Хобот — штука до странности узнаваемая. Или узнаваемо странная. Обладает одновременно невероятной чувствительностью и немыслимой силой. Слон может хоботом поднять яйцо, не разбив его, а может одним ударом убить человека. Хобот заканчивается двумя пальцеобразными отростками, что делает его похожим на руку в варежке. Узнаваемость проступает в том, как слон им орудует: чудовищный носяра у всех на виду весьма трогательно превращается в… руку, которой он уверенно действует, словно однорукий инвалид. Сегментированный, словно ствол пальмы, под сенью которой слоны не прочь отдохнуть, хобот универсален и многофункционален, как складной швейцарский нож. Это уму непостижимое чудо феноменальной красоты. Червеобразный подвижный вырост в носовой области, выпуклый по внешней поверхности, плоский по внутренней, представляет собой идеальное приспособление для обнаружения угрозы и препятствий, окатывания водой, швыряния грязью, взметывания пыли, анализа воздуха, сбора пищи, приветствия друзей, спасения детенышей, утешения и поддержки малышей — и все это, извините за выражение, в одно рыло. Ну, просто не нос, а универсальный комбайн. «Внутри хобота находятся два носовых прохода, похожие на шланги, которыми слон может на вдохе втягивать либо на выдохе разбрызгивать воду или пыль, — читаем мы в книге Ории Дуглас-Гамильтон. — Он способен быть нежным и бережным, как ласковые руки, и тогда он гладит, щекочет, чешет и трет», и он же «… вмиг оборачивается идеальным орудием убийства: почуяв запах человека, хобот взметывается над головой, словно изготовившаяся к броску гигантская змея». Журналистка Катрин Николь пишет, что хобот легко справляется с функциями «носа, глаз, рук и орудий труда». А вот что думает об этом Йошимото Ниимура из Токийского университета: «Представьте себе, что нос у вас прямо на ладони, и, прежде чем прикоснуться к какой-то вещи, вы ее обнюхиваете».

Сейчас этими чудо-носами слоны цепко оплетают пучки травы, а когда почва не поддается и не позволяет вырвать траву с корнем, пинками стараются разбить земляные комья. Наконец пищу удается высвободить. Хоботы поднимают ее вверх, обтрясают землю с корней. Едят слоны медленно, с ленцой. Перед тем как отправить в треугольное отверстие рта следующую охапку, хобот легонько покачивается вправо-влево, набирая размах. Иногда слоны замирают на несколько минут и словно бы погружаются в задумчивость. Вероятно, после столь шумной активности по сбору своего трудноперевариваемого букета гарни им нужна передышка, чтобы прислушаться, провести своеобразный мониторинг данных о состоянии здоровья детенышей, безопасности семьи и наличии потенциальной угрозы.

Дорого бы я дал, чтобы понять, до какой степени мои ощущения совпадают с ощущениями ближайшего ко мне слона. Сенсорные каналы у нас одни и те же: зрение, обоняние, слух, осязание и вкус; информация, поступающая по этим каналам в мозг, не должна разительно отличаться. И слоны, и мы видим одних и тех же гиен или слышим одних и тех же львов, наше ощущение материального мира должно быть похоже. Но у нас, как у большинства приматов, доминирует визуальная информация, а слоны, как типичные млекопитающие, в первую очередь полагаются на отменное обоняние и острейший слух.

Конечно же слоны чувствуют больше, чем я сейчас, они у себя дома, они здесь выросли. По этой же причине Синтия видит вещи, которых я не замечаю. Подобно самим слонам, она знает их семьи, знает их угодья, понимает, что в данный момент происходит. Мне пока неясно, что творится у них в головах. Точно так же неясно, о чем думает Синтия, когда она без единого слова пристально наблюдает за слонами.

Наш общий мозг

Четыре кругленьких слоненка идут в кильватере своих внушительных мамаш через просторную душистую луговину. Взрослые шагают деловито, словно боятся опоздать. Они держат путь к большому топкому болоту, где уже толкутся около сотни сородичей. Очевидно, это место обладает притягательным для них запахом, густым и влажным, напоминающим о спокойных тучных временах. Ежедневно семьи идут от мест ночевки на покрытых зарослями холмах до болота и назад, туда-сюда получается километров пятнадцать. Путь неблизкий, и от рассвета до заката случиться может всякое.

У нас своя задача: мы должны рано утром покататься по округе, заметить слонов, которые идут к болоту, посмотреть, кто где и что происходит. Вроде бы ничего хитрого, но, когда вокруг тебя десятки семей, то есть несколько сотен особей, все куда сложнее.

— Надо знать каждого, каж-до-го, — говорит Катито Сайялел. Ее напевный выговор чист и ясен, как это африканское утро. Она высокая, как все масаи, и очень толковая. С Синтией Мосс Катито работает уже двадцать лет, помогает ей в наблюдениях за слонами.

— Каждого? А сколько всего?

Катито морщит лоб:

— Ну, я могу опознать всех взрослых особей, значит, где-то девятьсот слонов. Или тысячу.

На глаз распознавать сотни и сотни животных? Каким образом? Как она это делает? У некоторых могут быть какие-то отличительные признаки, например рваное ухо, но она знает их всех, словно они старые знакомые.

Если объектом изучения становится социальное взаимодействие, в котором животные активно участвуют, наблюдатель не имеет права сказать: «Одну минуточку, а кто там у нас бегал?» Требуется помнить каждого в отдельности, даже если их сотни, потому что сами слоны прекрасно запоминают сотни своих сородичей. В природе они существуют в контексте сложнейших социальных сетей, в которых переплелись семьи, дружба и прочие отношения. Памяти слонов можно позавидовать. Катито они действительно узнают.

— Когда я впервые здесь появилась, — вспоминает она, — они услышали мой голос и поняли, что я новенькая. Подошли поближе, обнюхали. В общем, познакомились.

С нами еще Вики Фишлок. До того как приехать сюда, эта тридцатилетняя голубоглазая англичанка уже успела поизучать горилл и слонов в Республике Конго и получить докторскую степень. С Синтией она работает больше двух лет и, судя по всему, намерена оставаться тут и дальше.

Как правило, Катито отмечает слонов по списку и отправляется дальше, а Вики садится наблюдать за их поведением. Но сегодня они проводят для меня что-то типа обзорной экскурсии, чтобы помочь сориентироваться.

Вот, минуя заросли высокой слоновой травы, пять взрослых самок и четыре слоненка выбирают себе местечко, где трава пониже и растет не так густо. Они не зря тратят силы на поиски, потому что ищут то, что вкуснее. Чтобы понять это, им не требуются трактаты о пищевой ценности травяных культур. Делая выбор в пользу более питательной пищи, они до известной степени руководствуются подсознанием, которое подсказывает, что делать. С нами происходит то же самое, ведь жирное и сладкое — это прежде всего вкусно (нашим далеким предкам не нужно было себя в этом ограничивать).

За пасущимися слонами тянется череда белых цапель, а воздух над ними прочерчен орбитами стремительно кружащихся ласточек. Птицы знают: когда слоны, эти могучие серые корабли, рассекают травяные волны, вокруг них, словно брызги, вздымаются тучи насекомых. Блики света играют на покатых спинах, как солнце на океанических валах. Слышно, как они вырывают из земли траву и жуют ее. Как хлопают уши. Как шмякается оземь навоз. Как жужжат мухи, как со свистом рассекают воздух хлещущие наотмашь хвосты. Как тихим звуком тамтамов отдается их поступь. И это безмолвие исполинов, проступающее во всех их повадках, — без единого слова повествуют они о поре, когда человек не сделал еще ни единого вдоха. Они шествуют своей дорогой, полностью игнорируя нас.

— Вовсе нет, — поправляет меня Вики. — Они нас не игнорируют. Это жест вежливости с их стороны: как мы к ним, так и они к нам. Мы к ним не лезем, и они нас не замечают. Но так было не всегда, по крайней мере по отношению ко мне. До моего появления их взаимодействие с людьми сводилось к тому, что подъезжал джип с туристами, те делали несколько снимков и исчезали. А я сидела, часами смотрела на них и никуда не уезжала. Не могу сказать, что им это сразу безумно понравилось. Они ждут от нас определенного поведения. Если что-то идет не так, тут же реагируют. Не угрожают, нет, просто дают понять, что заметили. Это может быть поворот головы или такое выражение в глазах, типа: «Тебе что надо?»

Приматолог Патриция Райт рассказывала мне, что макаки и лемуры, которых она изучает, «всегда знают, кто мы такие, но, когда мы за ними наблюдаем, они нас словно не видят. Однако стоит чему-то измениться, они тут же реагируют, показывают нам, что все это время были в курсе».

Через холмы и заросли кустарника мы неспешно следуем за слонами по саванне. Одна из слоних по имени Текла, шагающая в нескольких метрах справа и чуть впереди от нас, неожиданно разворачивается и начинает негодующе трубить. Ей явно что-то не нравится. Слева от нас крутится и верещит слоненок.

— Ой, прости, прости, виноваты, — примирительно говорит Текле Катито, нажимает на тормоз и поворачивает ключ в замке зажигания.

До меня доходит: мы вклинились между матерью и детенышем. Но мать этого слоненка — не Текла. Нам наперерез мчится еще одна самка с раздвоенным выменем, полным молока. Это и есть настоящая мать, которую Текла подняла по тревоге. Получается, она сообщила своей товарке: «Машина с людьми находится между тобой и малышом. Быстро сюда, надо что-то делать!»