда они исчезли. Я не могу никого отсюда выгнать, — тоскливо проговорила Реме. — Тот, кто нашел сюда дорогу, должен уйти сам.

— Мы мешаем тебе?

— Очень, — она помолчала, глядя на воду, и с внезапной злостью воскликнула: — Ну и получайте свое бессмертие! Так вам и надо!

Карререс даже отшатнулся, удивленный этой вспышкой.

— В чем подвох, хранительница? — спросил он.

— Никакого подвоха. Вот он — источник бессмертия. Вам навеки тридцать пять, Барон. Пейте, купайтесь, мойте руки — у вас есть право. Вы прошли через туман и сохранили разум. Впрочем, — она насмешливо покосилась на Карререса, — достаточно того, что вы прошли. Большинство теряются в нем навсегда — вы видели их, разговаривали с ними, ковырялись скальпелем в их разрушенном мозге… Вы не заблудились. У вас теперь впереди — вечность…

— Буду ли я рад ей?

Реме недобро рассмеялась.

— Не слишком ли многого вы хотите, Барон?

Карререс пожал плечами и встал.

— Вечность — с тем туманом внутри? Чем она лучше старого доброго ада? Скорее — хуже: в аду, говорят, тепло. Брид надеется, что вы склеите его расколотую душу. А кто склеит мою? Я смогу забыть то, что узнал?

— И не надейтесь. Что ж вы не рады? Это знания, великие знания — они теперь ваши, осталось только извлечь их из себя. Вы так гонялись за ними — так получайте! Вы сможете справиться со своими знаниями — но не поделиться ими. Вы будете бессильно смотреть, как другие страдают и радуются, заблуждаются и прозревают, — Реме швырнула камешек в воду и грустно добавила: — Тем более, вы единственный понимали, что ищете на самом деле… Не возьму в толк, как вы уговорили Брида взять вас с собой.

— Я не уговаривал.

— Не врите! — Реме резко повернулась к Каррересу, вгляделась в лицо и сникла. — Но как?

— Это Брид меня уговаривал. И был очень убедителен, — желчно усмехнулся Карререс и потер запястья. — Видите ли, он надеялся, что я смогу пробудить в вас страсть.

— Чтооо? — Реме напряглась, как перед прыжком, пальцы скрючились — вот-вот вцепится когтями.

— Не ко мне, конечно, — быстро сказал Карререс. — Я же дух любви, — проговорил он с сухим смешком, отступая от скользящей к нему разъяренной Реме. — Брид надеется, что я помогу ему. Подумайте: он не побоялся вступить в схватку с самым жестоким лоа, лишь бы добиться вашей любви…

Реме остановилась. Она вытянулась всем телом, вздернула подбородок и казалась теперь высокой, почти величественной. Ее глаза горели; она уже не видела Карререса, а смотрела сквозь него в пугающую, холодную даль.

— Вы не дух, не лоа, вы человек, — сказала она звенящим от напряжения голосом. — Вера нечестивых колдунов дает вам силы, ум и знания — позволяют ею пользоваться… Зря вы пошли этой дорогой, доктор. Лучше бы вам было заблудиться в тумане. Вы останетесь Бароном Субботой, и вокруг вас, вечного, сотнями лет будут громоздиться гробы. Вы будете творить добро — но вас станут бояться. Вы сможете будить страсть и отвечать на нее — но никогда не сумеете разделить…

— Вы проклинаете меня?

— Я? — Реме поникла, ее плечи опустились, и жестокий огонек в глазах погас. — Я всего лишь храню источник. У меня нет сил проклясть могучего Самеди. Вы взялись за дело, которое непосильно человеку, и достигли многого. Это — расплата.

Не говоря больше ни слова, Реме начала торопливо подниматься к дому. У двери она оглянулась.

— Передайте капитану Бриду, что я лучше умру, чем хотя бы дотронусь до него, — крикнула она.

— Обязательно. Хорошая угроза от бессмертной, действенная, — проворчал Карререс.

Он неторопливо прошелся вдоль берега. Обнаружил небольшую, но глубокую речушку, вытекающую из озера, — по ней вполне могла пройти шлюпка, но берега так густо заросли кустарником, что Карререс едва не угодил ногой в прозрачную воду, не заметив ручья. Из любопытства он попытался пробиться вниз по течению и тут же пожалел: в зарослях жило столько мошки, что воздух звенел и дрожал от трепета миллионов крылышек. Отмахиваясь и продираясь через кусты, Карререс прошел с полмили и остановился.

Дальше идти не имело смысла: скорее всего, ручей впадал в реку побольше, а та — в море Пределов. Тело чесалось от пота и незаметных укусов; обычная жара джунглей сменилась совсем уж невыносимой духотой. Дымка, затягивавшая небо, быстро сгущалась в облака; донеся отдаленный рокот грома. Первые капли тяжело ударили по листьям, будто пристреливаясь; грохот все нарастал, и наконец ливень встал сплошной стеной, мгновенно скрыв за струями горы и озеро. Мгновенно промокнув, Карререс бросился было к ближайшему дереву с густой кроной, и тут же махнул рукой: прятаться уже не имело смысла. Смахивая заливающую глаза воду, он повернул обратно.

Дождь закончился так же неожиданно, как и начался. Быстро высыхающая на солнце одежда исходила паром, и несколько минут Карререс шел будто в маленьком облачке, зацепившемся за шляпу. Наконец впереди мелькнула гладь озера, и Карререс облегченно вздохнул. Ноги давно гудели от усталости, к тому же он был голоден — в ответ на долетевший запах дыма желудок нетерпеливо заурчал.

На берегу рядом с лагерем Карререс с удивлением обнаружил Ти-Жака, с кисточкой в руке склонившегося над тонкой доской. Рядом на камне стоял ящичек из лакированной жести, доверху наполненный разноцветными коробочками и пакетиками, склянка с маслом и измазанный красками обломок фанеры. Боцман не замечал никого и ничего, и лишь изредка вскидывал глаза, внимательно вглядываясь в окутанный сумерками утес. Из-под ноги Карререса выскочил камешек, со стуком покатился к воде. Ти-Жак вздрогнул и оглянулся.

— А, Барон, — недовольно буркнул он.

— Не знал, что ты рисуешь, — сказал Карререс.

— Не рисую, а малюю, — ощетинился боцман. — Не знал — и ладно.

— Я собираюсь завтра сходить на утес. Хочу посмотреть на источник вблизи, — миролюбиво ответил Карререс, намертво задавливая желание заглянуть Ти-Жаку через плечо. — Извини, что помешал.

— Хочется иногда прежние времена вспомнить, — объяснил Ти-Жак, слегка успокаиваясь. — Делать здесь нечего. Пока вы гуляли — я портрет девчонки нарисовал, миниатюру на раковине. Неплохо вышло.

— Можно взглянуть?

— Брид забрал, — вздохнул Ти-Жак. — И ладно, мне-то оно ни к чему, а кэпу в радость. Вернемся на «Безымянный» — заделаю в медальон, я уже придумал, как из двух монет… А, не важно, — оборвал сам себя Ти-Жак. — Шеннон говорит, ты ходил к Реме?

Карререс сдержанно кивнул. Распространяться о разговоре с хранительницей не хотелось.

— Ладно, я так спросил, — отмахнулся Ти-Жак и снова склонился над доской.

Поплескав водой в лицо, Карререс вернулся к пустому навесу, отыскал ящик с галетами, бросил сверху кусок солонины и довольно растянулся в гамаке. На озеро наползали сумерки. В траве зеленым огнем разгорались светляки; их было так много, что казалось, кто-то разбросал по земле светящиеся ожерелья. Пришел Ти-Жак; сгорбившись в три погибели у костра, он пытался поправить что-то в картине, схватил было призрачно светящуюся гнилушку вместо фонаря, но плюнул. Откуда-то из-за деревьев вышел Шеннон и принялся греметь котелком, готовя ужин. Уже совсем стемнело, когда до лагеря донесся сердитый голос капитана и резкие ответы Реме. Звук легко катился по водной глади; Карререс попытался прислушаться, но слов было не разобрать. Голоса становились все громче и вдруг стихли. Пауза была такой напряженной, что Шеннон тревожно заворочался в своем гамаке и приподнялся, ожидая неведомо чего.

Звук, резкий, как удар хлыста, разнесся над озером.

— Что это? — испуганно спросил Шеннон, и Ти-Жак тихо рассмеялся:

— Пощечина, мой друг.

Вскоре до них донесся треск кустов и приглушенная ругань. Брид ломился вдоль озера, явно не различая тропы. Наконец он выбрался на освещенный костром участок. Левая щека капитана горела багровым пламенем; лицо Брида было страшно.

— Рому! — прорычал он. Шеннон торопливо вывалился из гамака, подхватил кружку и бросился к бочонку. — Она еще пожалеет, — сказал капитан. — Она еще десять раз пожалеет, и очень скоро. Завтра же…

— Оставьте ее хоть на день в покое, — сказал Карререс.

Брид бешено взглянул на него и молча отвернулся.

Глава 23

Путь к утесу оказался намного сложнее, чем это ожидалось. Издалека казалось, что южная стена чаши, в которой лежало озеро, поросла густой мягкой травой, ближе к воде сменявшейся россыпью камней; кое-где вздымались деревья с густыми раскидистыми кронами. Но ровный, хоть и крутой склон обернулся нагромождением чудовищных валунов, слегка прикрытых ползучими растениями и мхом. Некоторые камни раскололись, и из щелей в рост человека несло холодом. Промежутки между валунами были затянуты поблескивающей на солнце паутиной; небольшие, одетые в рыжий мех пауки с темными крестами на спинах разбегались по мелким трещинкам, едва на них падала человеческая тень. Карререс аккуратно обходил заплетенные участки, чтобы не задеть кружевные сети: то ли интуиция, то ли обычная брезгливость не позволяли ему прикасаться к липким нитям. Он прыгал с камня на камень, протискиваясь иногда между глыбами, оскальзываясь на сочных стеблях, раздавленных сапогами. Солнце уже начинало припекать — Карререс вышел из лагеря поздно, рассчитывая добраться до скалы минут за двадцать, но вот уже целый час скакал по валунам, приближаясь к утесу по причудливой извилистой траектории. Вконец вспотев и умаявшись, он свернул к одному из деревьев, обещавшему тень и прохладу.

Гигантские корни обвивали валун, впиваясь в камень. Карререс уселся между ними, как в кресло, и достал трубку. Отсюда хорошо видно было озеро, домик Реме, лагерь. Рядом с навесом поднимался синеватый дымок — Шеннон готовил завтрак. На крыльце появилась Реме, подбежала к мосткам, напряженно посмотрела в сторону скрытой деревьями и изгибом берега пиратской стоянки. Ее фигурка казалась совсем маленькой. Выражение лица не разглядеть, но движения выдавали сомнение, неуверенность, раздражение. В конце концов Реме с бесшабашной злостью махнула рукой, одним движением сорвала платье и нырнула. Мгновением позже до Карререса донесся всплеск, а голова Реме уже появилась над поверхность воды. Хранительница поплыла, держась берега, — Карререс готов был поклясться, что она не выплывает на глубину лишь потому, что тогда ее могут заметить из-под навеса. Движения девушки были скованными и суетливыми; вскоре она вернулась к мосткам и, сутулясь, бросилась одеваться. Карререс вздохнул.

Они, все четверо, мешали Реме, это было ясно как день. Капитан Брид со своей неразделенной любовью — больше других; но и Ти-Жак, и Карререс, и даже безобидный Шеннон выводили ее из себя. Реме действительно нравилось жить на озере одной; больше того, присутствие других людей, похоже, лишало ее душевного равновесия. Карререс замечал испуганное изумление, застывшее на дне ее глаз. В разуме Реме была какая-то червоточинка. Ей, привыкшей к одиночеству, приходилось ежедневно терпеть домогательства Брида, холодное любопытство Карререса, насмешливые восторги Ти-Жака. Все это было тонкими клиньями, постепенно входящими в трещинки ее души. Карререс чувствовал, что напряжение, которое испытывала Реме, вот-вот станет невыносимым. Еле тлеющий огонек безумия, который безошибочно привык отмечать доктор, разгорался все ярче. Вот-вот она могла расколоться, как один из прибрежных валунов, и ледяное дыхание пустоты завершило бы начатое. И не понадобится ли ей тогда Брид так же, как сейчас она нужна ему?

Карререс встал и начал карабкаться по валунам, выбираясь наверх утеса, откуда в обрамлении папоротников стекал в озеро маленький водопадик волшебной воды.

Глубина ручья здесь была не больше дюйма — едва намочить ладони. Вода беззвучно растекалась по подозрительно ровному и плоскому руслу, сплошь обросшему черными пушистыми водорослями. Присев на корточки, Карререс провел рукой по дну. Под склизкими зарослями пальцы нащупали гладкий, чуть зернистый камень, какие-то выемки и желобки. Карререс принялся тереть его, убирая слой тины. Вода постепенно уносила муть, и вскоре взгляду открылся кусочек каменного ложа ручья. Красноватую плиту пересекали плавные линии, будто выплавленные в зернистом массиве.

Удивленно хмыкнув, Карререс принялся отчищать камень от водорослей, беспорядочно возя ладонями. Его охватил охотничий азарт. Окошко становилось все больше, хаотичные на первый взгляд линии складывались в орнамент из спиралей и концентрических кругов. Расчистив фрагмент плиты, Карререс встал, отступил на шаг, чтобы рассмотреть узор в целом, и, уловив боковым зрением движение за спиной, резко обернулся.

Похоже, Реме давно наблюдала за ним. Карререс поклонился и хотел было завести разговор, но осекся. Реме была бледна; ее зрачки так расширились, что и без того темные глаза казались черными провалами. Крепко сжатые пальцы прижаты к приоткрытым губам, будто сдерживая рвущийся крик.

— Что случилось? — спросил Карререс. Реме глубоко вздохнула и опустила руку.

— Что вы делаете? — шепотом спросила она в ответ.

— Смотрю, — пожал плечами доктор.

— Этого нельзя делать, — размеренно произнесла Реме.

— Почему?

— Нельзя и все!

— Бросьте, Реме, — улыбнулся доктор. — Что плохого в том, что я посмотрю на орнамент? Должен же я понять, откуда у воды такие свойства… Вы что-нибудь знаете об этих рисунках?

— Ничего я не знаю! Нельзя этого делать! Нельзя… лезть. Трогать. Да что ж вы за человек такой!

— Я не понимаю, почему.

— Правда не понимаете? Пожалуйста… — проговорила Реме, и теперь в ее голосе слышались слезы. — Пожалуйста, оставьте…

— Скажите мне правду, Реме. Есть какой-нибудь запрет? Табу? — хранительница покачала головой. — Какие-то тайны, которые вы хотели бы оставить при себе?

— Нет.

— Тогда в чем же дело? Поймите, я должен разобраться, что к чему. Черт возьми, я искал этого случая всю жизнь — а вы хотите, чтобы я отказался от него просто потому, что вам почему-то неприятны мои исследования. Но я не могу развернуться и уйти просто из-за вашего каприза. А если это не каприз и не упрямство, то объясните мне, в чем дело. Есть разумные причины? — заметив, что Реме, закусив губу, шарит глазами по сторонам, он добавил: — Только пожалуйста, не выдумывайте ничего.

— Нет. Я не могу. Это мое, понимаете? Это всегда было так и не должно меняться. Эти узоры всегда были скрыты, и тут приходите вы… Вы хотели бессмертия — вы его получили! Зачем вам разбирать чудеса на части? Почему нельзя просто оставить так, как есть? Вы напились из источника — что вам еще надо, почему вы не уходите? И лезете, лезете, пристаете с разговорами, всюду суете свой нос… вы, и эти идиоты-матросы, и чертов капитан…. — Реме вдруг всхлипнула и закрыла лицо ладонями. — Оставьте меня в покое! Я не могу больше… — глухо проговорила она.

— Вы запрещаете мне, хранительница? — официальным тоном спросил Карререс.

— Я не могу запретить.

— И объяснить не можете? Тогда, с вашего позволения… — Карререс сделал движение к ручью.

Теперь Реме выглядела почти спокойной, но Карререс чувствовал, как под маской бурлил бешеный гнев. Краем глаза он следил за хранительницей — казалось, она вот-вот набросится с кулаками.

— Поймите же, Реме… — снова обернулся Карререс.

— Да делайте что хотите! — заорала она и бегом бросилась прочь.

Пожав плечами, Карререс неторопливо двинулся вверх по течению ручья. На душе было мутно. Истерика хранительницы неприятно поразила его. Похоже, ее душевные силы были на исходе. Только сейчас Карререс понял, насколько, по сути, беспомощна Реме. Королева Бимини, хранительница волшебного источника, бессмертная, снисходящая к людям и радующая их танцем при свете костров, она могла лишь просить, чтобы ее оставили в покое, сжигаемая отчаянием и бессильной яростью.

Наверное, разбирайся Реме в людях чуть получше, будь похитрее, — и она бы попыталась вновь спровоцировать Брида. Карререс был уверен: хранительнице хватило бы и знаний, и интуиции. Ей просто не приходило в голову сделать это нарочно, — и, может быть, к лучшему: доведенный до отчаяния капитан на этот раз мог решить, что насилие все-таки лучше, чем безнадежное ожидание. А если бы Брид больше понимал в женщинах, если бы его опыт не сводился к заигрываниям с портовыми шлюхами? Наверное, он бы придумал, как добиться расположения Реме… Да они просто созданы друг для друга, два сапога — пара, мрачно усмехнулся Карререс.

Может быть, стоило послушать Реме, подумал он. Отступить, только чтобы успокоить. Карререс был уверен, что исследования источника никому не причинят вреда: чуять подобные запреты он научился давным-давно, с трудом, но смирившись с тем, что на карте знаний приходится оставлять белые пятна. Дело было не в тайнах источника. Однако предчувствие страшной ошибки, надвигающейся беды не оставляло.