— Мам…

— Диана, ради всего святого!

— Прости, прости. Я знаю, что тебе нужно. Ванна. Отличная тёплая ванна, — произносит мама, разглаживая брюки и пытаясь держать себя в руках.

Я всё ещё стою в прихожей. У меня на руке по-прежнему больничный браслет.

— Ванна? Я же не ребёнок, мам…

Мама резко поворачивается и так смотрит на меня, что я понимаю: или ванна, или она будет продолжать и дальше меня ругать.

Значит, ванна.

— Я принесу ножницы, чтобы это разрезать. — Папа указывает на мой пластиковый браслет.

И только тут я замечаю Мию: она притаилась у двери в гостиную и глазами прожигает дыру в моей груди. И не произносит ни слова.

Мия никогда не молчит, поэтому это кажется мне странным, но тут я вспоминаю церемонию открытия, то, как я солгал, чтобы пойти на метеорологическую станцию, как не доверился ни ей, ни друзьям. Знаешь что? Может быть, Мия имеет право так себя вести. В этот раз, думаю я.

— Слушай, Мия, не обижайся, ладно? Просто я должен был сделать это один.

Но ей как будто нет до меня дела. Прежде чем я заканчиваю предложение, она успевает наполовину подняться по лестнице в спальню.

— Мия, брось! — снова пытаюсь я, но всё бесполезно.

Я мог бы стараться убедить её, заставить понять, что всего лишь хотел защитить её от ужасной правды о нашей семье. Достаточно того, что я обнаружил, что наши бабушка с дедушкой определённо были теми самыми людьми, которые много лет назад устроили пожар на фабрике «Золотое яблоко».

Я мог бы попытаться убедить её, что делал то, что считал правильным. Но если быть откровенным, в тот момент я думал не о самой Мие, а лишь о том, что она могла бы путаться у меня под ногами. Может быть, если быть совершенно искренним, я хотел сначала сам узнать всю правду, а потом решить, что с ней делать.

В ту ночь я долго лежу в кровати в своей комнате и не могу заснуть после нескольких суток в больнице. Я и подумать не мог, что буду скучать по писку больничных аппаратов и громким разговорам медсестёр в коридоре. В доме так тихо, что мне не по себе.

Слишком много тишины тоже плохо. Из-за неё у меня появляется время думать о том, что Мия злится на меня, о том, что мои бабушка с дедушкой сожгли целую фабрику, о Германии и о том, как мы оттуда уехали. Я смотрю на альбом и угольный карандаш на столе и пытаюсь уговорить себя встать и начать рисовать, но, когда я уже собираюсь вылезти из кровати, слышу, как Мия на цыпочках крадётся по коридору.

Мия… Я спрыгиваю на пол и осторожно выглядываю за дверь, но не вижу её.

Как можно тише я выхожу на лестницу и прислушиваюсь, стараясь понять, куда она пошла. И тут в полной тишине я отчётливо слышу, как тихо открывается и закрывается дверь в подвал.

На моих губах появляется горькая улыбка, и я стараюсь избавиться от мысли, что она могла пойти в моё место, в мою маленькую комнату без окон в подвале, где я рисовал с того самого дня, как мы переехали в этот дом. Значит, стоило мне провести несколько дней в больнице, и я уже стал пустым местом?

— Злись сколько угодно, — ворчу я, в носках бесшумно спускаясь по лестнице. — Только делай это в другом месте, Мышка. Это моя комната.

Но не успеваю я добраться до нижней ступеньки, как передо мной возникает мама.

— Ты должен быть в постели, — говорит она. Даже в темноте я вижу, что она хмурится.

Эта та самая мама, которая вечером заставила меня принять ванну, но сейчас она уже не настолько уступчива. Я прекрасно знаю, когда у неё кончается терпение.

— Но Мия… — слабо возражаю я.

— Мия тут ни при чём, — перебивает мама. — Иди в кровать!

— Но…

— В кровать!

Я больше не могу спорить с мамой. И она права: в голове у меня снова начинает стучать.

Я тащусь вверх по лестнице. Мама идёт за мной следом.

Я беру со стола альбом и угольный карандаш и забираюсь в кровать, сделав из одеяла шатёр и подперев его фонариком. Я пытаюсь прогнать мысль о том, что прямо сейчас на моё убежище в подвале незаконно посягают.

Вместо этого я щурюсь, чтобы избавиться от пульсирующей боли в голове, прижимаю чёрный грифель к бумаге и начинаю выводить линии и растушёвывать тени. Я рисую то, что видел перед тем, как забраться на дерево.

Перья: блестящие и чёрные, гребень из перьев на спине.

Голова, сужающаяся в острый чёрный клюв.

Сгорбленная фигура ростом со взрослого человека.

Защитник леса.

ГЛАВА 2

— Ты упал из-за ворон, ветка обломилась или…

— У тебя сотрясение?

— А амнезия есть?

— Сколько я показываю пальцев?

— Почему твой папа решил, что мы работаем над проектом?

— Каким проектом? Я что-то пропустил? Это ведь не по истории? Я больше не могу терять баллы по истории.

— РЕБЯТА!

Четыре пары глаз смотрят на меня как на пришельца. Это всего лишь мои друзья, но внезапно я чувствую себя как с другой планеты.

— Ты прав, — говорит Тринити, которая всегда первой начинает думать логически. — Почему бы тебе не начать с самого начала?

Энзо согласно кивает, как всегда готовый последовать примеру Тринити.

— Не торопись.

— Но только слишком не тяни, — вставляет его сестра Марица. — Мы и так уже давно ждём.

Марице столько же лет, сколько Мие, но по крайней мере она заинтересована в том, чтобы выслушать мою версию.

Кажется, наступил момент, когда я уже не смогу взять свои слова обратно. Если я всё расскажу своим друзьям, то что они подумают о моей семье? Что они будут думать о Мие и обо мне?

«Короче, произошла одна забавная история. Помните, вы пытались убедить меня, что мои бабушка с дедушкой не могли на самом деле быть поджигателями, которые хотели отомстить самой богатой семье в городе за то, что та прекратила оплачивать их научные исследования? Ха-ха, угадайте, что случилось? По-видимому, под их кабинетом был тайный подземный тоннель, связанный с подвалом фабрики, где начался пожар, уничтоживший первую фабрику «Золотое яблоко». Вы слышали что-нибудь более забавное?»

Почему-то мне не кажется, что это хорошая идея.

— Ладно, я передумала, — говорит Марица. — Говори быстрее. Иначе мне придётся ждать до пенсии.

— Ты действительно любитель бинго, — замечает Энзо.

— Выкладывай! — приказывает Марица.

Всё бесполезно. Они всё равно узнают. Если у меня и моих друзей и есть что-то общее, то это любопытство.

Поэтому я рассказываю им о проходе в стене и о своём падении в тоннель. Рассказываю о сломанном фонарике и окровавленном кошельке. О человеке, которого я преследовал и которого принял за мистера Гершовица, но который определённо оказался не мистером Гершовицем. Я рассказываю им о гнезде.

Когда я заканчиваю свой рассказ, то могу насладиться первым за день мгновением тишины. Но оно длится всего минуту.

— Погоди-ка, — говорит Энзо, который впервые что-то понял раньше остальных. — Поэтому ты полез на дерево? Ты увидел одно из тех гнёзд?

— Ага.

— И что в нём было?

Энзо задаёт слишком много вопросов.

— Мне так и не удалось туда добраться, — отвечаю я, указывая на синяк у себя под волосами.

— Точно. Прости.

Марица медленно качает головой.

— Не могу решить: ты невероятно отчаянный или невероятно глупый?

— Глупый. Определённо глупый, — впервые за весь день замечает Мия. Она всё время вела себя так тихо, что я почти забыл о её присутствии.

— Погоди, — говорит Тринити, глядя на ковёр, как будто её что-то беспокоит. — Так ты нашёл кошелёк мистера Гершовица?

Я снова киваю, но на этот раз у меня что-то переворачивается в желудке. Я стараюсь отогнать подальше воспоминание о пятне крови.

— И где он теперь? — спрашивает Тринити. — Я имею в виду кошелёк.

В моём желудке словно обрушивается наковальня. Как мне это не приходило в голову? Кошелёк… Единственный за несколько месяцев признак существования мистера Гершовица. И он попал прямо мне в руки.

Но только кошелька у меня нет, потому что, когда я очнулся в больнице, его уже там не было. Иначе я бы вспомнил. Кто-то бы его увидел.

Если только…

Внезапно я снова оказываюсь на больничной койке, точнее, ко мне возвращается воспоминание, потому что у меня раскалывается голова, и из меня так и сыплются вопросы, а папа нависает надо мной и предупреждает, чтобы я молчал про кошелёк.

Но ведь папа не мог его взять?

— Зачем ему это нужно? — бормочу я себе под нос.

— Что? — спрашивает Мия, подозрительно глядя на меня.

Я перевожу на неё взгляд: она обижена из-за моего предательства, её губы по-прежнему плотно сжаты, и я почти уверен, что она знает, о чём я думаю.

«Но этого не может быть, потому что я ни о чём ей не рассказал».

— Аарон! — восклицает Энзо, медленно проводя рукой перед моим лицом.

— Что?

— Кошелёк? — Он наклоняет голову. — Позвонить твоему папе? Ты выглядишь бледным.

— Нет! — кричу я, услышав про папу, но тут же беру себя в руки. — Нет, не нужно, со мной всё нормально. Просто устал.

Они снова смотрят на меня.

— Где кошелёк, тупица? — спрашивает Мия и нетерпеливо вздыхает.

— Э-э-э… Я…

Странно. Зачем папе брать кошелёк?

— Думаю, он всё ещё в тоннеле.

Марица качает головой.

— Но ты же сказал, что выбежал оттуда с ним.