— В разведку, — пояснил он, словно ответившее ему молчание объяснялось непониманием.

Он, как всегда, прискорбно ошибался.

Первой отозвалась Шадия:

— Возможно, столь опасное задание было бы лучше поручить солдатам. Ты, как король, можешь оказаться нужнее здесь.

— Народ Камня насчитывает теперь чуть больше десятка, и никому из них я не нужен, — ответил Кадуан. — Уверять, будто я нужен им здесь, стоящим без дела вроде… фигуры на игральной доске, — значит оскорбить их и меня.

Шадия выгнула бровь. Ишка три раза подряд моргнул — и ничем больше не выдал изумления.

Мне трудно было сдержать неуместный смешок. Я не могла понять Кадуана. Я убить была бы готова за уважение, какое усердно выказывали ему все и каждый, а он раз за разом отбрасывал его прочь.

— Мне это представляется неразумным, — сказал мой отец.

— Не соглашусь. — Взгляд, которым Кадуан обвел сидящих, стал вдруг острее бритвы. — Позвольте напомнить. Я видел гибель своего Дома. Видел, как убивали моих родных. Я видел, как горит мой мир. И не готов забиться в здешние тоннели в ожидании, когда кто-то принесет мне решения. Я хочу знать причину и, найдя тех, кто этому виной, услышать ответ из их собственных уст.

Слова звучали тихо, но повисали в воздухе.

— Не нам ему возражать, — сказала я, не заметив, что говорю вслух.

— Действительно. — Шадия бросила на Кадуана любопытный взгляд — он не ответил. — Не наше. Итак, в разведку идет король Кадуан.

Совет сменился пиршеством. Я немного оправилась от удара, но соображала еще смутно, и несколько кружек по-праздничному крепких напитков, выхлебанных за обедом, меня не успокоили. Я нырнула в музыку, в танец посреди зала. А когда увидела наконец, как отец, поднявшись, понемногу продвигается к выходу, — когда я увидела его в тихом коридоре, вглядывающимся в каменные тени тоннелей Удела, — то погналась за ним, чтобы тут же, застеснявшись, остановиться в нескольких шагах.

У меня уже нашлись причины усомниться в собственных словах — слишком часто я говорила сгоряча, не подумав. Я стояла и молчала.

— Что тебе, Эф?

Он не обернулся. Смотрел вглубь коридора, такую темную, что казалась черной стеной.

— Куда ты смотришь?

— На Удел. Иногда, когда мир кажется опасным и ненадежным, я просто… смотрю.

Он прижал ладонь к каменной стене. При этом незначительном, таком знакомом движении что-то во мне встрепенулось. «И я так же!» — вскричала ребяческая часть моего существа, словно цепляясь за ниточку сходства.

Я прочистила горло:

— Служить Уделу — большая честь. Великая честь. Спасибо тебе.

Отец оглянулся на меня, — клянусь, в его глазах мелькнула искорка жалости.

— Что бы ты ни думала, Эф, я действительно вижу в тебе… большие способности. — Его внимательный взгляд упал на мою протянутую руку, на лес темных крестов на предплечье. — Просто ты не умеешь ими воспользоваться.

— А разве могло быть иначе? — тихо ответила я. — Ты можешь себе представить, что могло быть иначе?

Я вся сжалась, едва он открыл рот. Опять задала вопрос, которого задавать не следовало, и знала, что от ответа будет больно.

— Бесполезно грезить несуществующим.

— А все-таки я твоя дочь. — Я сдвинула рукав на правой руке, покрытой не крестами, а чернилами и выпуклыми шрамами, рассказывающими историю моих предков. — Твоя история у меня на коже, как и в крови.

— Если бы кровь несла в себе лишь историю предков…

Я вздрогнула. Вот оно. Я знала, что услышу, но каждый раз ответ причинял боль.

Только потому, что был и оставался правдой.

Отец повернулся ко мне. Лицо его было непривычным, выражало что-то непонятное, но много более глубокое, чем обычное для него холодное равнодушие. Не знай я правды, могла бы принять это за теплые чувства. Или… за сожаление.

— Мне действительно хотелось бы, чтобы все обстояло по-другому, — сказал он. — Но ты замарана богами. Ты знаешь, почему тебе невозможно быть тиирной…

— Не хочу я быть тиирной, — прошептала я. — Я хочу быть тебе дочерью.

Отец отвел глаза, будто мои слова задели что-то очень личное, и я сразу пожалела о сказанном. А когда он снова заговорил, голос был размеренным и чужим, так что я возненавидела свою искренность, оборвавшую ту мимолетную связь.

— Эф, мы стоим на развилке. На перекрестке, от которого расходится много залитых кровью дорог. Тебе поручено важное дело, его исход решит, ведет ли к крови наша дорога. Я не доверяю этому вишраи. Наблюдай за ним. А кроме того, ищи правду. Сидни на тебя полагаются. — Помолчав, он добавил: — Я на тебя полагаюсь.

Помимо воли, я упивалась последними словами. Я не надеялась их услышать.

Он придержал меня за плечо:

— Покажи мне, чем ты можешь стать, дочь моя.

Может быть, виной тому было выпитое. Или волнения прожитого дня. Или тепло его руки на моем плече — знакомое и почти забытое прикосновение. Только мне пришлось проглотить слезы.

— Да, — выдавила я. — Я покажу. Покажу.

Глава 14

Тисаана

— Яприказал тебе другое, — сказал Зерит.

Он мерил шагами свой кабинет — необычное зрелище. Зерит был не из тех, кто от волнения мечется по комнате. Я стояла перед ним в грязной одежде, с пятнами крови на груди, все еще с Иль Сахаем в руках. Меня выдернули прямо из боя.

— Ты позволила им отступить! — Зерит резко развернулся ко мне.

Темные мешки под глазами. Взгляд, блестящий осколком битого стекла. Таким острым я его еще не видела. Незнакомым.

— Ты хотел, чтобы я их всех убила.

— Они должны были понять последствия своих действий.

— Они, бесспорно, напуганы.

— Этого недостаточно.

Он снова зашагал взад-вперед.

Я не спускала с него глаз. Человек, владеющий положением, так себя не ведет.

— Ты ждал, что я одарю тебя горой трупов? — тихо спросила я. — Что навело тебя на мысль, что резню, учиненную тобой, они оценят выше, чем учиненную Сесри?

Он поджал губы. На миг его лицо скомкал внутренний спор. И страх. Но исчез, едва я успела его заметить.

— Ты должна бы понимать лучше всех, кто здесь есть, — отрезал он. — Думаешь, окажись ты на моем месте, тебя стали бы уважать без принуждения? Тебя, заморскую рабыню? Не смотри на меня сверху вниз. Тисаана, ты не хуже меня знаешь: они не преклонят колени перед безвестным бастардом, если их не принудить. Как они принуждали меня.

Его голос перешел в крик, отдался в воздухе и увяз в чем-то похожем на стыд. Он отвернулся.

И я вдруг поняла.

Вот почему Зерит поставил во главе своего войска не кого иного, как Макса. Потому что Макс обладал тем, чего больше всего хотелось иметь Зериту: не просто даром стратега, а еще и родовым именем, почитаемым аранской знатью.

Макс рассказывал мне о давнем соперничестве за звание верховного коменданта. Стоило вспомнить тот рассказ, все встало на место. Претендентов, говорил мне Макс, оказалось четверо. Одного унесла война. Макс отступился после гибели семьи. И Нура, еще не оправившаяся после Сарлазая, не могла продолжать борьбу.

Остался один Зерит, он и стал комендантом. Никто его не выбирал. Выбора просто не было.

Картина мира переменилась, стоило мне понять, как зыбко положение Зерита.

— Ты свободна, — сказал он.

Не оборачиваясь, словно не желал видеть мое лицо. Может быть, понял, что я осознала.

Пока я добиралась до своей комнаты, ноги стали оставлять кровяные отпечатки. В коридоре я изо всех сил старалась шагать твердо. Но едва закрыла за собой дверь, все швы полопались.

Я даже до кровати не добралась — повалилась на пол.

Я раскинулась на бархатной кушетке в кабинете Эсмариса, с моих пальцев слетали бабочки. На поле битвы они выглядели зловещими — а здесь серебряными облачками. Всего лишь украшение, как и я сама. Эсмарис держал за горло своего генерала, мы с двумя рабынями делали вид, будто так и надо, будто человека не прижали лицом к столу, будто мы не заперты в одной клетке с чудовищем, способным в любую минуту обратить свою свирепость на нас.

Настанет день, когда она обратится на меня.

— Зачем мне тысяча мертвецов? — рычал Эсмарис. — Мертвые не вспомнят твоего имени!

Я подняла взгляд.

Комната внезапно опустела. Не стало генерала, и женщин не стало. Угрюмый Эсмарис мрачно уставился на меня — словно заметил вдруг, как пристально я наблюдаю.

— Воображаешь себя очень умной, Тисаана? — спросил он.

— Самую малость, — улыбнулась я.

— И все равно ты рабыня. Рабыней и останешься.

Я встала, прошла через комнату. Мне видна была самая крошечная морщинка на его лице, каждая родинка, каждый седой волосок. Я даже во сне узнавала каждую мелочь. Он, глядя на меня, видел красивую вещь, а я запоминала его.

— Мертвецы не помнят имен, — пробормотала я, — но скажи, вспомнишь ли ты, живой или мертвый, мое имя?

Я приподняла ему подбородок — от перемены ролей меня пробрала приятная дрожь, мне нравилось смотреть на него сверху вниз.

— Было время, я рвалась показать тебе все, чему у тебя научилась. Казалось бы, ты должен мной гордиться. Не забавно ли?

Нет, в тот день, когда он решил забить меня насмерть за то, что не превзошла его ожидания, в его глазах не было гордости.