Я, как никогда, ощущала груз ответственности, возложенный на меня отцом. По положению в отряде я не уступала Ишке. Я позволила ему выдвинуться вперед. Больше не позволю. Вишраи тысячу лет были нам врагами и снова будут врагами, едва минует этот краткий миг безвременья.

Я не позволю себе об этом забыть.

Я запретила себе заговаривать первой. Ишка, как видно, принял на себя такой же обет. Мы мерились взглядами в безмолвной борьбе за власть. Молчание прорезал голос Кадуана.

— Все вы, — просто сказал он, — ведете себя как дети.

Упрек в его голосе словно порвал натянутую нить.

Ишка повернулся к Сиобан:

— Ашраи не должен был поднимать на тебя клинок. От его имени приношу извинения.

— Я предпочла бы услышать извинения от него, — сказала Сиобан.

Ашраи молчал, морща нос, и только многозначительный взгляд Ишки заставил его недовольно проворчать:

— Впредь я сдержу клинок, но молчать не стану, имей в виду.

— Как и я, — отозвалась Сиобан. — Так что не возражаю.

Ишка перевел взгляд на меня, затем на куропаток у моих ног. Я точно знала, что он хочет услышать. Ожидал от меня вежливости и благородства. Только я никогда не была сильна в вежливости и благородстве. И мое пресловутое злосчастное упрямство сковало мне язык.

— Отлично, — процедила я наконец. — Из уважения к вашим обычаям мы сегодня не станем есть куропаток. И впредь воздержимся от охоты на птиц.

В моем голосе явственно слышалось раздражение. Ишка склонил голову к плечу, и, если мне не померещилось, если меня не обманул дым от костра, в его глазах мелькнула усмешка.

— Благодарю тебя, Эф, — сказал он.

— Благодарю тебя, Ишка, — неохотно ответила я.

— Благодарю богов! — пробормотал Кадуан с таким явным облегчением, что я не сдержала неуместного смешка.

Мы приготовили белок — небогатая трапеза для пяти воинов после дневного перехода, но я пока не в настроении была жаловаться на количество или качество еды. Я уже проглотила несколько непристойных шуточек, когда вишраи замерли, обратив лицо к небесам. Они коснулись указательным пальцем лба, затем сердца и наконец земли. И при каждом движении одними губами выговаривали некие слова. Мы с Сиобан, глядя на них, молча ели. Благородный Ишка сумел проделать этот обряд… ну, с подобием изящества. А вот большой и грузный Ашраи выглядел как-то особенно глупо.

Повторив те же движения несколько раз, оба наконец открыли глаза.

— Вы молились? — спросил Кадуан — без осуждения, с простым любопытством.

— Да. — Ишка, покосившись на меня, дернул бровью. — Сидни не молятся?

— Я слыхал, что сидни безбожники, — буркнул Ашраи.

— Нет, боги у нас есть. — Я оторвала кусочек жареной тушки. — Но наши не просят отплясывать перед ними нелепые танцы.

— Мы стремимся показать богам, как они нам дороги, — гладко ответил Ишка. — А поскольку мы часто обращаемся к ним, боги одаряют нас таким же отношением.

— Наши боги и так нас ценят.

«Неужели? — с издевкой шепнул голос у меня в голове. — Потому и отметили тебя скверной?»

Я отбросила эту мысль и отправила в рот еще кусок бельчатины.

— Сейчас их помощь нужна нам как никогда. — Ишка смотрел вдаль и больше не усмехался.

Впервые я увидела на его лице что-то похожее на озабоченность — искреннюю озабоченность.

— Не стоит полагаться на помощь богов, — сказал Кадуан. — Думаю, нам придется справляться самим.

Он почти не прикоснулся к еде. Костер очерчивал его профиль, суровую линию носа и подбородка, суровую нижнюю челюсть. Глаз он не поднимал.

Ишка оглядел его не без жалости.

— Знаю, у вас, как нигде, понимали важность духовной веры и магии, — ответил он. — Известно, что у Каменных были самые величественные храмы, их мудрецы посвящали себя духовным учениям. В такие темные времена вера нам нужнее всего.

— Храмы были красивы, — тихо проговорил Кадуан. И замолчал, словно вспоминая что-то с грустной улыбкой. А потом взглянул в огонь и перестал улыбаться. — Но когда пришли люди, храмы разрушились так же легко, как бордели. И мудрецы легли в одну могилу со шлюхами.

Что было на это сказать? Дальше мы ели молча.

Все давно уснули, а я лежала, не смыкая глаз, и глядела в ночное небо. Десятки лет я не ночевала в такой дали от Удела, да и тогда я, маленькая тиирна, находила приют в самых роскошных домах мира.

А теперь? Теперь я осталась наедине с небом. Смотрела на звезды и чувствовала себя маленькой и обнаженной, как никогда. А стоило опустить веки, передо мной вставали окровавленные лица соплеменников Кадуана.

Шорох в лесу обрадовал меня, позволил отвлечься. Я распахнула глаза. Медленно встала. Костер догорал. Сиобан спала, но даже во сне, казалось, была готова к прыжку — лежала на боку и руку пристроила поближе к оставленным у подстилки клинкам. Ашраи раскинулся спящим медведем, растопырился за пределы постели и громко храпел. Ишка был неподвижней надгробного изваяния, и руки его с изяществом охватывали рукоять меча.

А следующая постель была пуста.

Я пошла на шум в лесу. Кадуана нашла на прогалине. Посередине висел над землей огненный шар — явная магия, и я только теперь спохватилась, что ни разу не спросила Кадуана, отвечает ли она ему. Меч в его руке я заметила не сразу.

И замерла. Моя рука тоже потянулась к рукояти оружия.

— Не тревожься. — Голос звучал немногим громче шепота. Кадуан, взглянув через плечо, кривовато улыбнулся мне. — Я не замышляю ничего дурного.

— Что ты делаешь?

Рука все еще лежала на мечевом поясе. Кадуан, скользнув по мне взглядом, остановился на ней:

— Право, стыдно сказать.

Я опустила глаза к земле. Много лет я училась разбирать лесные следы, так что это стало второй натурой, и отпечатки ног сразу бросились мне в глаза. Одни и те же следы, тянувшиеся туда-сюда.

Разминка.

— Ты упражнялся, — кивнула я, опуская руку, и вышла к нему на поляну.

Меч в его руке был работы Каменных, искусных мастеров, и красотой не уступал его короне. Им невозможно было не любоваться — элегантный, тонкий, но, очевидно, смертоносный, с медным узором на рукояти и красивыми древними знаками их письма по стальному клинку.

Он тоже перевел взгляд на меч:

— Я издавна видел в искусстве мечника простую забаву без особой пользы. Но в нынешних обстоятельствах…

Я поморщилась. Можно было не продолжать. Я указала глазами на висевший над землей огонь:

— Ты из говорящих с магией?

— Да.

Я наморщила лоб, припоминая вечерний разговор у костра:

— Но не молишься?

— Обычно нет.

— Кто же дает тебе магию, если не боги?

У него дрогнул уголок губ.

— Ты говоришь с магией?

Я похлопала ладонью по рукояти на бедре:

— Магия — для терпеливых. Для безрассудных — сталь.

Я ушла от ответа. Отвечать не хотелось, вышло бы слишком сложно. И особенно не хотелось, потому что он так смотрел, будто видел меня насквозь.

Я уставилась в землю, проследила глазами отпечатки его ног:

— Покажи мне свои приемы.

Он замешкался. Я молча, с вызовом смотрела на него, и он повиновался. Я удивилась, поняв, что он не чужд воинскому искусству: движения были изящны и отточенны. Такие наверняка хорошо служили в мраморном учебном зале, где меч — не столько оружие, сколько партнер в танце.

Мило и бесполезно.

Закончив, он обернулся ко мне:

— Вот все, что я умею. Но против них это не поможет.

Убедился ли он в том на опыте? Пытался дать отпор и проиграл? Я вспомнила его раны — тяжелее, чем у других. Такие получают не при бегстве.

— Повтори, — попросила я, и он опять послушался.

Но в этот раз на третьем его шаге я проскользнула вперед, подняла клинок, встретила его удар и вынудила уклоняться. Он споткнулся, открылся, и я воспользовалась заминкой, чтобы провести выпад под его изящной шпагой. Но Кадуан сразу опомнился. От следующего удара пришлось уклоняться мне, еще один я отбила, потом наши клинки сомкнулись на уровне лиц.

— В одиночку ничему не научишься, — сказала я. — Отрабатывать надо не изящество, а действенность ударов.

Он всмотрелся в мое лицо. Мне с трудом удалось выдержать его взгляд. Матира, я стеснялась его! Да еще и разволновалась почему-то.

— Жаль, что в Доме Камня я не научился ничему полезному, — заметил он. — Могло бы сложиться по-другому. И может быть…

Взгляд, такой острый, что резал на части, вдруг уплыл вдаль, и меня пронзила жалость.

— Бесполезно грезить несуществующим. — Я не сразу поняла, что повторяю слова отца. — Бесполезно, если только не претворять такие грезы в действие.

Он заморгал. А когда вновь поднял на меня глаза, в них было что-то незнакомое и на удивление приятное. Так на меня никто никогда не смотрел.

— Почему ты не тиирна? — тихо спросил он.

Натянутая нить лопнула. Я шагнула от него, вбросила клинки в ножны.

— Потому что тиирна — моя сестра.

— Я знаю порядок наследования в Доме Обсидиана. Власть переходит от матери к старшей дочери.

— Моя мать нездорова.

— Тогда почему…

Хватит с меня! Я молниеносно развернулась. Один вздох, и он без оружия, а его рапира в моей руке. Я швырнула его на палую листву, приставила к горлу его же клинок. Между нами повис в воздухе двойной захлебывающийся вздох.