На всякий случай.
Как мне хотелось, чтобы моему другу никогда больше не выпало «всякого случая». Чтобы ему можно было расстаться с острой сталью. Я смотрела, как Серел кружит по комнате, изучая свое новое жилье, и комок вставал у меня в горле.
— Прости, — сказала я. — Не думала, что будет так… — Я запнулась на слове. — Я скоро раздобуду тебе что-нибудь получше.
— Что? Да тут шикарно! — Он наградил меня ухмылкой.
Боги, ничто не сравнится с его улыбкой. Она осветила все лицо. Он подошел к окну, простер руки:
— Ты посмотри! Из него видна свобода, Тисаана!
Свобода — глаз не отвести: узкий переулок, заваленный мусором, и кирпичная стена с накорябанным на ней очень нехорошим аранским словом.
— Что с того, что не ласкает глаз, — добавил Серел, словно подслушав мои сомнения. — С хорошим часто так.
В другое время я бы непременно воспользовалась приоткрытой им дверью, чтобы, по обыкновению, отпустить на свой счет глупую и злую шуточку. Но сейчас не находила слов.
Мне хотелось ему верить. Но я видела его силуэт на фоне окна, когда он уронил руки, оглядывая столичные трущобы. Видела, как погасла его улыбка и между бровями собрались морщины. И я чувствовала — он тоже в сомнении.
Свобода — да. Но его и многих других снова вырвали из привычной жизни и вышвырнули в мир, которому нет до них дела.
И мое дело — как-то это возместить.
Остаток дня я прожила как в тумане. Упражнялась. Обдумывала стратегию. Вместе с Нурой, сиризенами и Зеритом склонялась над картами. Тщательно следила за Решайе и старательно латала дыры, которые проделывала у меня в груди тревога. И конечно, ничего не показывала. Я мало что умею лучше, чем скрывать колебания, вот и теперь прятала их за спокойной, гладкой как шелк самоуверенностью.
И все же, судя по тому, как за ужином поглядывал на меня Саммерин, он угадал кое-что из того, что я не хотела показать.
— У тебя усталый вид, — сказал он.
В его устах это прозвучало не обидно, а ласково. Был у него такой дар.
— У тебя тоже.
Он тихо усмехнулся:
— Не сомневаюсь.
— Тревожишься за Мофа?
— Макс его прикроет. От всего, от чего сумеет.
«От чего сумеет». Мы оба понимали, что это значит. Одно дело — прикрыть Мофа от магии и стали, прикрыть от ран на теле. Но мы с Саммерином знали, что война ранит глубже.
Саммерин задумчиво раскручивал вино в бокале. При первом знакомстве его спокойствие показалось мне совершенно непробиваемым. А теперь я и в нем видела невысказанное сомнение, оседавшее на молчании, как туман на запотевшем стекле.
— Иногда я боюсь, что всему этому не будет конца, — пробормотала я.
Он помолчал, прежде чем ответить.
— Иногда я тоже. — Он отставил бокал, опустил глаза в стол. — Но я для того так рвался в целители, чтобы чинить то, что сломалось. Пусть даже мои способности так хорошо подходят… для разрушения.
«Подходят для разрушения»… Я вспомнила, как выглядело исцеление силами Саммерина: мышцы, жилы, кожа стягивались будто по собственной воле. Еще я вспомнила, как ощутила его власть над моим телом, когда не сдержала Решайе, — тогда, в казарме рабов в Трелле.
Он сделал то, что был должен, и я была тому рада. Но солгала бы, сказав, что не вижу темной стороны его силы. И Саммерину, наверное, приходилось отталкивать ее так же, как мне — мою.
— Понимаешь, человеческое тело — великолепная машина. — Он говорил будто бы сам с собой. — Все мускулы, сосуды, нервы безупречно согласованы. Но это согласие так легко нарушить. Боец я так себе, но на моем счету больше убитых, чем у остальных в моей части. Я убиваю умело. Вот они и не хотели меня отпускать.
При этих словах он брезгливо наморщил нос, и по спине у меня прошел озноб.
— Как ты вырвался?
— Я им был нужен ради Макса, когда в нем обитал Решайе. Но все равно они ждали от меня работы воина, а не целителя. Макс тогда поднажал. Сказал, что ему необходим целитель и почему бы не я, раз уж я все равно его оседлал. — Слабая улыбка. — Это, конечно, он так выразился.
Я улыбнулась. Конечно он.
— Мне трудно представить тебя кем-то, кроме целителя, — сказала я. — Тебе это так подходит.
— По правде сказать, Тисаана, целительство — это война. — Он только теперь вскинул на меня глаза, и в них под обычным спокойствием мелькнуло что-то острое и шершавое. — Действуешь иногда чисто по наитию. И бывает, вопреки всем стараниям, проигрываешь бой. Исцелять по любому счету труднее, чем убивать. Но это уж всегда так. Я прошел обе дороги. Разрушать просто. Создавать трудно.
Он откинулся назад, глубоко затянулся из трубки. И когда заговорил снова, улыбка сползла с его губ.
— Но дело того стоит, — сказал он. — Это дело всегда того стоит.
Мне выделили комнату в гостевом крыле дома. Здесь не пахло смертью, как в главных жилых помещениях, и в Решайе эта комната тоже не всколыхнула воспоминаний. Но все же я, лежа в темноте, костями чувствовала отсутствие Макса. А ведь я привыкла терять тех, кого люблю. И не ждала, что у одиночества окажутся такие острые зубы.
Решайе обвился вокруг моей боли, как струйка дыма вокруг чашечки трубки. Я чувствовала, как он перебирает и с любопытством рассматривает мою печаль.
При других обстоятельствах я бы ее отняла. Сейчас слишком устала.
«Ты знаешь это чувство?»
…Я знаю печаль…
«Не печаль. Скорее это…»
Что «это»? Я показала ему, что пережила, оставляя за спиной Серела, как с тех пор каждую минуту мечтала его вернуть. И еще сочащуюся кровью рану от потери матери, хотя с тех пор прошло столько лет, что ее черты стерлись в памяти.
…Горе… — пробормотал Решайе.
Я удивилась: ему понятно горе?
«Пожалуй, это можно назвать горем. Боль от чьего-то отсутствия».
…Для меня было таким горем лишиться Максантариуса. Пока не появилась ты…
Я подавила отвращение. Мне хотелось сказать: «Какое у тебя право грустить по нему, тосковать? После всего, что ты с ним сделал?» Но я старательно спрятала эти мысли, скрыла их там, куда Решайе не дотянуться. И спросила его:
«А что было до того?»
…До того ничего не было…
«А другие люди, носившие тебя в себе?»
…До Максантариуса была белизна, белизна, белизна. Другие были. Но теперь они всего лишь разбитое окно в иные жизни…
Запах моря, женщина глядится в зеркало, убирает от глаз медные волосы. Вкус малины.
«А до того?»
…До чего?..
«Когда у тебя не было других. Или всегда были?»
Молчание. Горестная пустота.
…Не думаю… — прошептал он. — …Может быть, что-то было. Но не помню что. А может быть, всегда только ненужные, разрушенные другие…
Протянутые сквозь травы руки. Снова и снова. Золото под солнцем. Блестящая чернота и отраженное в ней лицо, которое никак не разглядеть, сколько бы ни ворошил свою память Решайе.
Это было почти… по-человечески. Такая грусть.
«Чего ты хочешь, Решайе?»
Долгое молчание. Я чувствовала, как зацепил его мой вопрос.
…Я хочу историю…
«Историю?»
…История — это доказательство, что существует нечто между жизнью и смертью Я так долго существую между. Я хочу… — Он пошарил в поисках нужного слова, не нашел. — …Я хочу чего-то настоящего. И хочу жизни или смерти — вместо того ничто, что между…
Я сморгнула удивление. Не знаю, чего я ждала от него, но только не желания смерти. Хотя разве бы я ее не желала, живи я, как он?
«У нас есть дело, — пробормотала я. — Надо показать им все, на что мы способны. И делать это надо очень осторожно. Но если ты мне поможешь, Решайе, я обещаю тебе историю. И я придумаю, как дать тебе смерть».
…Разве я могу тебе верить? Ты столько раз меня предавала…
Арена. Руки Макса касаются моего тела. И как я отрезала Решайе в доме Микова.
«Я не сумею доказать тебе, что не лгу. Придется просто мне довериться».
…Доверие!.. — с гадким смешком выплюнул Решайе. — …Люди так дорожат такими вещами. Верой без причины…
«Или тебе придется со мной схватиться, и победа будет за мной. Как тогда, в Трелле».
Хотя иногда я гадала: осталась ли победительницей? Или сделала то, чего хотел от меня Решайе либо какая-то его часть?
Долгое молчание.
«Выбор за тобой», — сказала я и плотно задернула занавес сознания.
Передо мной тоже был выбор.
Правда, я не выбирала войну за Зерита. Но пусть не все в моей власти, все же что-то решаю я.
Я хочу победить. И хочу победить быстро. Я всю жизнь выкрадывала малые осколки силы из жадных лап треллианских лордов. Я умею сложить из осколков что-то большее.
Я для того и создана.