— Можно подумать, ты пришла сюда просто прогуляться, — ехидно сказал карлик и вздохнул. — Вот увидишь, на этот раз мы сможем проскочить. До самого побережья… а там… — Ти-Жак снова вздохнул, кривя губы в неумелой улыбке. Потом встряхнулся, и его лицо стало хитровато-слащавым. — Ты бы поплыла с нами, Беглая?

— Не зная дороги, мы погибнем, любезный Ти-Жак, — ответила та. — Может быть, мы даже смогли бы дойти до побережья. Но проскользнуть между струями тумана… пробраться сквозь мангры… Мой муж едва не потерял голову, когда по глупости забрел туда.

— Почему же — едва? Потерял, — вставил карлик.

— Мы познакомились на кухне, Ти-Жак, — снисходительно напомнила женщина и продолжала, чуть хмурясь: — Найти русло в великих болотах… не разбиться о рифы в… — Ти-Жак слушал, затаив дыхание. Заметив азартный блеск в его глазах, женщина усмехнулась. — И не надейся. Я действительно не помню дорогу.

Глаза карлика погасли, и он вновь поболтал ногой в воде. Потом заговорил вкрадчиво, почти умоляюще:

— Подумай, Беглая. Смотри — вода прибывает. Смотри — до медной полоски, указанной капитаном, остался всего фут — за те годы, которые мы здесь живем, вода ни разу не поднималась так высоко. Представь, Беглая: ты на палубе, и вокруг только море. Ты вспомнишь. Я уверен — как только мы выйдем в море, ты вспомнишь.

— Ты же знаешь, что я уже пыталась однажды. А ведь я тогда была моложе, и до острова было ближе, много ближе…

— Это Клаус тянул тебя назад!

— Неправда. Я забыла дорогу, Ти-Жак. А потом — зачем тебе я? Или ты наконец протрезвел и перестал верить во всякие глупости? У тебя же есть капитан.

— Если бы! — заверещал карлик. Слащавая маска разом слетела с него, и лицо перекосилось от злобы и страха. — Капитана больше нет. Капитана больше нет!

— Что, все-таки протух? — равнодушно спросила Реме. — Как тебе не повезло.

— Ты… — Ти-Жак сжал кулаки и застыл, пораженный какой-то мыслью. — Ты поднималась сегодня, Беглая? — вкрадчиво спросил он.

Реме усмехнулась, глядя Ти-Жаку в глаза, и покачала головой. Отвернулась, собираясь уходить. Ти-Жак подскочил к ней и, придушенно взвизгнув, вцепился в бахрому шали. Брезгливо морщась, Беглая принялась отдирать костлявые синюшные пальцы и закричала от злости и боли, когда карлик в бешенстве впился зубами в ее руку. От оплеухи Ти-Жак покатился в сторону и едва не упал в воду, в последний момент уцепившись за край. Похоже, удар слегка отрезвил его. Бочком перебравшись подальше от разъяренной женщины, он присел на корточки, потер щеку, и вдруг злобно рассмеялся.

— Так даже лучше, — наконец выговорил он. — Он в городе, и он будет искать Капитана… Берегись, Беглая! Тебе придется туго, когда он поймет.

— Кто — он? — подняла бровь Реме.

Шепотом, дергая лицом и вытягивая губы в трубочку, Ти-Жак прошептал имя.

— Так вот почему ты засуетился… — Реме невольно поежилась, стянула шаль на груди, и карлик вновь расхохотался, брызгая слюной.

— Что, не знала, кому перешла дорогу? Ты станешь такой же, как мы, и он будет смеяться над тобой так же, как посмеялся над нами!

— Когда-то ты сам любил посмеяться, — заметила Реме. Карлик помрачнел.

— Любил, — кивнул он. — А ты всегда была обидчива, Беглая… Беглая! От него не сбежишь, нееет…

Глава 9

Негромко стукнула дверь в аптеку. Клаус бросился вниз, распространяя коньячный запах и теряя на ходу туфли. На последней ступеньке он задержался. С силой провел ладонью по лицу, будто стирая отчаяние и ужас, выпрямился, грозно встопорщил усы и медленно вышел навстречу дочери.

— Где ты была? — прорычал аптекарь.

Элли молча сбросила туфли и, шлепая мокрыми ногами, доковыляла до стоящего под вешалкой стула, на котором никто никогда не сидел. Смахнула с него два зонтика и отцовский берет, присела, подложив под себя ладони. Мокрые волосы липли ко лбу крысиными хвостиками, с них стекали струйки воды, заливали глаза, пробирались по щекам ко рту, и Элли то и дело моргала и машинально проводила языком по губам, избавляясь от капель. Клаус, озадаченный молчанием дочери, протер очки полой халата и снова нацепил их на нос.

— Да ты вся промокла! — воскликнул он, разом растеряв всю суровость. — Немедленно переоденься, а я пока налью тебе бренди.

Он затопал вверх по лестнице, пыхтя и отдуваясь. Помедлив, Элли поднялась и побрела следом.

— Я была у доктора Карререса, — проговорила она, остановившись у раскрытой двери кабинета.

— И не забудь надеть шерстяные носки, — крикнул Клаус через плечо. — Что?! — он резко обернулся, расплескивая коньяк, и уставился на дочь. Элли откашлялась.

— Я была у доктора Карререса, — повторила она.

— Что ты делала у него так поздно? — обалдело спросил Клаус.

— Ну па! — покраснела Элли. Аптекарь внимательно вгляделся в лицо дочери. Блестящие глаза, раскрасневшиеся, горящие щеки, мокрые волосы спутаны; губы припухли, будто искусанные. Потупившись, Клаус принялся перебирать бумаги, лежащие на столе.

— В конце концов, это твое дело, — буркнул он и смущенно прочистил горло. — Надеюсь, он… эээ… не обижал тебя?

— Что ты имеешь в виду? — хихикнула Элли и вдруг всхлипнула. Клаус с ужасом посмотрел на дочь и побагровел.

— Да как он посмел! Этот древний старик…

— Старик? Мне показалось, что он вполне в неплохой форме, — зло рассмеялась Элли, размазывая слезы.

— Элли Бриджит Нуссер! — потрясенно одернул ее Клаус. — В конце концов, ему почти триста лет, если не больше… — пробормотал он. Элли фыркнула.

— Знаю, — и, зажмурившись от собственной наглости, добавила: — Всегда мечтала переспать с кем-нибудь легендарным.

— Прекрати наконец! — Клаус грохнул кулаком по столу. Налитый для Элли стакан с бренди подпрыгнул и накренился, заливая бумаги; аптекарь подхватил его и осушил залпом, не чувствуя вкуса. — Все. Иди к себе и ложись спать. Видеть тебя не могу, ведешь себя как… как… И не смей никуда уходить завтра! Чтоб носу не высовывала!

— Домашний арест? — ехидно спросила Элли.

— Да, домашний арест! — загремел Клаус. — А с этим… чудовищным типом я поговорю.

— Только будь повежливее, а то он раздумает помогать тебе с операцией, — Клаус застыл, потрясенный, И Элли зло рассмеялась: — Что, думал, я не знаю? Ненавижу эту чертову ящерицу!

— Это Карререс тебе сказал?! Да он сумасшедший! Это какой-то антинаучный бред!

— Что — это? — вкрадчиво спросила Элли.

Они замерли, глядя друг на друга с испуганным возмущением. Наконец аптекарь опустил глаза, побарабанил пальцами по столу. Вытащил из ящика бутылку, налил два стакана, протянул один дочери:

— Выпей все-таки, а то простынешь…

Обхватив стакан ладонями, Элли с ногами забилась в кресло и свернулась в клубок. Они пили молча, настороженно поглядывая друг на друга и поспешно отводя глаза, едва их взгляды пересекались. Иногда Элли тихо всхлипывала, и тогда Клаус гримасничал, как от зубной боли. Тишина в кабинете становилась все гуще. Аптекарю начинало казаться, что скоро воздух станет настолько плотным, что раздавит их — или взорвется. Страшно было нарушить хрупкое перемирие неосторожным словом; еще страшнее — погружаться в это вязкое молчание.

Элли судорожно вздохнула, залпом допила бренди и безвольно уронила руки на колени.

— Знаешь, сегодня вечером заходил Гай, просил чего-нибудь тонизирующего, — принужденно заговорил Клаус. — Я дал ему сироп лимонника — как ты думаешь… Элли? — он схватил страшно побледневшую Элли за локоть, но она уже пришла в себя и раздраженно вырвала руку. — Да что с тобой?!

— Когда — вечером? — спросила она.

— Не помню, — отмахнулся Клаус. — Знаешь, он как-то…

— Папа. Постарайся вспомнить. Это очень важно.

— Довольно поздно вечером, — пожал плечами аптекарь. — И вел себя престранно. Совершенно невежливо… — Клаус вдруг всплеснул руками. — Он что, все знает? Он же лучший приятель Герберта…

— К черту твоего Герберта.

— Но, дочь, ты же хотела выйти за него замуж…

— Это ты хотел выдать меня за него.

— Что за чушь, — Клаус подбросил монету, сжал ее в кулаке и вдруг оживился: — Но, значит, тогда я не собирался пересаживать тебя в игуану!

— Да это одно и то же! — взорвалась Элли и выпрыгнула из кресла.

— Немедленно вернись! — заорал Клаус, бросаясь следом.

Споткнувшись, он едва удержался за перила и остановился, хватаясь за сердце. Каблуки Элли дробно простучали по лестнице. Грохнула дверь, жалобно зазвенели потревоженные склянки в аптеке…

Клаус грузно осел на ступеньку и спрятал лицо в ладони.

Глава 10

Город засыпал. В окнах гас свет, фонари горели через один, и ни одна машина не проезжала мимо — не говоря уже о такси. Тишину нарушал лишь монотонный шелест дождя. Герберт, прихрамывая, брел по пустой улице. Растянутая днем лодыжка болела, он промок, промерз и скрипел зубами от раздражения и усталости. Проклятые катакомбы нарушили все планы срочной работы, пришлось допоздна метаться между изуродованным котлованом и никуда теперь не годными чертежами. Теперь Герберт мечтал лишь о том, чтобы выпить чаю и упасть в кровать.

Узкие цементные ступеньки, ведущие к крыльцу, скрывались в тени козырька, и Герберт чуть не споткнулся об скорчившуюся под дверью темную фигурку. Чертыхнувшись, он отступил на тротуар. Человек на крыльце мерно раскачивался; Герберт различил жалобное поскуливание. К досаде на неожиданную помеху примешался смутный, темный страх. Инженер нагнулся и сердито тряхнул сидящего за плечо. Тот всхлипнул в последний раз и затих. Герберт дотянулся до выключателя, и тусклая лампочка залила крыльцо пыльным светом.

— Элли?! — Герберт растерянно поглядел на бледное мокрое лицо, слипшиеся ресницы, красную кайму вокруг ноздрей. — Давай-ка вставай…

Он подхватил ее подмышки и рывком поднял. Элли запуталась в собственных ногах и пошатнулась, едва он отпустил — пришлось снова подхватывать, не давать сползти обратно на ступеньки. Придерживая девушку за талию, Герберт полез в карман за ключом.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, слепо нашаривая замочную скважину.

— Вот, — вместо ответа Элли протянула ему кусок цепочки с медным кольцом. Герберт несколько секунд смотрел, не узнавая, потом взглянул на дверь — рядом с косяком жалко болтался остаток из нескольких звеньев. — Оборвала тебе звонок, — хихикнула Элли. — Понимаешь, мне больше некуда было идти… Где ты был?

— На работе, — сухо ответил Герберт и потянул носом. — Да ты пьяна! — возмущенно воскликнул он. — Давай-ка я отвезу тебя домой, твой отец, наверное, с ума сходит!

— И ты туда же, — непонятно пробормотала Элли. — Может, ты меня все-таки впустишь? Я насквозь промокла…

Войдя в дом, Элли тут же юркнула в комнату. «Я твой свитер возьму?» — прокричала она. Ответа явно не требовалось, и Герберт лишь молча кивнул. Он расхаживал по кухне, тоскливо вздыхал, ерошил волосы. О предстоящем объяснении с Клаусом даже думать не хотелось.

Чайник забулькал и выплюнул струю пара; Герберт привернул газ, неуверенно потоптался на пороге кухни. Было слышно, как Элли шуршит одеждой. Наконец она вошла, на ходу подворачивая рукава и ежась; пробормотала: «Колючий». Свитер Герберта доходил ей почти до колен, подбородок тонул в широком воротнике. По-прежнему заплаканная, она выглядела теперь совершенно трезвой и очень несчастной. Герберту стало неловко за свое раздражение.

Элли наотрез отказалась ехать домой; рассказывать, что случилось, она тоже не захотела. Только смотрела исподлобья, всхлипывала и порывалась уйти, как только слышала о том, что, мол, неплохо хотя бы предупредить Клауса. В конце концов Герберт сдался. Он вздохнул, снова представив разъяренного аптекаря, в последний раз покосился на телефон и махнул рукой. Разлил чай. Зажег несколько свечей в одинаковых стеклянных подсвечниках, расставил линейкой на столе.

— Зачем это? — сердито спросила Элли, ткнув пальцем в аккуратный строй.

— Ты же любишь, принцесса, — удивленно ответил Герберт и чуть подвинул одну свечу, выбившуюся из ряда.

— Не смей, — протянула Элли, и Герберт вздрогнул, услышав низкий, протяжный голос, так не похожий на привычный щебет. — Не смей называть меня принцессой! Иначе я уйду.

— Опять начинается… В таком виде? — Герберт ткнул пальцем в торчащие из-под свитера голые коленки.

— Одеться недолго…

— Да что с тобой сегодня… — Герберт неуклюже приобнял ее, осторожно нащупывая сквозь грубую шерсть хрупкие ребра.

Элли едва заметно шевельнулась, уходя из-под руки.

— Я его ненавижу, — пробормотала она неуверенно, будто пытаясь убедить саму себя.

— Кого? Кого? — Герберт заглянул в ее искаженное лицо, отвел глаза. — Пожалуйста, не думай сейчас…

— Так, одного человека… — Элли уперлась руками в плечи, отстраняясь. — Пусти.

Она снова села, отхлебнула чаю, поежилась. Воспоминания о докторе окатывали ледяным стыдом и яростью. Казалось, что запах Карререса окутывает ее видимой пеленой, багровым горячим облаком вроде ореола вокруг свечного пламени. Элли не понимала, почему Герберт не замечает этого, и хотела, чтобы заметил и понял наконец, и страшилась, что заметит.

Герберт мрачно звенел ложечкой, порывался заговорить, но все не решался. Улыбнуться ему, думала Элли, сказать, что поссорилась с отцом — и можно будет остаться. Делать бутерброды по утрам, ждать с работы… А по выходным ходить в кино или навещать отца. Или ездить на пикники — только не на Пороховой холм, вокруг Клоксвилля много других подходящих мест. Забыть все, как страшный сон; да и забывать-то нечего, разыгравшееся воображение быстро угомонится рядом с надежным и твердо стоящим на земле Гербертом. Он перестанет называть ее принцессой, чтобы не расстраивать. Он не будет толкать в рокочущую темноту и пугать черными парусами… Герберт взял ее за руку, решительно набрал в грудь воздуха, и Элли захотелось завыть от тоски.

Тяжелый стук в дверь заставил их подпрыгнуть.

— Кого еще черти принесли… — простонал Герберт и вдруг облегченно заулыбался. — Иду-иду, господин Нуссер! — крикнул он и бросился открывать. Элли попыталась удержать его за рукав — он высвободился, мимоходом чмокнул ее в лоб и, не скрывая радости, живо распахнул дверь.

Элли опрометью бросилась на кухню и задергала створку окна. Защелка никак не поддавалась; вскочив на подоконник, Элли потянулась к приоткрытой форточке и вдруг сообразила, что будь это Клаус, он давно уже ворвался бы в дом. Она прислушалась к неразборчивым голосам в прихожей. «Не могу один, извини…» — бубнил ночной гость. «Да вы что, сговорились сегодня?» — жалобный вскрик Герберта. «Извини, что так поздно… не помешаю… просто посижу, ты ложись… холодно очень, боюсь…». Голос был прерывистый, невнятный. Похоже, кто-то из приятелей надрался, усмехнулась Элли и медленно спустилась на пол.

— Да заходи уже, — сказал Герберт, входя на кухню. — Мы тут… Элли?

Элли кивнула так осторожно, словно боялась, что от малейшего движения задавленный, скомканный крик расправится, как пружина, и, разрывая легкие, вырвется из горла. Удары крови в ушах звучали гулко, как огромный барабан. «Ну же… у тебя получится!» — с яростным напряжением сказал в голове Карререс, и сильно запахло порохом. Гай улыбнулся половиной лица, подмигнул, и Элли с шумом втянула в себя воздух.

— Что это с вами? — растерянно спросил Герберт, переводя взгляд с синюшно-бледного, нелепо скособочившегося Гая на бескровное от ужаса лицо Элли. Гай покачал головой — ничего, все в порядке, — и вдруг, немыслимо изогнувшись, передернулся всем телом.

— Знобит, — пояснил он, и Герберт изо всех сил вцепился в соломинку здравого смысла.

— Да ты простыл, наверное. Тебе нужно согреться, — сипло пробормотал он, едва шевеля губами, и потянулся к чайнику.

— Согреться? — Гай неловко потоптался на месте, будто не понимая, что нужно делать. Вдруг его глаза закатились, по телу снова прошла крупная дрожь. Он судорожно забрал в кулак свитер, комкая заскорузлую, изорванную ткань. — Согреться!

Все еще стягивая дыру на груди, он схватил одну из забытых свечей. Не веря своим глазам, Герберт и Элли смотрели, как Гай хлебает из стакана-подсвечника расплавленный воск, не обращая внимания на суматошно бьющееся у самых ресниц пламя. Сделав последний глоток, Гай облизнул покрывшиеся парафиновой коростой губы. Провел ладонью по лицу, погасив тлеющую бровь, озадаченно взглянул на испачканную пеплом ладонь, снова провел по глазам, стряхивая подпаленные волоски.

— Черт! — испуганно вскрикнул он. — Я обжегся!

И тут Элли засмеялась. Она взвизгивала и всхлипывала, топала, трясла головой, пыталась остановиться и вновь начинала давиться хохотом. Глядя на нее, Герберт неуверенно улыбнулся, а потом нахмурился.

— Да вы меня разыграли!

Элли икнула, вытерла глаза и снова прыснула. Вытянула трубочкой губы, стараясь придать лицу серьезное выражение.

— Ничего себе шутка, а? — протянула она.

Герберт с досадой пожал плечами.

— Совершенно дурацкая, — сказал он. — Гай, надеюсь, ты проводишь Элли до дома.

— Но…

— Элли, я спать хочу. Завтра позвоню.

Ни говоря больше ни слова, он заперся в ванной и стоял там, пока не услышал, как хлопнула дверь на улицу. Только тогда он включил воду и принялся медленно, тщательно чистить зубы. Думать о случившемся совершенно не хотелось. «Розыгрыш, — бормотал он, — как она хохотала, это розыгрыш. Нашли время». Спроси его кто-нибудь, в чем заключается соль шутки — Герберт не смог бы ответить.

Сквозь шум воды снова послышался скрип двери. Герберт завернул кран и прислушался. В квартире было тихо, но он вдруг понял, что ему страшно выйти из ванной — он боялся обнаружить, что Гай и Элли не ушли, а зачем-то ждут его. На лбу выступили капельки пота.

Глубоко вдохнув, Герберт резким толчком распахнул дверь и стремительно вылетел в комнату. «Я же сказал…» — начал было он и осекся. Присел на кровать, пытаясь успокоиться. Потом, стыдясь и посмеиваясь, заглянул на кухню. Вернулся, решительно улегся в кровать и уставился в потолок, стараясь не вспоминать кровавые лохмотья на груди Гая и умоляющие, полные ужаса глаза Элли.

Предутренняя тьма выцветала и серела, морось превратилась в туман, и углы домов выдвигались из него неожиданно, как носы гигантских кораблей. Элли шла куда глаза глядят, не разбирая дороги. Она была почти благодарна Герберту. Страх исчез, растворенный всепоглощающей усталостью. Элли вдруг подумалось, что ее мать ушла из дома в такую же ночь — растаяла в бесцветном тумане, чтобы возникнуть вновь в местах странных и волшебных. Элли замедлила шаг, любуясь струйками пара, поднимавшегося над сточной решеткой — казалось, над мостовой распускаются бледные эфемерные цветы. Неприкаянность и одиночество казались всего лишь тонкой пленкой, под которой плескалась надежда на освобождение. Элли совершенно некуда было идти, но почему-то сейчас это не пугало.

Совсем рядом кто-то хмыкнул иронично и одобрительно, и Элли подобралась, оглядываясь. «Анхельо?» — тихо окликнула она; прикрыла рот ладонью и испуганно округлила глаза, поняв, что голос прозвучал в ее голове. Топнула ногой, сердясь на свою слабость, и вдруг поймала себя на том, что улыбается. Старательно хмурясь, она тихо двинулась вверх по улице.