— Не нравится, — упрямо повторила Элли.

— Он совсем недавно в городе, — невпопад ответил Клаус. — Приехал в ту субботу, когда ты ходила в кино с Гербертом.

— Один? — быстро и тихо спросила Элли. Лицу стало горячо, спину свело от напряжения в ожидании нотации. Но Клаус, погруженный в свои мысли, только утвердительно замычал в ответ.

Это еще ничего не значит, подумала Элли и провела пальцем по спине игуаны. Ящерица аккуратно облизала перепачканный яйцом рот, переползла под лампу и прикрыла глаза. Элли потянулась следом, задела мокрый кустик папоротника и отдернула руку — теплая влага показалась неприятно липкой. Элли сердито спросила:

— Почему ты до сих пор никак не назовешь ее?

— Кого? — удивился Клаус. — Ах, ящерицу… — Клаус постучал по стеклянной стенке и пожал плечами. — Как же ты похожа на свою мать, — сказал он вдруг, глядя на игуану. В его голосе была смесь нежности и раздражения.

Элли свирепо фыркнула и захлопнула крышку террариума, едва не прищемив отцу нос.

Глава 3

К полудню дождь наконец закончился. В разрывы лиловых туч ломилось солнце и каталось по мокрому булыжнику на углу тихой улочки у подножия Порохового холма. С полосатых маркиз над витриной кафе стекали тонкие струйки воды и разбивались золотыми искрами. Затопленный город оживал, отряхивался от пасмурной серости, играл лаково-блестящими красками.

Герберт, щурясь и морща нос от солнечных зайчиков, уселся у самого окна и, ожидая, когда ему принесут обед, смотрел на улицу. С навеса еще текло, но толстая цветочница, замотанная в прозрачный дождевик, уже хлопотала над расставленными у входа в кафе охапками хризантем, поворачивала ведра так, чтобы солнечные лучи падали на цветы. К потоку воды, несущемуся вдоль бордюра, набежали мальчишки, — один из них нес кораблик, сделанный из целого листа газеты, — и заспорили над ненадежным судном, размахивая руками. Герберт даже сквозь толстое стекло витрины слышал их звонкие крики. От промокшего плаща одинокого прохожего валил пар. Мужчина быстрым шагом приближался к кафе, и Герберт нахмурился: сплошь темные углы и жесткая кожа — прохожий был неуместен на этой радостной улице, как гарпун на пропахшей булочками кухне.

Прохожий остановился и заговорил с цветочницей. Та засуетилась над хризантемами; прохожий, ожидая, блуждающими глазами рассматривал гомонящих детей, бурный ручей, бегущий по мостовой, вывешенное в витрине кафе меню, покрытые клетчатыми скатертями столики за стеклом. Ну и тип, неуверенно подумал Герберт, когда их взгляды пересеклись. Человек в плаще цепко оглядел Герберта темными блестящими глазами, дернул уголком рта и отвернулся. Цветочница вытянула несколько веточек, сложила в букет, повертела, кокетливо склонив голову набок, и протянула покупателю. Тот покачал головой и, усмехнувшись, вытащил из ведра всю охапку. Цветочница умиленно заулыбалась, неся привычную сочувственную скороговорку, но, подняв, осеклась. Помрачнев, она бросилась отрывать надломленные листья и выдергивать подсохшие стебли. Покупатель ждал со скучающим лицом.

Ну и тип, снова неприязненно подумал Герберт. Похоже, мальчишки считали точно так же: забросив уже изрядно размокший кораблик, они сбились в кучку, наблюдая за тем, как человек в плаще расплачивается с цветочницей. Букет он держал странно: на отлете, вверх тормашками, так, что цветы едва не мели мостовую, — как будто оранжевые хризантемы вызывали в нем отвращение, которое нужно преодолеть ради какого-то важного дела. Он внимательно оглядел хихикающих детей и жестом подозвал самого перепачканного, босоногого, несмотря на осеннюю прохладу, с щербатой улыбкой и ехидными глазами. Мальчишка, косясь на друзей и не переставая похохатывать, бочком приблизился к типу и сунул руки в карманы. Кивнул в ответ на какой-то вопрос. Человек протянул ему цветы — мальчишка прижал букет к выпяченному животу, всей своей физиономией выражая снисходительное презрение к взрослым глупостям, и требовательно протянул ладонь. Мужчина на мгновение заколебался, потом убрал кошелек и вынул из кармана большую, тускло поблескивающую монету. Протянул мальчишке — тот взял ее, едва не выронив, — стряхнул с рукава влажный хризантемовый листок и пошел прочь. Хорошо еще, в кафе не заглянул, усмехнулся Герберт, кивнул официантке, принесшей кофе, и снова уставился в окно.

Мальчишка изумленно вертел монету. Стоящая рядом цветочница, близоруко щурясь, наклонилась к его раскрытой ладони, всплеснула руками и потянулась к монете, но мальчишка быстро сжал кулак и спрятал руку за спину, глядя исподлобья на ставшее вдруг хищным лицо толстухи. Слегка покраснев, цветочница сказала что-то и огляделась. Тип в плаще еще не успел уйти далеко. Цветочница несколько раз окликнула его — но тот даже не обернулся, шагая все так же размашисто и целеустремленно, и вскоре скрылся за поворотом. Тогда она принялась говорить что-то мальчишке, хмурясь и грозя пальцем, — тот энергично кивал на каждое слово, тычась подбородком в головки цветов; по чумазому лицу блуждала растерянная улыбка. Наконец цветочница замолчала; мальчишка крикнул что-то через плечо приятелям и побежал вниз по улице, вытягивая шею и обхватив букет обеими руками — одна ладошка так и осталась сжатой в кулак. Цветочница, глядя ему вслед, покачала головой, выплеснула из опустевшего ведра воду и принялась охорашивать оставшиеся цветы.

Пообедав, Герберт неторопливо побрел к фабрике. Он рассеянно поглядывая по сторонам, ловя отражения солнца в лужах и с наслаждением вдыхая горьковатый запах мокрой листвы. Неплохо бы послать Элли букет, что-то она в последнее время капризничает. Но только не хризантемы. Жаль, что сейчас во всем Клоксвилле не найти ни одного тюльпана: Элли однажды говорила, что любит весенние цветы. Упрямая девчонка вечно хочет того, чего нет.

Герберт в раздражении зашагал быстрее, забыв, что нарочно не спешил и даже собирался немного опоздать с перерыва: рядом с ангаром, в котором он работал, рыли яму под фундамент нового корпуса, и второй день подряд и без того шумный двор фабрики оглашался ревом экскаватора. Герберт издалека услышал его завывания и поморщился. Лавируя между грудами разрытой земли и кучами кирпичей, он почти бегом пересек двор, стремясь поскорее укрыться от грохота — тонкие стены ангара были ненадежной защитой, но все же слегка приглушали шум. Герберт уже взялся за дверную ручку, когда раздался предупреждающий крик, экскаватор заглох, и рабочие, переговариваясь, сгрудились над котлованом. Поколебавшись, Герберт решил все-таки подойти и посмотреть, что случилось.

— Кажись, до катакомб дорылись, господин инженер, — сказал кто-то, когда он протиснулся между широкими спинами.

Ковш экскаватора, содрав слой глины, проломил перекрытия над подземельеи, и посреди ямы теперь зиял черный провал. Из него несло холодом, застоявшейся водой, гнилыми водорослями. Дыра казалась бездонной, но в самой ее глубине иногда появлялись слабые блики, и на самой грани восприятия слышался плеск воды, отражающийся от стен. Каменные обломки на фоне влажной тьмы казались зубами огромного животного. Под ними виднелся маленький уступ, ограниченный тонкой цементной стенкой. Один из рабочих присел на корточки и аккуратно надавил на край дыры. Земля осыпалась, открыв небольшую нишу под самым потолком. Склонившись над ямой, рабочий залихватски ухнул. В ответ завыло, застонало, рассыпалось дробным эхом. Слегка побледнев, рабочий поспешно встал и отступил на пару шагов.

— Там что-то есть, — сказал он Герберту.

— Странно, — протянул Герберт, заглядывая в дыру. — Похоже на какой-то тайник, — сказал он, всматриваясь в темноту. Посреди ступеньки, тускло поблескивая на солнце сквозь толстый слой грязи, стояла большая стеклянная банка.

— Чью-то заначку сломал, — усмехнулся водитель экскаватора, заглянув через плечо Герберта. — Не повезло человеку.

Герберт кивнул и нахмурился: так тщательно запрятанная банка выглядела крайне подозрительно.

— То ли на помойку снести, то ли в полицию сдать, — заметил кто-то из рабочих, будто отвечая на его мысли. — Скорей всего, детишки баловались, но мало ли….

— Какие детишки? Туда взрослый-то в здравом уме не сунется, — возразил водитель.

— Несите ко мне, там посмотрим, — решил Герберт. Водитель, крякнув, обхватил банку двумя руками и, прижимая к животу, мелкими шажками двинулся ко входу в ангар. Герберт распахнул дверь, водитель просеменил по бетонному полу и с грохотом поставил банку на верстак. Герберт принялся обтирать ее промасленной тряпкой, стряхивая на пол влажные комья земли и тины.

— Старинная, — уважительно заметил водитель, когда Герберт стер последнее пятно красноватой глины.

Стекло было покрыто грязными разводами, но уже видно было, что оно толстое, зеленоватое, пестрое от застрявших в нем пузырьков воздуха. Герберт вспомнил, как его приятель, с детства увлеченный историей Клоксвилля, с восторгом показывал похожие осколки, найденные в развалинах тюрьмы, и мечтал найти хотя бы один целый сосуд для городского музея. Ну вот, подумал Герберт, — не только целый, но и полный; Гай будет счастлив. Банка была до краев залита мутноватой жидкостью, в которой угадывались круглые очертания большой белесой рыбы. Медная крышка с отчеканенным в середине примитивным узором плотно завернута и залита по краям красноватым воском. Он смялся и осыпался, но местами его поверхность сохранилась, и можно было разглядеть буквы, цифры и полустертый рисунок. Герберт присмотрелся. Цифры явно складывались в дату. Рассмотрев год, Герберт задумчиво хмыкнул и нерешительно потрогал крышку. Водитель попятился.

— Может, на воздухе оно лучше будет? — тревожно спросил он.

Рыбина безвольно качнулась в тяжелой жиже. К горлу Герберта подкатила тошнота. Он убрал руку, сглотнул и вытащил из-под верстака пачку старых газет.

— Отнесу в музей, — сказал он, тщательно оборачивая банку бумагой.

В закутке, втиснутом за музейною кассу и отгороженном от зала тонкой фанерой, сильно пахло кофе, старой бумагой и мышиным пометом. Гай, запустив руки в шевелюру, нависал над истрепанной схемой, расстеленной на столе. Вид у нее был такой, будто ее постоянно таскали в кармане и частенько использовали вместо скатерти во время попоек: стертая на сгибах, вся в пятнах от вина и жирных пальцев. Герберт со стуком поставил сверток прямо на грязноватую бумагу и с наслаждением потряс оттянутыми руками. Гай рассеянно кивнул.

— А я всегда говорил, что катакомбы тянутся до самого побережья, — удовлетворенно сказал он, не поднимая головы. — Это тебе не сундуки в городской канализации!

— Все сокровища ищем? — ехидно спросил Герберт. — Очередная самая верная карта?

Гай покачал головой, откинулся в кресле и закурил.

— Помнишь Пэт Кэрриган? — спросил он, разгоняя рукой дым.

— Эту старую каргу? Она что, еще жива? — недоверчиво рассмеялся Герберт.

— Живехонька! Заявляется на прошлой неделе: руки в карманы, в зубах — трубка, шляпа еле в дверь проходит. Увидала меня и давай скандалить: мол, как такого дрянного мальчишку, который дразнит беспомощных старух, приняли на работу в музей. Пятнадцать лет прошло, а ей хоть бы что!

— А здорово мы тогда, — не удержавшись, хихикнул Герберт. — Помнишь, как она тебя зонтиком?

— Да уж, — усмехнулся Гай и потер затылок. — Она, видите ли, сдала дом какому-то приезжему и отчаливает на побережье. Соскучилась, говорит, по морскому воздуху. Кругом, говорит, сухопутные крысы, словом перекинуться не с кем. Хотела подарить городу свой архив, — дела, мол, прошлые, все сроки вышли, — но теперь сомневается… Потом, правда, смилостивилась. Не поверишь — три часа бумаги в грузовик таскали, такая свалка! Половина мышами объедена: нате, разбирайтесь! Вот, разбираемся… — Гай кивнул на пыльные коробки в углу и задумчиво добавил: — Знаешь, карту-то она наверняка по ошибке отдала. Это тебе не древний счет из винной лавки, такая схема дорогого стоит… Смотри: здесь все судоходные туннели отмечены. Мечта контрабандиста!

— Это уже сто лет как по-другому делается, — пожал плечами Герберт.

— Не знаю, не знаю… — Гай снова склонился над картой, покусывая карандаш. — А что у тебя? — спохватился он, наткнувшись взглядом на сверток.

— Мечта контрабандиста, — ехидно ответил Герберт и принялся разворачивать подмокшие газеты. — Рыбный суп капитана Кэрригана… правда, протух немного, так сколько лет прошло!

Он наконец ободрал бумагу и подвинул банку к Гаю. Тот слегка отшатнулся, но быстро взял себя в руки и, сморщившись, принялся рассматривать остатки воска.

— Извини, что вместе с этой жижей притащил — из-за печатей не стал выливать, — объяснил Герберт. — Да и страшновато как-то открывать… Ты если крышку собираешься отвинчивать — подожди, пока я выйду.

— И слава богу, что не стал, — отозвался Гай и схватился за лупу. — Слушай, Герб, ты молодчина! Знаешь, что это?

— Действующая модель Моби Дика?

— Тьфу на тебя, — рассердился Гай. — Это один из препаратов того сумасшедшего тюремного врача!

Герберт присвистнул.

— Так ей лет триста? Знал бы — слупил с тебя пару монет…

— Двести с чем-то, — поправил Гай. — Ну надо же! Как сохранилась! — он влюблено приник к стеклу, за которым вяло покачивалась рыбина. Герберт посмотрел на часы и встал.

— Мне пора. Ты, главное, не целуйся с ней — старовата.

— С меня пиво! — спохватился Гай.

— Да уж надеюсь, — проворчал Герберт и вышел. Гай поднял банку, и жидкость тяжело качнулась. Шевельнулись прозрачные плавники.

— Прям как живая! — пробормотал Гай, вглядываясь в опаловые глубины банки.

Глава 4

Оглушительно прогремел дверной звонок. Пэт Кэрриган была туговата на ухо, вот и поставила этого электрического монстра, придуманного, наверное, китайскими военными для устрашения идеологических врагов. Карререс поморщился: надо бы поменять. Да только что-то подсказывало: здесь не придется задержаться надолго, и смысла обустраиваться нет.

На пороге стояла румяная дама с пышной прической. Она цепко оглядела Карререса и, видимо, осталась довольна.

— Здравствуйте, доктор, — пропела она, напористо улыбаясь. — Вас рекомендовал господин Нуссер. Вы должны помочь моему сыну, мальчик страшно мучается…

Она попыталась шагнуть в дверь, и Карререс вскинул ладони, отстраняясь.

— Я давно не практикую, — пробормотал он. Вот болтун этот Нуссер! Сказать бы ему сейчас пару ласковых… — Мне жаль, что вы зря потеряли время. Стоило сначала позвонить… — Карререс попытался отступить, но дама не унималась.

— Но вас рекомендовал господин Нуссер…

Дама жужжала и вилась, пытаясь оттеснить Карререса с порога. Он уже хотел прекратить эту сцену и захлопнуть дверь, когда из-за обширных юбок высунулась плохо вымытая рожица. Мальчишка сердито потянул мать за рукав и топнул босой ногой о мокрый асфальт, добавив пару брызг на свои и без того запачканные штаны, а заодно и на материнские колготки.

Дама, не обращая внимания на сына, продолжала наседать, и мальчишка вновь скрылся за ее спиной. Но Карререс успел узнать давешнего курьера, который отнес цветы. Судьба, расщедрившись, подкидывала подарки, небрежно маскируя их под совпадения, и доктор не собирался от них отказываться. Карререс улыбнулся и отступил, освобождая проход.

— Прошу в лабораторию, — сказал он, указывая на лестницу в полуподвал.

Дама растерянно осеклась: явно настроенная зудеть до последнего, она не рассчитывала на такую легкую победу. Вскинув голову, она проплыла в дом, таща на буксире сына. Мальчишка медленно выворачивал голову, стараясь не выпускать Карререса из виду — он тоже узнал доктора, и это, похоже, тревожило его. «Ах да, монета, — улыбнулся про себя Карререс. — Наверняка не сказал родителям ни слова, спрятал, а теперь боится, что всплывет».

Оглядевшись в лаборатории, дама притихла. Она явно ожидала увидеть что-то вроде кабинета психоаналитика, с дубовым столом и плюшевой кушеткой. Уперевшись взглядом в наполовину вскрытый череп мандрила и испачканный чем-то темным скальпель (Карререс чистил им трубку), она совсем сникла. Ухватив сына за руку, дама подтянула его поближе, разве что не пытаясь спрятать за спину.

— Не беспокойтесь, я уже давно не экспериментирую на людях, — утешил ее Карререс, подвигая два сосновых стула в подозрительных пятнах. Дама неудобно присела на самый краешек и замерла. Она явно мечтала сбежать, а потом, придя в себя и обретя привычную самоуверенность, устроить разнос несчастному аптекарю, который отправил ее с сыном в лапы к опасному маньяку. Но сейчас она даже уменьшилась ростом. Мальчишка же, наоборот, весь вытянулся, изнывая от восторга. Видно было, что больше всего на свете ему хочется потыкать пальцем в препараты да понажимать на кнопки. Мать тоже это заметила.

— Не трогай ничего! — засуетилась она, позабыв о собственном страхе. — Знаете, — продолжила она уже доктору, — мой Венни — такой непослушный мальчик, а с тех пор, как его бабка уехала из города, и вовсе от рук отбился, — она почему-то обвиняющее посмотрела на Карререса. — Вечно сует нос куда не попадя, и такой скрытный…

Мальчишка снова насторожился, а мать продолжала гудеть: хитрый, и неусидчивый, совершенно неуправляем, представляете, вчера он… а вот позавчера… Венни явно был великим грешником. Теперь вот обувь носить отказывается, благо, пока еще тепло… и не переспоришь его, пыталась заставлять, но после того, как он выкинул новенькие кроссовки…

— А, собственно, почему? — вклинился в этот поток Карререс, и дама уставилась на него с изумленным возмущением.

— Настоящие индейцы всегда ходят разутые, — насупился Венни.

— Ах да, — улыбнулся Карререс. — Как я сразу не догадался.

Мальчишка торжествующе покосился на мать и снова вперился в доктора. Теперь он глядел с вызовом, и весь был как на ладони. «Все взрослые — дураки, — явственно читалось на его физиономии, — а расскажешь про монету — растреплю, что ты даришь веники аптекаревой дочке. Тили-тили-тесто…» Карререс сжал губы, чтоб не расхохотаться, и, сделав серьезное лицо, повернулся к даме.

— Так на что мы жалуемся? — спросил он с самым озабоченным видом. — На плохое поведение?

Дама покосилась на скальпель и испуганно замотала головой. Мальчику все время снится один и тот же кошмар, объяснила она. Домашний врач посоветовал психоаналитика, но вы же понимаете, доктор, не хотелось бы, чтобы какой-то посторонний человек расспрашивал, когда Венни начал ходить на горшок (Венни заскрипел зубами) и все такое. А вас рекомендовал господин Нуссер, сказал, что это как раз по вашей части… Что именно за кошмар? Мальчику снится, что на его голову валится огромное куриное яйцо, и господин Нуссер сказал, что… Увидев выражение лица Карререса, дама побледнела.

— Это опасно? — спросила она плачущим шепотом.

— Само по себе — вряд ли, — пожал плечами доктор, поспешно возвращая маску сочувственного, успокоительного интереса. Дама продолжала. Мальчик кричит от страха, подолгу не может заснуть и вообще ужасно страдает, правда, Венни? Венни сосредоточенно шевелил пальцами на ногах, пытаясь изобразить какую-то фигуру. Уши у него были пунцовые.