Карли Соросяк

Меня зовут Космо

Посвящается всем собакам, которых я когда-либо любила и люблю до сих пор, особенно Ральфи, Салли, Дэни, Бадди, Фэйт, Хлое, Мэри Джейн и Оскару.

К. С.

Как различить, где танец, где плясунья?

Уильям Батлер Йейтс

1

В этом году я черепаха. Но я не хочу быть черепахой.

— Он поджал хвост, — замечает Макс, склонив голову. На его чудесном личике виднеется беспокойство. — Думаешь, шляпа слишком туго сидит?

Мы на крыльце, и нам улыбается странная тыква — Макс её вырезал и выпотрошил на прошлой неделе. Я съел семечки, хотя он мне и говорил: «Нет, Космо, нет». Мне очень трудно остановиться, когда я чувствую какой-нибудь новый и интересный запах.

Отец Макса, которого зовут Папа, поправляет черепаший панцирь на моей спине и говорит:

— Да нет, всё нормально. Ему очень нравится! Просто посмотри на него!

Это лишь один из бесконечного множества случаев, когда я жалею, что мой язык беспомощно болтается во рту. Потому что иначе я бы сказал на чистом человеческом языке, что черепахи — это жалкие создания, которые не могут даже перейти дорогу, а я перешёл много дорог, причём совершенно самостоятельно, без поводка. И этот костюм — просто позорище.

Я не знаю, что ещё делать, так что переворачиваюсь на спину и сучу лапами в воздухе. В спине тут же простреливает; я уже не так молод, как раньше. Но, надеюсь, Макс сумеет понять скрытый смысл моего жеста.

— Папа, по-моему, ему точно это не нравится.

Да, Макс! Да!

Папа чешет шерсть на моём подбородке и говорит:

— Ладно, ладно, обойдёмся без шляпы, но панцирь придётся оставить.

Маленькая, но всё-таки победа.

Потом на крыльцо выбегает Эммалина. Настоящий сгусток энергии, она просто сияет.

— Космооооо!

Она чешет мне за ухом маленькой ручкой, и я вспоминаю, почему меня разодели черепахой — потому что Эммалина попросила. Потому что ей это очень нравится. Я уже давно смирился с тем, что это одна из моих обязанностей — делать Эммалину счастливой.

Макс хватает Эммалину за руку и кружит, словно они танцуют. Её пурпурный супергеройский плащ развевается. На прошлой неделе я помогал Маме делать костюм: охранял ткань, свернувшись у её ног, а иногда она показывала мне, что уже сделала, и спрашивала: «Ну, что думаешь, Космо?»

«Чудесно, — отвечал я ей взглядом. — Просто чудесно».

— А мы Маму не подождём? — спрашивает Макс.

Он одет в тёмную одежду, на рубашке пятна, и, как мне кажется, он не то корова, не то жираф, хотя, конечно, представить его тем или другим довольно трудно. Жирафы на удивление глупые животные, а Макс очень, очень умён. Он знает три языка, строит модели ракет и умеет сворачивать язык в четырёхлистный клевер. Он даже может снять крышку с банки арахисового масла. Хотелось бы посмотреть, как у жирафа получится такое.

Папа отвечает:

— Она опаздывает. А я не хочу упустить все хорошие конфеты.

Макс говорит:

— Я просто подумал…

Но Папа перебивает его словами:

— Готов, Фредди? — Он очень любит это говорить, несмотря на то, что Макса зовут Макс. Вскоре мы вчетвером отправляемся в синеющие сумерки. Наш дом — одноэтажное кирпичное здание, большой газон и качели, на которых сейчас качается только Эммалина. Бумажные светильники стоят вдоль подъездной дорожки, освещая тупичок.

У меня встаёт дыбом шерсть на загривке.

Хеллоуин — худший день в году. Если вы не согласны, пожалуйста, задумайтесь ненадолго над моей логикой:

1. Большинство сладостей на Хеллоуин — шоколадки. В свой четвёртый Хеллоуин я съел шесть маленьких батончиков «Хершис», и меня тут же отвезли в ветеринарную клинику, где я провёл четыре часа, мучаясь жуткой болью в животе.

2. Человеческие детёныши выскакивают из-за кустов и кричат: «Бу!» Вообще ничего не понимаю. Одного из моих лучших друзей, немецкого короткошёрстного пойнтера, зовут Бу.

3. Клоуны.

4. Золотистые ретриверы вроде меня слишком преисполнены достоинства, чтобы носить костюмы. Я, конечно, ничего не имею против дождевиков, когда они на самом деле необходимы, но определённые границы всё-таки есть. Например, Мама однажды купила мне костюм кота, и я до сих пор окончательно не отошёл от этой травмы.

5. Бордер-колли спускают с поводка.

Позвольте мне чуть подробнее объяснить пятый пункт. Я не очень люблю конфронтации — ещё с тех времён, когда был маленьким щенком. Но вот для бордер-колли я делаю исключение.

Пять Хеллоуинов назад, в такую же самую ночь, мы с Максом подошли к дому с белой черепицей в конце улицы. Возле почтового ящика стоял большой угловатый фургон, а из двух открытых окон доносился запах жареной курицы. Я сразу понял, что у нас новые соседи — прежние соседи ели только и исключительно говядину. Над улицей повисла зловещая тишина, луну закрыло тёмное облако. Из-за огромного дуба во дворе, так быстро, что я даже заметить не успел, выскочила бордер-колли. Она была одета в зловещую розовую балетную пачку с крыльями как у феи, её серо-белая шерсть стояла дыбом.

Первой моей реакцией было сочувствие — вот, нас обоих постигла печальная судьба носить костюм. Я побежал к ней в своём костюме зайчика, собираясь вежливо поклониться, а потом по-соседски поприветствовать, дружелюбно понюхав попу. Но то, что произошло потом, было совсем не дружелюбным. За тринадцать лет жизни я такого не видывал.

Бордер-колли оскалила зубы и угрожающе зарычала на меня… и — клянусь! — её глаза засветились красным.

Я перепугался.

По-настоящему в ужас меня приводят лишь несколько вещей: поездки в кузове пикапа, пылесос (звук, резкий запах и то, как в нём всё исчезает) и опасность, грозящая Максу или Эммалине. Тем вечером, когда бордер-колли в последний раз окинула меня взглядом красных глаз, прижав уши и ощерившись, мой список страхов пополнился.

Раньше я очень гордился тем, что знаю имена всех собак в округе. Имена кое-что значат: с их помощью мы представляем себя миру. Возьмём, к примеру, «Космо». Мама однажды объяснила, что «Космо» означает «принадлежащий вселенной», и показала в небо, а Макс достал длинную металлическую трубу, с помощью которой можно рассматривать звёзды. Я сразу почувствовал себя очень важным, словно стал частью чего-то большего, чем я сам. Я очень сочувствую собакам, которых зовут Маффин, или Скуби, или Бисквитик. Как они вообще могут гордо задирать хвост? А вот бордер-колли я называю только по породе. Я решил не давать своему страху имя.

Бордер-колли обычно сидит за деревянным забором, но каждый Хеллоуин её выпускают, чтобы поприветствовать гостей, пришедших за конфетами.

И мне приходится с ней встречаться.

Эммалина прыгает впереди нас, её кроссовки с подсветкой отбрасывают тени на тротуар. Я не спеша иду рядом с Максом, мой поводок свободно расположился в его руке. Вечер свежий, но не холодный — «погода для свитеров», как выражаются люди. Мою шерсть треплет ветерок, приносящий с собой разные замечательные запахи. Яблочный пирог! Бéлки! Прелые листья! Я даже ненадолго забываю о бордер-колли и моём нелепом костюме и наслаждаюсь запахами, виляя хвостом. Я прижимаю нос к земле, и почти сразу… о, что это? Сладкая кукуруза!

— Космо, — говорит Макс, слегка дёргая за поводок. — Перестань. У тебя будет живот болеть.

Но запах сладкой кукурузы настолько одуряющий, такой прекрасный, и он так близко, прямо на тротуаре, — и я делаю ещё одну попытку. Мой язык уже почти подхватывает её с земли, но тут меня оттаскивают.

Макс смотрит на меня, потом прибавляет шагу со словами:

— Извини, Космо. Я дам тебе печенье, когда придём домой, хорошо?

Я знаю, что Макс обязательно сдержит слово, так что опускаю голову и иду вслед за ним по дорожке из кирпича; там на веранде сидят две женщины, одетые в чёрные платья и остроконечные шляпы. За стеклянной дверью надрывается от лая мальтийская болонка по имени Крикет. Общаясь с мелкими породами, я довольно быстро теряю терпение. Канал «Дискавери», который я часто смотрю, когда Макс и Эммалина в школе, говорит, что все собаки — потомки волков. Но, глядя на Крикет, которая едва мне до колен достаёт, я начинаю сомневаться в том, что учёные правы.

— О-о-о, — умиляется одна из женщин, бросая леденец на палочке в пластиковую тыкву Эммалины. — Кто у нас тут? Супергероиня и жираф?

Жираф! Вот, я знал!

Макс опускает голову — и я подталкиваю его ладонь, утыкаясь в неё носом; так я напоминаю ему, что я рядом. При встречах с некоторыми людьми Макс отказывается говорить, а биение его сердца отдаётся в пальцах.

— Ути боже мой, — говорит вторая женщина, увидев меня. — И черепашка! Космо, ты черепаха! Ко мне, малыш, ко мне!

Она стучит себе по коленям, словно я должен на них запрыгнуть. Судя по всему, она не знает о моём артрите. В последние несколько лет у меня побаливают суставы; иногда так жжёт, что даже зализать не получается. Тем не менее из чувства соседского долга я всё-таки упираюсь в её колени передними лапами, хотя и понимаю, что она надо мной посмеивается. Её пальцы пахнут маленькими колбасками, которые Мама заворачивает в тесто и запекает в духовке по праздникам. На Рождество в прошлом году я съел семь штук, когда Папа оставил свою тарелку без присмотра. Я до сих пор помню, как эти колбаски скользили мне в горло: тёплые, солёные, продолговатые. Четвёртый лучший день в моей жизни.