Тошно было смотреть. Отяжелевшие веки и усталость в теле подсказывали, что после долгого дня пути меня должен мучить голод. Но я равнодушно смотрел в миску с супом и в конце концов придвинул ее Мофу, который выхлебал все до капли в одиннадцать впечатляющих глотков.

После ужина, когда большая часть солдат собралась к выпивке, ко мне подошел высокий долговязый юнец:

— Генерал Фарлион. Позвольте вас отвлечь?

Я моргнул. Не от чего было отвлекать, разве что от молчаливого рассеянного созерцания ужаса бытия. Я откашлялся и поднялся от стола:

— Прошу.

Было темно, светила только луна и догорающие отблески лагерных костров и фонарей. У парня были всклокоченные волосы мышиного цвета, почти скрывавшие глубоко посаженные глаза, и кривая виноватая полуулыбка. Я чувствовал, что должен его знать, только не мог вспомнить.

— Просто хотелось самому вас увидеть, сударь.

Он вскинул руку в салюте и склонил голову — мне стало не по себе от этого зрелища.

— А, это ни к чему… просто…

Я протянул руку — парень непонимающе уставился на нее, потом жадно схватил и пожал.

— Большая честь, сударь! Фелип. Фелип Алеор.

Я вспомнил, и меня как камнем ушибло.

— Алеор, — повторил я.

Он удивленно выгнул брови. И расплылся в улыбке:

— Вы помните?..

— Помню, конечно.

В моем голосе невольно прорвалась досада: «Ты думал, я мог забыть?» Я опять прокашлялся.

— Ты ему кто?

— Брат, сударь.

Я разглядывал юнца. Сколько ему может быть? Девятнадцать? Двадцать? Примерно столько было его брату, когда тот стоял на его месте. Сходство между ними немного пугало. Та же неуклюжая осанка, мосластые конечности, такие же нелепо растрепанные волосы.

— Райан всегда так хвалил вас. Вот я и, когда узнал, что вы нас поведете… — Фелип покачал головой. — Если позволите начистоту, вы в нашем доме считались легендой, еще когда я был мальчишкой. А после вашей победы в Сарлазае… это такая честь, сударь. Такая честь идти за вами в бой.

Честь… Меня затошнило.

— Это честь для меня. Райан был хороший человек. Мир без него стал хуже.

— Спасибо, сударь. — По лицу Фелипа прошла тень грусти. — Он был хороший солдат. И уверен, для него много значило бы, что вы тоже так думаете.

Мне понадобились все силы, чтобы не возразить: «Нет, я не это сказал. Он был не хорошим солдатом, а хорошим человеком, а это в тысячу раз большего стоит».

Я слишком долго молчал, и Фелип смутился:

— Ну, мне пора возвращаться, но просто я хотел сам вас увидеть. Еще раз спасибо вам, сударь. Это такая честь.

Вознесенные, снова это слово!

— Так же и для меня, — буркнул я.

Фелип, снова отдав салют, отошел к кострам на берегу, оставив меня с чувством, что я только что беседовал с призраком.

Отчего меня так встряхнуло? Я просто смешон. И вдруг я… что я? Рассердился? Слово казалось неподходящим, но чем другим ответить миру, который выбрасывает жизнь Райана Алеора как ненужную вещь, а потом швыряет в ту же алчную пасть его братишку?

— Макс, ты в порядке?

Робкий оклик Мофа вырвал меня из задумчивости. Я обернулся. Парень, обхватив пустую миску, большими глазами смотрел на меня. Он весь день со мной почти не заговаривал, — верно, моя вчерашняя вспышка его напугала.

— Зачем ты пошел в армию? — спросил я вместо ответа.

Его круглые глаза стали еще круглее.

— Я же говорил: Элен — учитель не из лучших, и…

— Не то, Моф. Я… — Я со вздохом ущипнул себя за переносицу. — Я не для того спрашиваю, чтобы тебя выбранить. Я хочу знать ответ.

Он с опаской разглядывал меня.

— Начистоту, — попросил я. — От сердца к сердцу.

— Я и не вру. Все так и было. Элен как учитель не сравнится с Саммерином. А там сулили уйму — правда уйму денег, — а ты же знаешь, мой отец…

— Если твой отец нуждался в деньгах, мы могли бы найти другой способ.

Он потупился:

— Не только в этом дело. Просто… Вы с Саммерином и Тисааной отправились бить рабовладельцев! А я учил уроки и ничем не мог помочь. Поэтому, когда вербовщики стали зазывать, я подумал… — Он пожал плечами. — Хоть какой-то прок с меня будет вместо…

— Моф, тебе, проклятье, двенадцать лет!

— Тринадцать!

Я воздел руки:

— Разумеется, это все меняет.

— Вы с Саммерином служили с двенадцати.

Меня будто под дых ударили.

— Это другое.

— Почему? Повелеваю я хуже вас. Но я научусь. Кое-чему уже научился, я все время упражнялся. Я с вашего отъезда в Трелл даже не поломал ничего. Я смогу быть не хуже вашего. — Брови у него сошлись, пальцы стискивали край миски. — Я буду работать втрое больше. Но я хочу быть не хуже вас.

Я зажмурился. В темноте под веками вставало давнее воспоминание. Брат, семнадцатилетний, вкладывает меч в руку мне, десятилетнему. Или я сам схватил, насмотревшись, как он машет клинком?

Я втянул в себя воздух и выдохнул медленно, сквозь зубы.

— Время, проведенное на поле боя, не придаст тебе ценности и не увеличит твоего искусства.

— Но…

— Мы с Саммерином чуть не десять лет пытаемся исправить то, что сотворила с ними Ривенайская война. Ты это понимаешь?

— Но, Макс…

— Не перебивай меня. — Я погрозил ему пальцем. — Слушай. Я перевел тебя в эту часть, чтобы ты мне помогал. Когда доберемся до Антедейла, будешь в лагере заниматься важнейшими делами снабжения и обустройства и на милю не подойдешь к полю боя. Понял?

Он сильнее прежнего свел брови:

— Но?..

— Моф, ты понял?

Он надолго замолчал, задумался. И наконец выговорил:

— Значит, не будет с меня никакого проку.

— Иногда лучшее, что ты можешь сделать, — это быть бесполезным, — сказал я ему.

И оборвал разговор.

Глава 12

Тисаана

Мне снилось воспоминание. Снился Эсмарис.

Мне было пятнадцать, и я сидела в одном из множества его изукрашенных бархатом салонов. Со мной были еще две женщины, тоже рабыни, — под конец я стала фавориткой, но тогда еще нет. Обе были старше меня и невиданно красивы. Они увивались вокруг Эсмариса и его полководцев, а те воспринимали их как деталь обстановки, уже поднадоевшую. Впрочем, женщины знали свою роль, как и я свою. Они были приевшимся угощением, а я — еще диковинкой: девочка-фрагмент с необычной кожей, необычными глазами и умением создавать таких красивых бабочек.

Эсмарис с его генералами говорили о делах. Я порхала по комнате, исполняя свою маленькую роль, но одним ухом прислушивалась к разговору. Я была молода, но уже понимала, как дорого стоят обрывки незаметно подслушанных бесед.

В тот день Эсмарис был недоволен.

Он воевал с другим властительным родом Трелла за ценные земли на востоке. Исключительно военной мощью он захватил малый участок и намеревался зажать в кулак остальное. Но соперники, озлобленные его победой, посылали своих людей выжигать его поля. Посылали на смерть. Поджигатели — рабы — погибали, выполняя задание. А земля прежним хозяевам не возвращалась. Это делалось назло, и только назло.

Конечно, у треллианских лордов такие игры были в обычае. Они не голодали — что для них горы уничтоженной еды? И рабы для них были имуществом, а не людьми, так что выбросить несколько жизней ради мести почиталось недорогой ценой.

Недовольны были и генералы Эсмариса, лица у них на протяжении его речи шли пятнами, на худые плечи раскинувшейся рядом женщины летели брызги слюны. Я восхищалась ее самообладанием — женщина не стирала плевков.

— Мы их уничтожим, — брызгал слюной один генерал, обрушивая кулак на стол. — Сил у нас почти вдвое больше, и лучше обученных не найти во всем Трелле. Мы могли бы навсегда избавить Трелл от этого рода.

Но Эсмарис и в гневе оставался холодно-расчетлив.

— Могли бы, — невозмутимо произнес он, — но не станем.

Даже я удивилась, а лицо генерала прямо скомкало недоумением.

— Невозможно терпеть такое унижение!

— Разумеется. Но они избрали бессмысленное уничтожение потому, что за их узкими лбами ничто большее не умещается.

— Они оскорбляют имя Микова! — прорычал генерал. — И не заслуживают пощады.

Гнев Эсмариса сорвался атакующей змеей. Так всегда бывало: безмятежный покой — и вот уже он, дотянувшись через стол, держит генерала за горло.

— Пощады? — медленно выдохнул он. — Не о пощаде речь.

Генерал корчился, боролся за дыхание. Шевельнуться он не мог. Женщины отводили глаза, старательно показывая, что не замечают происходящего.

— Зачем мне тысяча мертвецов? — Эсмарис весь подался вперед, продолжая: — Мертвые бесполезны. Мертвые не вспомнят твоего имени.

Он поймал мой взгляд. В его глазах блеснула такая злоба, что у меня перехватило дыхание, отнялся язык. Мне не полагалось видеть в нем этой жестокости. Я не смела показывать, что видела.

Но вероятно, я значила для Эсмариса так мало, что осуждение на моем лице показалось ему не более сильным, чем на лицах украшавших салон статуй. Он выпустил генерала, оставив его бессильно сползать на пол.

Эсмарис Миков не атаковал соперничающий дом. Он мог уничтожить города и сжечь посевы. Но не стал.

Вместо того он захватил детей рода, искалечил их, оскопил. Я только по слухам знала, что с ними проделывали, и молилась, чтобы слухи преувеличивали, хотя и догадывалась, что они правдивы. Одним ударом, потратив лишь несколько жизней, Эсмарис убил будущее семьи. Он вернул родным трупы. И оставил в живых по одному ребенку из каждой ветви рода — сохранив им языки, чтобы они точно знали, кто это сделал и каково его милосердие.