Глава 37

Гай остался на бриге за главного. Близость Бимини не сводила его с ума, как других зомби, но все же заставляла изрядно нервничать, — музейный смотритель долго раздирался между любознательностью и неясным страхом, но в конце концов все же решил не высаживаться на берег. Кроме того, кто-то должен был присматривать за Венни и игуаной — на невменяемых от тревоги матросов надежды было мало.

Венни попытался поднять бунт, но быстро сообразил, что уговорить Карререса не удастся, и буянил больше из принципа. В конце концов мальчишка угомонился. Большую роль в этом сыграл Гай, вовремя упомянувший заплывающих в бухту акул, то и дело нападающих на пловцов, и бури, которые неожиданно налетают на корабли и крушат все вокруг. Перед такими соблазнами озеро меркло. Венни, гордый и молчаливый, начал готовиться к неизбежной героической гибели. Он подарил Элли горсть разноцветных стеклянных шариков, до смешного напомнивших Каррересу сокровища, припасенные Бридом для Реме, и повернулся к доктору.

— Для вас у меня тоже есть подарок, — все еще обиженно сказал он Каррересу. — Только пообещайте, что используете его только в самом крайнем случае.

— Обещаю, — торжественно сказал Карререс.

Сурово хмурясь, Венни достал из-за пазухи чуть треснувшее яйцо — зеленоватое, в карюю крапинку.

— Это волшебное, — сказал он, не замечая, как застыло лицо Карререса. — Я его у колдуна стянул… ну, то есть… — Венни покраснел и почесал в затылке. — Вы его берегите, ладно?

— Конечно, — ответил доктор. Его пальцы чуть дрогнули, когда он осторожно взял яйцо в ладонь, стараясь не повредить хрупкую скорлупу.

Спустившись в шлюпку, он аккуратно уложил подарок в ложбинку между шпангоутами и сел на весла. Ти-Жак направил лодку к невысоком мысу, обрамлявшему бухту с севера, — тому самому, о котором шептала Каррересу Беглая. Там, выступая за линию джунглей, отдельно росло раскидистое манговое дерево. Под ним и похоронили Реме. Над могилой установили продолговатый камень с именем. Ти-Жак попытался было припомнить какую-нибудь католическую молитву и бросил, не произнеся и пары фраз, — да и какой смысл был молиться над могилой язычницы исчезнувшего племени, чьи обряды давно были забыты, а заброшенные боги ушли… Помолчав, они втроем вернулись к устью. Дальше ждать было бессмысленно: русло пересохло, море занесло его песком, и даже в самый высокий прилив вода вряд ли поднималась здесь выше, чем на полфута. Переложив провизию и воду в рюкзаки, они зашагали вверх по реке: впереди — Карререс с рыбой-компасом в руках, Элли и Ти-Жак — следом.

Они давно прошли мангровые заросли, а русло все петляло и ветвилось, то и дело теряясь в болотистой почве, исчезая в зарослях тростника, где под ногами чавкала жирная грязь, пучившаяся метановыми пузырями, а неподвижный горячий воздух звенел от пения москитов. Вместо благородных великанов, сплетающих ветви в зеленые своды тоннеля, на берегах остался лишь гнилой бурелом, едва заметный под бурно разросшимся подлеском. От подернутых ржавой пленкой луж поднимался пар и натужно колыхался тяжелыми пластами на уровне щиколоток.

Постепенно Элли впала в подобие транса. Мир подернулся сумраком; сквозь полуопущенные ресницы чудилось, что края предметов расплываются и светятся бледным синеватым пламенем. Элли казалось, что она всю жизнь идет по этому болоту, автоматически переставляя ноги и заботясь лишь о том, как бы не потерять из виду широкую спину человека, идущего впереди, — а он истаивал, сливался с миром и растворялся в нем, и вот уже Элли шла одна, не зная куда, помня лишь, что надо идти. Здесь не было ни запахов, ни звуков, мир умер, превратился в могильную землю, но страха не было, была лишь безграничная тоска и на дне ее — надежда, что болото не вечно, что если не останавливаться, то рано или поздно выйдешь туда, где есть чистая вода и свежий ветер…

Элли больно ударилась носом об спину Карререса и очнулась. Нещадно ныли стертые ноги. Тело зудело от грязи, пота и комариных укусов. Голова шла кругом. Солнце казалось огромным утюгом, который все падал и падал прямо на макушку, — а от раскаленных камней под ногами, присыпанных истлевшими в скрипучую пыль листьями, несло жаром, как из печки. Кто-то подтолкнул Элли в спину, и она машинально сделала несколько шагов — идти пришлось в гору, такую крутую, что пришлось упираться руками в обжигающую гальку. Это было невыносимо, но когда она подумала, что сейчас упадет, откуда-то сверху протянулась рука.

Элли втянули на рассохшиеся мостки. Тень. Льющаяся в пересохший рот вода — степлившаяся, но все равно безумно вкусная. Озабоченный голос откуда-то издалека, из древесной кроны.

— Я нормально, — прохрипела Элли и снова потянулась к бутылке с водой.

К источнику отправились на следующий день — накануне сил едва хватило на то, чтобы подвесить гамаки. Старый лагерь Брида давно развалился, и Карререс с Ти-Жаком встали прямо у дома хранительницы. Гамак Элли повесили на веранде: дом был слишком запущен, полон пыли, сухих листьев и дохлых насекомых, и только сонливые от жары гекконы слегка оживляли пустые комнаты. Проснувшись, Элли не смогла сдержать стон: тело болело так, будто накануне она прошла не десяток миль, а по крайней мере сотню. Мысль о том, чтобы лезть по камням к источнику, приводила в ужас, но Карререс был непреклонен.

Элли карабкалась следом за Каррересом, цепляясь за желтоватые стебли — жилистые плети с бледно-зеленой мясистой листвой давно вытеснили памятные Каррересу нежные вьюнки и колючки с яркими цветами. Обнаженное дно озера сверху походило на темно-серую воронку, чудовищный рукотворный карьер, залитый неровным асфальтом. На его краю рыжела крыша дома; рядом поднимался сизый дымок — там возился Ти-Жак, отказавшийся идти к источнику. Гранитный утес, с которого когда-то падал в озеро ручей, походил на бетонную стену, и гранатовое деревце на камне у его подножия было еле живо — чахлое, пожелтелое. Но джунгли на склонах долины, хотя и поблекли, были по-прежнему живы, и это было хорошим знаком.

Карререс петлял, выбирая дорогу. Паутина все еще пересекала щели между валунами, но выглядела странно: слишком густая, без намека на геометрическую правильность и симметрию, будто эскизы для нее рисовал художник-абстракционист. Редкие мошки трепетали в липких нитях, но ни один паук не торопился к добыче. Камни под паутиной были усеяны сероватыми катышками, — присев на корточки, Элли поняла, что это мертвые паучки. Иссохшие, с судорожно поджатыми лапками, они, казалось, умерли от истощения, надорвавшись над своей безумной работой.

Наконец они взобрались на утес. Подушка из сухого папоротника похрустывала под ногами, чуть прикрытая живыми, но уже подернутыми ржавчиной перистыми листьями. Русло ручья едва угадывалось, занесенное многолетним слоем сухих листьев, на котором сумела прорасти чахлая трава и даже небольшие кустики. Не знай Карререс, что кроется под мусором и нанесенной дождями землей, он принял бы ручей просто за полосу более скудной, чем вокруг, почвы.

Доктор раскидал листья ногой — посеревший гранит по-прежнему покрывали рисунки, но ложбинки узоров забились пылью и трухой, и приходилось внимательно всматриваться, чтобы заметить узор. Так они дошли до болотца, из которого раньше вытекал источник, — но нашли там только россыпь камней, поросших лишайником и колючими можжевеловыми кустами.

Элли огляделась, чуть не плача, и вдруг замерла, склонив голову набок. Ее глаза заблестели; тихо вскрикнув, хранительница упала на колени и прижалась ухом к камню.

— Вода! — вскрикнула Элли. — Там, под камнями, есть вода!

Карререс присел, положил на неровный булыжник ладонь, и почувствовал, как в руке легкой дрожью отзывается едва уловимый шум подземного потока, тихие удары капель о камни. Вода была очень, невообразимо далеко — но она была.

— Как бы туда добраться, — пробормотал Карререс. Попытался заглянуть в щель между камнями, моргнул, силясь проникнуть взглядом сквозь темноту, и выпрямился. — Понять бы, насколько глубоко ушла вода, — сказал он.

— У меня есть идея, — сказала Элли и с застенчивой улыбкой вытащила стереоочки. Карререс издал неопределенный звук.

— Совсем глупо, да? — робко спросила Элли.

— Почему же, попробуй, — пожал плечами Карререс. — Откуда нам знать…

Выбрав расщелину поглубже, Элли встала на четвереньки, надвинула на глаза очки и заглянула между камнями.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Карререс.

— Там какая-то пленка, — растерянно отозвалась Элли. — Шершавая такая. То есть не пленка… Я ее не глазами вижу, — жалобно объяснила она. — А под ней — вода. Только у нее сил не хватает…

Элли не глядя нашарила на земле какую-то веточку, и, сосредоточенно вытягивая губы трубочкой, принялась тыкать ею между камнями.

— Что ты делаешь? — удивился Карререс.

— Я подумала — если ее порвать как-нибудь… Ах черт!

Веточка выскользнула из вспотевших пальцев и провалилась в расщелину. Элли сняла очки и уселась на камни, растерянно глядя на Карререса.

— То есть ты пыталась проткнуть веточкой пленку, которую не видно глазами… скорее всего — пленку между мирами? — уточнил Карререс, с трудом сдерживая смех.

— Ну да, — смущенно кивнула Элли.

— Сильный ход, — кивнул Карререс. — Значит, порвать… — задумчиво проговорил он. Присел рядом, прислушиваясь к рокоту под камнями. — Я все думаю — зачем Венни забрался к нам в трюм? — неожиданно спросил он.

— Хотел поприключаться, — слегка ошарашено ответила Элли. — Это же очевидно…

— Конечно, — кивнул Карререс и полез в слегка оттопыренный карман. — И подарок совершенно случайный…

Он вытащил яйцо, которое Венни подобрал во дворе Ван Вогта, и повертел в пальцах, давая Элли рассмотреть узор из крапинок.

— Не верю я в такие случайности, — сказал он. — Выглядит точно так же, как то, что чуть не угробило нас с Шенноном.

Элли испуганно прикусила губу и потянулась к Каррересу, пытаясь остановить его, но тот уже осторожно просунул руку с яйцом в расщелину между камнями. «Не надо», — пискнула Элли; Карререс, сосредоточенный и напряженный, улыбнулся ей краешком рта и разжал пальцы.

Они замерли. Прошло несколько мгновений абсолютной тишины; Элли казалось, что она уже несколько раз умерла от страха. Тишина все длилась и длилась, а потом из-под камней донесся тихий влажный хруст разбитого яйца. Элли зажмурилась, вцепившись в руку Карререса, в ожидании неотвратимого, невыносимого ужаса. Секунды тянулись мучительно медленно, воздух стал таким вязким, что трудно было дышать, и уже хотелось, чтобы случилось хоть что-нибудь, лишь бы закончилось это бесконечное ожидание кошмара. Элли жалобно застонала сквозь стиснутые зубы.

— Да, не вышло, — разочарованно сказал Карререс.

Элли открыла глаза. Доктор лежал на животе, прижавшись ухом к камню и печально двигая бровями.

— Не сработало, — повторил он и встал.

Пройдя пару десятков футов вниз по руслу, Карререс вдруг почувствовал, что за спиной никого нет. Он обернулся и в первый момент подумал, что Элли немного не в себе от жары и разочарований: вернувшись к болотцу, она склонилась над трещиной и, бледная от страха, что-то говорила, быстро шевеля губами.

— Цыпа-цыпа-цыпа, — донеслось до Карререса. Он вздохнул. Элли, робко улыбаясь, поднялась с коленок и пошла к доктору, медленно, все время оглядываясь, будто не уверенная в том, что сделала все, что могла. Карререс махнул ей рукой, чтобы догоняла, и побрел к обрыву. Под ногами сухо хрустело; нещадно палило солнце, но доктора продирал озноб. Все казалось каким-то белесым, затянутым морозной мглой; холод, отступивший было, когда Карререс вернулся на Бимини, подбирался снова, готовый вцепиться в мозг ледяными лапами, но что-то ему мешало дотянуться, окутывало доктора солнечным коконом…

Карререс тряхнул головой, возвращаясь в реальность. Элли стояла рядом и, хмурясь, прислушивалась к чему-то. Сосредоточившись, доктор уловил смутную дрожь, далекий рокот, ощущаемый кожей, заставляющий подниматься волоски на хребте. Рассеянный солнечный свет приобрел странный рыжеватый оттенок, и на скулы Элли легли оранжевые блики. Карререс взглянул наверх и обмер.

Легкая дымка, затянувшая Бимини, густела. Посеревшее небо вспучивалось громадными башнями кучевых облаков; их белые бока на глазах наливались багровой синевой. Дневной свет сменился тревожными сумерками, и рокот ощущался все сильнее; он, казалось, раздавался под самым черепом, все нарастая, и наконец взорвался раскатистым громом.

Лиловая молния вспорола брюхо огромной тучи, и, вспенивая землю, на Бимини с грохотом обрушился ливень.

Дождь был так силен, что уже через минуту по руслу шумно устремился пенистый мутный поток, сдирая с гранитного ложа многолетний слой мусора и грязи, с корнем выворачивая травяные куртинки и молодые кусты. Элли радостно завизжала и прыгнула в ручей. Она приплясывала и разбрызгивала босыми пятками жидкую грязь, которую тут же смывало дождевыми струями. Серый налет сухой плесени по краям русла, там, где течение было не таким яростным, на глазах наливался влагой, чернел и набухал, и уже шевелились в воде крохотные темные листочки, какие-то скользкие ниточки и стебельки, едва различимые в пузырящемся, бурлящем потоке. Гром уже грохотал непрерывно; он катался по каменной чаше долины, как гигантское золотое яйцо, и за рокотом и ревом воды Карререс мог только угадывать крики и смех Элли.

Она поскользнулась, проехалась на попе прямо под ноги доктора; Карререс подхватил ее за шиворот, поднял, мокрую и хохочущую, горячую под пропитанной водой одеждой, и пока он целовал ее, ливень кончился, и только отдельные крупные капли падали с глянцевых, играющих красками листьев.

Элли и Карререс замерли, прижавшись друг к другу. Они молча смотрели, как мутный, вздувшийся поток дождевой воды опадает и скатывается в озеро, срывая с берегов хлопья желтоватой пены. Яростный грохот бурной воды стихал, превращался в журчание, мягкое, мурлыкающе, — и сквозь него пробивался звон маленького водопада. Муть схлынула; вода завивалась над резным орнаментом в косы, будто сплетенные из золотистого стекла, вертелась крохотными водоворотиками и устремлялась дальше, прозрачная и чистая.

— Это ведь не дождевая вода, правда? — с отчаянной надеждой спросила Элли. — Дождевая уже ушла…

Карререс молча улыбнулся и подвел ее к краю обрыва. Долина сверкала глянцевым разноцветьем, и Элли подумала, что она и не умирала никогда от жажды — просто подернулась пылью заброшенности, которую смыл ливень. Галька на дне озера потемнела и блестела, будто полированная, а в глубокой яме под водопадом уже скопилась лужица воды. Гранит на уступе стал чуть склизким, и было понятно, что вскоре он снова зарастет черными водорослями, узоры скроются с глаз, но их сила будет передаваться протекающей по плоскому руслу воде; озеро наполнится, и его испарения затянут джунгли Бимини туманом, разъедающим стены между мирами.

— Пойдем, расскажем Ти-Жаку, — сказал Карререс. — Да и есть охота…

— Только не яичницу, — улыбнулась Элли.

Мокрые валуны были скользкими, но радость придавала сил и ловкости. Элли и Карререс быстро спустились и вдоль берега зашагали к дому. Но постепенно Элли начала отставать; она стала задумчива, даже печальна, и то и дело оглядывалась через плечо на струйку воды, падающую с утеса.

— Поторопись, — подогнал ее Карререс. — Хочу поскорее обрадовать Ти-Жака, если он еще не понял.

— Я бы не стала, — грустно ответила Элли.

— Почему?

— Ты говорил, что у тебя разом прошли все ссадины, как только на них попала вода, — тихо напомнила Элли и протянула Каррересу руку, ободранную накануне об камни на дне пересохшего озера. Ладонь по-прежнему пересекали покрасневшие, воспаленные царапины.

Элли ускользнула, как только стемнело, ни слова не сказав ни Каррересу, ни Ти-Жаку. Пробираясь вдоль уже наполненного водой озера, она вслушивалась в шорохи джунглей. Стволы деревьев чуть светились в темноте, мерцали светляки, и высоко в кронах металась похожая на горящий уголек ночная бабочка. Печально посвистывала маленькая птица; из-под ног юркнул какой-то зверек и с плеском нырнул в воду, подняв россыпь голубоватых брызг. Элли плохо понимала, куда идет и что должна сделать, но не сомневалась, что сообразит, как только окажется на месте.

Камень, похожий на лодку, выплыл из темноты неожиданно, едва заметный на фоне темного и блестящего от влаги утеса. Элли ловко перебралась через расщелину, будто лазала по этому валуну всю жизнь. Мокрая от росы, короткая и густая трава приятно холодила босые ноги. От гранатового деревца волнами наплывал нежный запах цветов. Элли подошла к очагу, пошарила под камнями, — под руки подвернулось несколько сухих веток. Она сложила их аккуратным шалашиком и щелкнула зажигалкой.

Пламя чуть подрагивало, отражаясь в водопаде; от деревца на воде колыхалась узорная тень. Журчание воды казалось серебристым, будто звуки челесты; огонь потрескивал, задавая ритм, и Элли невольно качнулась, отзываясь на мелодию. Что-то мешало. Элли стянула с себя платье, скомкала и отбросила на берег. Сухое потрескивание стало раскатистым, густым, будто рокотали вдали маленькие барабаны. Гулко застучало сердце, отвечая, и водопад раскинулся серебристыми нитями, жадно впитывая тепло тела, жар танца, огонь, загорающийся в крови, горячий пот, пламя на щеках.

Элли танцевала под музыку Бимини. Ее не было сейчас — в прохладном коконе ночи остался лишь сгусток жаркой силы, жажды жизни, разрывающий границы между мирами, освещающий холодный туман, наполняющий воду волшебством. Элли танцевала. Что-то врывалось в музыку, изменяло ее, добавляло низких звуков в тонкое пение ручья, — шаги, дыхание, темный, резко очерченный силуэт, шорох травы под ногами, — Элли откликнулась на новую мелодию, шагнула навстречу. Прохлада, исходящая от источника, сменилась жаром рук, скользящих по горящей коже, раскрывающих, выворачивающих наизнанку, и Элли отдавала свою жизнь до капли, до донышка, и наконец в изнеможении упала на траву, опустошенная, растворенная в источнике, в руках Карререса, во всем мире, — и переполненная жизнью и силой, готовая снова и снова делиться ими.

Полдороги до дома они одолели вплавь, пуская пузыри от беспричинного смеха, брызгаясь и дурачась, и наконец выбрались на мостки, пошатываясь от усталости. Прокрались мимо сопящего в гамаке Ти-Жака — Элли пришлось зажимать себе рот, чтобы не расхохотаться, но, добравшись до дверей, она все-таки не удержалась и тихо захихикала. Карререс прижал ладонь к ее губам, и они вместе ввалились в комнату, пеструю от лунных теней.

— Я еще ни разу не заходил в этот дом, — сказал Карререс, оглядываясь.

— Тебе здесь нравится? — спросила Элли, стараясь не выдать отчаянную надежду, вдруг охватившую ее.

— Да, уютно, — ответил Карререс, не заметив ее напряженного ожидания, повалился на кровать и зевнул. — Ну и денек, — пробормотал он с улыбкой, — иди сюда…

Элли скользнула под одеяло и забилась под бок Каррересу, уткнувшись носом подмышку.

Она поежилась от утренней прохлады, и Карререс поправил одеяло. Сквозь ресницы Элли наблюдала, как он курит у окна, одевается, негромко переговаривается с Ти-Жаком, стоя в дверях. Это был другой Карререс — совсем незнакомый; незнакомы были расслабленные движения, рассеянная улыбка, будто освещавшая все его лицо, новый оттенок прежде холодных глаз, в которых мерцали теперь золотистые искорки. Как будто старая, жесткая и холодная шкура лопнула и отвалилась засохшими клочьями, а под ней оказался живой человек, которого невозможно было не любить, которому нельзя было не верить, для которого можно было сделать все — лишь бы не уходило от него это тепло. Все, что Элли чувствовала раньше, казалось глупым сном. Горячие волны любви захлестывали ее; Элли вдруг поняла, что проклятие снято — и она видит настоящего Карререса, выбравшегося наконец из ледяного тумана и готового идти дальше.