— Когда Гай раздобыл решето, как у золотоискателей, оказалось, что унесло довольно много, — кивнула Элли. — В основном чепуху — ложки, пуговицы, черепки, осколки колб из лаборатории того ужасного доктора… опс, — смутилась Элли. — Я все никак не привыкну, что это ты, — пробормотала она. Карререс тихо фыркнул. После небольшой заминки Элли продолжала:
— Представляешь — среди всякого мусора он нашел золотой медальон. Маленький, но очень красивый, с узорной крышечкой. Гай прибежал в аптеку, и они с отцом вместе отчистили медальон от грязи… Да что ты все оглядываешься? — встревожившись, Элли тоже завертела головой.
— Показалось, — отмахнулся Карререс. — Почему Гай первым делом пришел к вам?
— Случайно, — пожала плечами Элли. — Сильно порезался, когда рылся в решете. Я помню, как мы толкались у раковины: Гай лез отмывать медальон сам, намочил бинты, и папа ворчал, что если он не угомонится, придется перевязывать заново. Он сам отчистил узор старой зубной щеткой, очень аккуратно, только Гай все равно волновался, конечно. А потом крышка открылась, и мы увидели, что внутри спрятана гравюра, портрет какой-то женщины…Думаю, тот, кто сделал эту гравюру, был большой художник, — задумчиво сказала Элли. — Знаешь — это был очень простой портрет, никаких украшений, только лицо. Она как бы выступало, сплеталось из темноты… Очень красивое лицо, и очень странное. Как будто если долго смотреть на него, то увидишь что-то за… или попадешь куда-то. Только вот… — Элли замялась, покачала головой, не находя слов, не уверенная, что уловила настроение художника, а не стала жертвой иллюзии.
— Оно показалось тебе знакомым? — быстро спросил Карререс.
— Нет, с чего бы? — удивилась Элли. — А вот папе, по-моему, да, — вздохнула она и удивленно рассмеялась: — А! Это был портрет Реме? Мамы?
— Судя по описанию — да. Ти-Жак и правда был большим художником. Мог быть, если бы не побоялся, — уточнил Карререс. Элли кивнула, вновь вспомнив едва уловимый налет карикатурности — словно прозрачная плесень, покрывающая еще свежий на вид кусок хлеба.
— Папа как будто обрадовался и испугался одновременно — а еще рассердился, — продолжала она. — А потом вдруг начал клянчить медальон у Гая. Пытался купить… Потом делал вид, что забыл его на столе, что уронил в слив раковины, — в общем, вел себя страшно глупо и некрасиво. Гай просто сбежал и еще долго обходил аптеку стороной. Уж больно неловко было смотреть, как папа всеми правдами и неправдами выманивает эту штуку. В общем, Гай удрал и унес портрет, чтобы выставить его в самой лучшей витрине.
— Так с тех пор медальон в музее?
Элли кивнула, и на лицо Карререса набежало облачко. Он снова оглянулся, потом прищурился на домик среди кленов, будто соизмеряя расстояние, с досадой покачал головой.
— Это плохо? — спросила Элли.
— Это неудобно. Понимаешь, когда Ти-Жак делал оболочку для миниатюры, его состояние… Сейчас бы это назвали «тяжелым творческим кризисом», — усмехнулся Карререс. — Придумывать свое он уже не мог, и в поисках вдохновения влез в мой дневник. Поэтому позже я смог использовать медальон по-своему, и теперь он может нам понадобиться. Но что было дальше?
— Папа, когда немного успокоился, решил искать бумаги до… твои бумаги, — ответила Элли. — А я никак не могла понять, что он хотел узнать и почему так завелся из-за этого медальона…
— Но ты же спрашивала его? Что он ответил?
— Сказал, что это портрет твоей возлюбленной, — уныло пробурчала Элли и мрачно посмотрела на расхохотавшегося Карререса.
— Балда ты, принцесса, — улыбнулся доктор. — Так Клаус именно тогда начал раскопки?
— Ага. Пару дней он пробыл чуть ли не в ступоре, а потом загорелся. Перестал есть, даже гадать перестал. Бросился искать твои записи, хотя раньше все стенал: мол, он бы поискал, только годы уже не те по заваленным подвалам ползать, да и смысла нет — как ни жаль, но записи гения наверняка погибли. А тут прямо как с ума сошел… Гай немножко сердился, называл папу конкурентом, но у него самого уже не было времени на раскопки — старый смотритель умер, и музей полностью остался на Гае. А папа, конечно, обещал отдавать в музей все ценное.
— Мои лабораторные журналы и дневники к ценному, конечно, не относятся, — с горьким ехидством заметил Карререс.
— Ну, может, он просто хотел сначала сам прочитать… — смутилась Элли. — Смотри, здесь, оказывается, живут! — воскликнула она, замедляя шаги и указывая на дом. Вблизи вид у него был вполне жилой, хотя и престранный.
Они остановились у калитки. Дворик с двумя тощими клумбами — календула и табак — был окружен низеньким шатким забором. Скромная вывеска на калитке, обещающая гадания на раковинах и пиво из холодильника, терялась на пестром фоне стены. Весь фасад занимало нарисованное прямо на штукатурке распятие: черный Иисус в ярких разноцветных одеждах, блестящее от пота лицо раззявлено в безмолвном вопле. Картину недавно подновили, покрыв свежей краской выгоревшие на солнце участки. Дверь была чуть приоткрыта; от этого казалось, что живот Иисуса разошелся от крика, и теперь его от подбородка до пупка пересекает черная щель.
— Нда, — проворчал Карререс, внимательно оглядев картину, и покачал головой. Элли понадеялась, что сейчас они пойдут дальше, мимо, прочь от этого дома: от яростно-яркого распятия ей было сильно не по себе. Но доктор был хмур, сосредоточен, и уходить явно не собирался.
Карререс толкнул калитку, но она оказалась заперта изнутри. «Эй, как насчет пива?» — окликнул он. Никто не отозвался. Доктор резко оглянулся через плечо — на этот раз Элли показалось, что она тоже слышит тихий шорох. Бродячая собака мышкует в высокой траве, попыталась Элли успокоить себя и с трудом удержалась, чтобы снова не обернуться.
— Заглянем за дом, — бросил Карререс и пошел вдоль забора. Элли, нервно посматривая на чудовищную фреску, засеменила следом.
Хозяин действительно нашелся на заднем дворе. Прижав к животу таз, он с выражением тихого довольства на черном, как свежий асфальт, морщинистом лице разбрасывал отруби. Под его ногами суетливо толклись куры. Вязаный берет в психоделическую полоску едва держался на седых курчавых волосах. Черное пальто до пят, испачканное по краю отрубями и куриным пометом, сплошь увешивали разномастные значки. Их было так много, что при каждом движении старик тихо брякал и звенел. Особенно выделялась здоровенная пластиковая бляха, с которой улыбался жизнерадостный румяный заяц в зеленых шортах. Услышав шаги, старик поднял голову и кивнул Элли и Каррересу, как старым, давно поджидаемым знакомым.
— Очень сильный амулет, — сказал он, перехватив восхищенно-смеющийся взгляд Элли. — Мне подарил его русский матрос в благодарность за одну услугу. Хорошо помогает от хулиганов.
— Вас часто донимают хулиганы? — спросил Карререс.
— Нет, конечно, я же никогда его не снимаю, — удивленно ответил старик.
Карререс оперся о низкий забор, наблюдая за курами.
— Я рад, что вы не свалились вчера с инфарктом, — негромко сказал он, не поднимая глаз.
— Ну что вы, Барон, у меня крепкое здоровье. К тому же я давно вас жду.
Старик высыпал остатки отрубей, отряхнул ладони об пальто и протянул руку доктору.
— Меня тоже зовут Ван Вогт, — без особой нужды сообщил он. — Зайдете выпить чаю?
Глава 29
Дом Ван Вогта состоял из единственной просторной комнаты. Здесь сильно пахло вареной курятиной и горелой травой. Посреди комнаты торчал столб, подпирающий конический потолок. Чистый дощатый пол устелен пестрыми ковриками. Допотопный телевизор на ящике из-под консервов напротив покрытого застиранной скатертью стола. Низкая кровать, кое-как застеленная старым спальным мешком из скользкого нейлона. Верстак в углу отгораживала от комнаты пластиковая штора в веселенький цветочек, — Ван Вогт поспешно задернул ее, но Элли успела заметить, что он заставлен множеством игрушечных паровозиков.
— Скучно, знаете ли, на пенсии, — смущенно пробормотал Ван Вогт.
Он аккуратно повесил на спинку стула свое брякающее пальто, — под ним оказался серый костюм и скромный галстук, какой впору носить мелкому клерку. Поправив берет, чтобы тот крепче держался на голове, старик засновал между комнатой и кухней.
Представление о чае у Ван Вогта оказалось своеобразным. Первым делом он притащил стаканы и толстую бутыль в соломенной оплетке — увидев ее, Карререс издал невнятный звук, и выражение лица у него сделалось таким, будто доктору предложили надкусить живую лягушку. Следом появились стопка тарелок, большая эмалированная миска и маленькая жаровня, накрытая частой решеткой. Под ней тлели угли, и по комнате сразу запахло аппетитным сладковатым дымком.
— Раздуй огонь, деточка, — попросил старик Элли, и та послушно склонилась над жаровней. От ее дыхания по краям угольков побежали оранжево-шелковые нити. — Вот так, — одобрил Ван Вогт. — Вы же не завтракали? Я вас угощу мясом, очень свежим, в супермаркете вы такое не найдете, да и в лавках тоже!
Старик метнулся обратно на кухню.
— Терпеть не могу курятину, — шепнула Элли, скорчив рожицу. Из кухни донесся шум, оборвавшийся сердитым возгласом старика и звоном разбитой посуды. Пару секунд спустя Ван Вогт вернулся, удерживая за хвост и шею пухлую зеленую ящерицу с высоким гребнем вдоль спины. Он мелкими шажками приблизился к столу, сунул ящерицу в миску, крепко прижал ко дну и вытер пот. На руке Ван Вогта вспухли царапины, явно оставленные тупыми, но крепкими когтями.
— Дерется, — сообщил старик и пососал запястье. — Подай-ка, детка, нож.
— Это что? — спросила Элли севшим голосом.
— Оставил сегодня один молодой человек, просил подержать. Но уже не вернется, можно съесть, — объяснил Ван Вогт. — Очень вкусное мясо, нежное и мягкое…
— Это же папина игуана, — повернулась Элли к Каррересу. Глаза у нее стали как блюдца. — Папина игуана!
— Ты уверена? — спросил Карререс. — Твой отец, извини, на молодого человека не тянет, а ящерицы все на одно лицо…
Не слушая доктора, Элли вскочила и потянула миску к себе.
— Отдай! — крикнула она, и старик растерянно выпустил игуану из рук. Элли попыталась выхватить ее из миски, не удержала, и ящерица грузно шлепнулась на пол. Ничуть не пострадав от падения, она вперевалку устремилась к приоткрытой двери. Элли бросилась следом, споткнулась, попыталась ухватиться за подвернувшуюся штору и завалилась на бок, въехав локтем в верстак с моделями Ван Вогта. На пол посыпались паровозики. От одного отскочило колесо и подкатилось к ящерице. Игуана сделала угрожающий выпад и побежала быстрее. Понимая, что ящерица вот-вот выскочит на улицу, где поймать ее будет практически невозможно, Элли отчаянно прыгнула вперед, падая на живот и изо всех сил вытягивая руки.
Ей удалось схватить ящерицу за хвост. Вконец раздраженная всеми этими приключениями игуана громко зашипела и, вывернувшись из рук, повернулась к Элли. Не успела та перехватить хвост покрепче, как игуана бросилась вперед. Элли едва успела отдернуть голову — роговые челюсти сомкнулись, и ящерица, не переставая шипеть, по-бульдожьи повисла на ухе Элли. Девушка сдавленно взвизгнула и ухватилась за толстую тушку, пытаясь отодрать от себя ящерицу, но та только крепче сжала челюсти. Несмотря на боль, Элли разбирал истерический смех.
— Осторожно, деточка, она ест твою голову! — испуганно воскликнул Ван Вогт, бросаясь на помощь.
Из глаз Элли брызнули слезы. Ослабев от боли и хохота, она уже могла только придерживать игуану, не давая ей повиснуть на ухе всем телом. Вокруг, причитая и спотыкаясь об паровозики, кружился Ван Вогт, пытаясь перехватить ящерицу.
Карререс со вздохом отстранил старика.
— Я могу сделать куклу, но это долго, — пробормотал Ван Вогт.
— Не валяйте дурака, — мрачно ответил Карререс, склоняясь над всхлипывающей Элли. Отведя ее руки, он аккуратно накрыл морду игуаны ладонью. Ящерица немедленно разжала челюсти и обмякла. Карререс подхватил ее на руки.
— Давай клетку, — сказал он Ван Вогту.
— Может, все-таки позавтракаем? — жалобно спросил тот, и доктор зашипел не хуже игуаны.
— Клетку! — рявкнул Карререс. — Вставай, — бросил он Элли.
Всхлипнув в последний раз, она кое-как поднялась с пола. Ее ухо светилось багровым пламенем, а мочка успела посинеть. Присмиревшая игуана, полностью удовлетворенная победой, уютно обвисла на руках Карререса. Вид у нее снова был надменный и сонный, — ничего общего со свирепой зверюгой, которая совсем недавно пыталась сожрать свою хозяйку. С кухни доносился грохот и холодный звон — Ван Вогт колол лед.
— Цирк с конями, — проворчал Карререс, садясь за стол и пристраивая игуану на коленях. Он почесал ящерицу у гребня, задумчиво рассматривая пятнышки на чешуе.
— Ты уверена, что это она? — спросил он Элли.
— Никаких сомнений, — буркнула та, держась за ухо. — Сволочь кусачая…
Ван Вогт вышел из кухни с ведерком льда в одной руке и клеткой в другой. Дно клетки устилала шелуха и перья.
— Молодой человек принес ее на руках, — объяснил старик, отдавая лед и чистый носовой платок Элли. — Пришлось сажать в куриную…
Карререс затолкал совсем размякшую ящерицу в клеть и захлопнул дверцу.
— Так кто ее принес? — спросил Элли, прижимая к уху завернутый в платок лед. — Такой плотный, с усами…
— Нет, нет, — оборвал Ван Вогт. — Совсем молодой человек, но очень серьезный. И совсем, совсем сумасшедший.
Элли захлопала глазами. Какой-то ненормальный ограбил аптеку и украл игуану, а потом пошел прогуляться по развалинам? Зачем? И где был отец, как он позволил утащить ящерицу? Может, грабитель связал его или вовсе убил? Она в ужасе прижала ладонь ко рту.
— А плотный и усатый тоже приходил, только раньше, совсем рано утром, — ошарашил ее Ван Вогт. — Я его знаю — господин Клаус Нуссер, у него хорошая аптека… там есть лекарства для таких, как я, понимаете?
— Нет, — сказала Элли.
— Да, — одновременно с ней ответил Карререс. — Значит, сегодня с утра здесь побывали господин Нуссер и молодой человек с игуаной?
Ван Вогт кивнул:
— Господин Нуссер купил пива и пошел к тюрьме. Прям как два года назад, он же раньше каждый день сюда ходил и всегда покупал у меня пиво… — старик замолчал, и его глаза остановились на забытой бутыли.
— Потом, — остановил его Карререс.
— Молодой человек оставил ящерицу и тоже поднялся к тюрьме, но он уже обратно не пойдет, — закончил Ван Вогт.
— Почему?
— Совсем сумасшедший, — вяло пояснил старик и замолчал, явно не желая вдаваться в подробности.
— Кто-нибудь еще? — спросил Карререс.
— Еще твой зомби, — обернулся Ван Вогт к Элли. — Отличная работа, деточка, высший класс!
Элли поежилась, стерла ладонью струйку воды, стекающей на шею с подтаявшего компресса.
— Мой зомби… — тупо повторила она. Карререс отчетливо хрюкнул и закатил глаза.
— Только на ночь его надо в круг из мела, а то видите — бродит теперь сам по себе, портится, — сочувственно добавил Ван Вогт. — За ними глаз да глаз нужен, особенно когда душу успел перехватить кто-то другой.
— Буду иметь в виду, когда решу завести еще одного, — кивнула Элли.
— Так вот, этот зомби… Он тоже по привычке хотел купить у меня пива, но я, конечно, не продал. Хотел развеять, а потом подумал — хороший зомби, крепкий, хозяин наверняка расстроится. Да и жалко как-то, я их уже много лет не видел. Просто прогнал.
Старик все-таки дотянулся до бутыли и разлил по стаканам тягучий, почти черный ром.
— Короче, все в сборе, — сказал Карререс, машинально беря стакан. — Интересно все-таки, кто приволок игуану?
— Герберт, — ляпнула Элли.
— Думаешь? — оживился Карререс.
Элли пожала плечами:
— Молодой. Серьезный. А после вчерашнего, может, и сумасшедший. Он здорово напугался.
— Похоже, похоже на правду… — Карререс понюхал ром, скривился: — Нет уж, хватит с меня той попойки с капитаном Бридом, — сказал он Ван Вогту. — Вы что, передавали эту бутылку по наследству?
— Тебе не нравится? — огорчился Ван Вогт. — Отец говорил — Барон Суббота очень любит старый крепкий ром… Отец говорил, чтоб я тебя обязательно угостил, когда ты придешь.
Карререс, постукивая пальцами по столу, рассматривал Ван Вогта. Маленькие круглые глаза с яркими белками делали старика похожим на плюшевого медведя с шоколадным мехом. Безобидный, чуть глуповатый чудак, добрый дедушка, которым могут вертеть, как хотят, многочисленные внуки.
— А что еще говорил тебе твой отец? — спросил Карререс.
— Говорил — у Барона Субботы настали трудные времена, и он потерял половину своей силы, — ответил Ван Вогт, глядя ему в глаза. Не дожидаясь ответа, повернулся к Элли. — Хочешь, деточка, я тебе погадаю?
— Нет! — быстро ответила Элли, не успев даже подумать. Ей вдруг стало очень страшно.
Губы Ван Вогта медленно раздвинулись в улыбке, обнажив желтоватые зубы.
— Это не больно, — успокоил он.
— Мне не хочется, — ответила Элли и жалобно поглядела на Карререса. — И вообще нам пора идти, правда, Анхельо? Я волнуюсь за папу…И мы уже так долго… Я не хочу! — крикнула она, увидев в руках Ван Вогта полотняный мешочек.
При каждом движении внутри шуршало, похрустывало, тихо позванивало. Старик запустил в мешочек руку, пошарил — мелодичный шорох стал громче, будто накатила на пляж волна.
— Мне любопытно, Барон, — тихо сказал он Каррересу, будто спрашивая разрешения. Доктор кивнул.
— Не бойся, — сказал он Элли и сжал ее руку.
Ван Вогт присел на корточки, зачерпнул из мешочка горсть пестрых раковин и широким движением рассыпал их по полу, будто бросая корм невидимым курам. Чуть откинулся, как художник, оглядывающий картину в целом, поцокал языком.
— Ты сделаешь большую глупость, — сказал он.
— Как, только одну? — со сдавленным смешком спросила Элли.
Ван Вогт укоризненно покачал головой и нахмурился, вглядываясь в рисунок рассыпанных ракушек.
— Так-так… — сказал он и задрал мохнатые брови.
— Не надо, — попросила Элли тонким от напряжения голосом.
— В чем дело? — негромко спросил Карререс. — Не мешай.
— Как интересно… — бормотал Ван Вогт. — Вот что я тебе скажу, деточка…
— Не надо мне ничего говорить!
— Так вот, деточка… — продолжал бормотать бокор, будто в трансе, не обращая на Элли никакого внимания. Карререс подался вперед, и его глаза азартно заблестели.
— Анхельо, пожалуйста, скажи ему, чтоб замолчал! — закричала она, вырывая руку. — Я не буду прятаться, я тебе верю, я полезу куда угодно — только не надо говорить, что будет! Я чувствую, я знаю, — мне нельзя это слышать!
— Почему? Ты можешь разумно объяснить, в чем дело? Что за истерика?
— Нельзя и все! — звенящим от слез голосом закричала Элли.
— Пойми, я должен узнать… — Карререс вдруг осекся и растерянно потер затылок. Поглядел на выжидающего Ван Вогта. Бокор несколько секунд держал взгляд, потом отвел глаза, ухмыльнулся и одним движением сгреб раковины.
Элли благодарно сжала руку Карререса, заглянула в лицо. Тот ответил слегка смущенным взглядом, к которому примешивалась изрядная доля ностальгии.
— А тебе бы очень подошло простое легкое платье, — шепнул он со странной мечтательной улыбкой. Элли ошалело захлопала ресницами.