Карлос Руис Сафон

Сентябрьские огни

Предисловие автора

Дорогие друзья!

Случается, что читатели помнят литературное произведение намного лучше, чем его создатель. В отличие от автора, кто уже подзабыл интригу и эпизоды романа (написанного порой так давно, что верится с трудом), читатели помнят и героев, и все коллизии сюжета, язык и образы, проявляя обезоруживающую доброжелательность. Меня тоже иногда подводит память, когда речь заходит о трех моих первых «юношеских» романах, написанных и опубликованных в девяностые годы. Это «Владыка тумана», «Дворец полуночи» и «Сентябрьские огни» — книга, которую вы держите в руках. Мне всегда казалось, что три названных романа представляют собой единый приключенческий цикл. Все они имеют немало родственных черт и в той или иной мере походят на книги, которые я с удовольствием прочел бы в отрочестве.

Я писал «Сентябрьские огни» в Лос-Анджелесе в 1994–1995 годах, намереваясь довести до конца замыслы, которые мне не удалось реализовать так, как мне хотелось бы в романе «Владыка тумана». Перечитывая «Сентябрьские огни» теперь, я осознаю, что композиция романа больше отвечает кинематографическим принципам, нежели литературным. Для меня он всегда будет ассоциироваться с долгими часами, проведенными в обществе героев за письменным столом, который смотрел на Мелроуз-авеню. С высоты третьего этажа передо мной открывался вид на красовавшуюся на холмах надпись: «Голливуд».

Роман задумывался как история о тайнах и приключениях для читателей молодых духом (и юных летами, если повезет), как большинство зрителей тех кинофильмов, что увлекали меня тогда. В этом отношении с тех пор ничего не изменилось.

Перемены коснулись лишь внешнего вида книги, а не внутреннего ее содержания. Назрели они давно, ибо впервые с 1995 года роман был опубликован в достойном и добросовестном издании, с соответствующим оформлением, чем он прежде не мог похвастаться.

Надеюсь, книга вам понравится, если вы молоды или желаете вернуться во времена счастливой юности. Мне хочется верить, что с вашей помощью мне будет легче оживить в памяти этот роман, как и два предыдущих. И я смогу позволить себе роскошь вновь пережить приключения «Сентябрьских огней» и тех лет, когда я тоже наслаждался юностью и мне казалось, будто слова и литературные образы имеют безграничную власть.

Приятного чтения и до встречи.

...
Карлос Руис СафонМай 2007.

Дорогая Ирен, я помню, как прилив смывал твои следы на песке. Сентябрьские огни питают мою память. Уже тогда я осознавал, что холодное дыхание зимы вскоре развеет миражи лета, которое мы провели вместе в Голубой лагуне. Ты удивилась бы, узнав, как мало перемен произошло в округе с тех пор. Башня маяка по-прежнему возвышается в густом тумане, как бессменный часовой. Дорога вдоль Английского пляжа стала едва заметной тропинкой, которая петляет в песке и не ведет никуда.

Развалины Кравенмора выступают над лесом, окутанные безмолвием и темнотой. Я теперь редко хожу на яхте в лагуну. Когда же выпадает такой случай, я все еще различаю вдали растрескавшиеся стекла западного крыла. Они сверкают в туманной дымке, точно мистические знаки. Я помню, словно это было вчера, как мы пересекали лагуну, возвращаясь в порт с наступлением вечера. И мне, околдованному воспоминаниями о тех волшебных днях, вновь чудятся мерцающие во тьме огни. Но я хорошо знаю, что там уже никого нет. Совсем никого.

Ты спросишь, что сталось с Домом-на-Мысе. Что ж, он стоит как стоял, на отшибе, созерцая безбрежный океан с вершины утеса. Прошлой зимой шторм разнес в щепки то, что еще оставалось от небольшого причала в бухте. Богатый ювелир, приехавший из какого-то безвестного города, хотел купить дом, соблазнившись его смехотворной ценой. Однако западные ветра и прибой, что атакует отвесные скалы, остудили его воодушевление. Соль сделала свое дело, источив поверхность беленого дерева. Потайная тропинка, которая вела в лагуну, ныне заросла диким кустарником и завалена буреломом, превратившись в непроходимые дебри.

Изредка, когда работа на пристани позволяет, я сажусь на велосипед и еду на мыс, чтобы полюбоваться закатом с веранды, нависающей над скалами: только я и стая чаек. Птицы как будто присвоили себе права новых жильцов, не позаботившись заглянуть в кабинет нотариуса. С веранды до сих пор можно увидеть, как луна, поднимаясь над горизонтом, протягивает серебряную гирлянду от мыса к Пещере Летучих Мышей.

Помню, однажды я говорил тебе об этой пещере. Тогда я рассказал легенду о корсиканском пирате, чей корабль будто бы утонул в гроте бурной ночью 1746 года. Признаюсь, я сочинил всю историю. Не было на самом деле ни контрабандиста, ни бесшабашного флибустьера, рискнувшего зайти в эту темную пещеру. В свое оправдание я могу сказать, что та ложь была единственной, что ты когда-либо слышала из моих уст. Клянусь. Впрочем, наверное, ты сразу все поняла.

Нынешним утром, когда я вытягивал сети, зацепившиеся за подводные рифы, меня вновь посетило видение. На секунду мне показалось, будто я вижу тебя на веранде Дома-на-Мысе. Ты стояла и молча смотрела за горизонт, как ты любишь делать. Тут чайки взмыли ввысь, и я понял, что на веранде никого нет. Вдали, над волнами тумана, возвышалась гора Сен-Мишель, плавучий остров, севший на мель в отлив.

Иногда меня одолевают сомнения. Мне кажется, будто все уехали, поселившись далеко от Голубой лагуны. И только я очутился в ловушке времени, тщетно ожидая, что багряный сентябрьский прилив вернет мне нечто более ценное, чем воспоминания. Не обращай внимания. Море проделывает такие трюки: рано или поздно оно все возвращает, особенно воспоминания.

По-моему, я отправил тебе уже сотню писем (считая и это последнее) на тот старый адрес, который мне удалось разузнать в Париже. Порой я спрашиваю себя, получила ли ты хоть одно письмо, вспоминаешь ли еще меня и рассвет на Английском пляже. Может, да, а может, жизнь увлекла тебя слишком далеко и от этих мест, и от всего, что напоминает о войне.

Тогда жизнь выглядела для нас намного проще, помнишь? Да? Нет, конечно. Я склоняюсь к мысли, что лишь я, несчастный глупец, до сих пор живу памятью о тех коротких днях 1937 года и помню каждую минуту, что ты была рядом…

1. Небо над Парижем

Париж, 1936


В ночь, когда умер Арман Совель, небосвод прочертила огненная комета. За ней до самого горизонта тянулся пылающий шлейф. Так утверждали очевидцы. Ирен, дочь Армана, не видела огненную комету, но много лет ее волшебное сияние озаряло сны девочки.

Занималось морозное зимнее утро. Оконные стекла в четырнадцатой палате больницы Сен-Жорж тонким слоем разукрасил иней, и получилась фантастическая акварель, изображавшая город в золотистых предрассветных сумерках.

Арман Совель угас тихо, едва вздохнув. Симона, жена Армана, и его дочь Ирен подняли головы, когда первые лучи, прорезав ночную пелену, легли светлыми полосами на пол больничной палаты. Дориан, младший сын, спал на одном из стульев. В палате царило гнетущее безмолвие. Слова не потребовались, чтобы осознать случившееся. После шести месяцев страданий черный призрак болезни, название которой было невозможно выговорить, забрал жизнь Армана. Вот и все.

Так начался ужасный год, хуже которого семейство Совель не знало ни до, ни после.


Арман Совель унес в могилу свое обаяние и заразительный смех, но бесчисленные долги не последовали за ним в последний путь. Вскоре когорта кредиторов и всякого рода публика в сюртуках и с кучей почетных званий взяла за правило наведываться в дом семейства Совель на бульваре Осман. Прохладные светские визиты с соблюдением формальной вежливости сменились завуалированными угрозами, а те, в свою очередь, секвестрами.

Для Ирен и Дориана закончилась пора престижных колледжей и дорогой одежды и настал черед почасовой работы и более скромных нарядов. Это явилось лишь началом стремительного погружения семьи Совель в пучину реальности. Но самое тяжелое бремя на пути вниз выпало на долю Симоны. Она вернулась на учительскую работу, однако ее жалованья оказалось недостаточно, чтобы противостоять лавине долгов, съедавшей скудные средства. Отовсюду дождем сыпались новые документы, подписанные Арманом, новые непогашенные векселя, и возникали новые черные бездонные дыры…

Именно в тот период у маленького Дориана зародилось подозрение, будто половину населения города Парижа составляют адвокаты и ростовщики — особый тип крыс, обитавший на поверхности. И тогда же Ирен (без ведома матери) стала подрабатывать в танцевальном зале. Она танцевала с солдатами, робевшими юношами, почти подростками, и получала гроши. Эти деньги Ирен по ночам складывала в коробку-копилку, которую Симона прятала под мойкой на кухне.

Членов семейства Совель ожидало еще одно неприятное открытие: число людей, провозглашавших себя их друзьями и благодетелями, таяло быстрее, чем иней на рассвете. Однако с наступлением лета Анри Леконт, старинный друг Армана Совеля, предоставил семье возможность поселиться в небольшой квартирке на Монпарнасе. Она находилась над магазинчиком художественных принадлежностей, которым владел месье Леконт. Разговор о плате за жилье Анри оставил до лучших времен. Он рассчитывал, что в качестве ответной любезности Дориан, обладатель пары молодых быстрых ног, поможет ему в магазине, взяв на себя обязанности посыльного. Симона не находила слов, чтобы в полной мере выразить признательность старому месье Леконту за его доброту. Но торговец и не ждал благодарности. В мире крыс судьба свела их с ангелом.

В начале зимы, незаметно ступившей на улицы города, Ирен исполнилось четырнадцать лет, хотя многие дали бы девочке все двадцать четыре. Ирен купила пирог (потратив деньги, заработанные в танцевальном зале), чтобы отпраздновать день рождения с Симоной и Дорианом как полагается. Все они скучали по отцу. Отсутствие Армана тоскливой тенью довлело над членами его семьи. Собравшись в тесной гостиной квартирки на Монпарнасе, они вместе задули свечи на именинном пироге. И каждый загадал желание, чтобы вместе с пламенем сгинул и призрак несчастья, преследовавший семью много месяцев. На сей раз их мольба не осталась без ответа. Они еще не знали об этом, но эра невзгод приближалась к концу.


Прошло несколько недель, и на горизонте семейства Совель неожиданно забрезжил луч надежды. Благодаря ремеслу месье Леконта и его обширным знакомствам у Симоны появилась перспектива получить хорошую работу в маленьком приморском городке — вдали от серой парижской хмари, вдали от печальных воспоминаний о последних днях Армана Совеля. Богатому изобретателю и производителю игрушек по имени Лазарус Жан требовалась экономка. Он хотел поручить ей заботу о роскошной усадьбе, расположенной в лесу Кравенмор.

Вдвоем с женой Александрой изобретатель жил в огромном имении, по соседству со старой фабрикой игрушек, ныне закрытой. Супруга кукольника страдала тяжелой болезнью и вот уже двадцать лет не покидала своей комнаты в недрах большого дома. Лазарус Жан предлагал экономке щедрое жалованье. Кроме того, он разрешал семье поселиться в Доме-на-Мысе. Это было скромное жилище, построенное на вершине утеса над обрывом, и находилось оно на противоположном от усадьбы конце леса Кравенмор.

В середине июня 1937 года месье Леконт попрощался с семейством Совель на шестом перроне Аустерлицкого вокзала. Симона с двумя детьми села в вагон поезда, который должен был увезти их к побережью Нормандии.

Глядя вслед исчезающему составу, Леконт улыбался про себя. Его вдруг посетило предчувствие, будто жизнь семьи Совель — настоящая жизнь — только начинается.

2. География и анатомия

Нормандия, лето 1937


В первый день, только вселившись в Дом-на-Мысе, Ирен с Симоной сразу попытались привести в божеский вид новый очаг. В то время Дориан как раз открыл для себя новое увлечение: географию, а точнее, рисование карт. Вооружившись карандашами и альбомом, подаренным Анри Леконтом на прощание, младший сын Симоны Совель забрался в укромное местечко, обнаруженное среди утесов. Это была ровная площадка над скалистой кручей, откуда открывался потрясающий вид.

Центральную часть просторной бухты занимал городок с небольшой рыбачьей пристанью. На восток широким полотном без конца и края раскинулся белый песчаный берег — жемчужная пустыня у моря, — известный как Английский пляж. А дальше когтистой лапой выдавалась в акваторию коса мыса. Новый дом семейства Совель был построен на его оконечности, отделявшей Голубую лагуну от широкого залива, который местные жители называли Черной лагуной из-за темного цвета воды и значительной глубины.

В открытом море, примерно в полумиле от береговой черты, Дориан увидел островок со старым маяком, опоясанный бусами пробковых бакенов — они то зарывались в волны, то вновь всплывали на поверхность. На острове возвышалась башня маяка, темная и загадочная, ее силуэт расплывался в тумане. Обратив взгляд назад, на землю, Дориан разглядел на веранде Дома-на-Мысе свою сестру Ирен с матерью.

Новое жилище являлось двухэтажным строением из светлого дерева. Оно угнездилось на вершине утеса, террасой нависавшего над пропастью. За домом начинался густой лес, а над кронами деревьев виднелся Кравенмор — величественная резиденция Лазаруса Жана.

Кравенмор напоминал замок или кафедральное сооружение, плод причудливого, буйного воображения. Высокая крыша была перегружена арками, аркбутанами, башенками и куполами, создававшими замысловатую композицию. В плане здание представляло собой крест с несколькими пристроенными флигелями. Дориан внимательно рассмотрел жутковатые очертания обители Лазаруса Жана. Армия горгулий и ангелов, вырезанная в камне, охраняла фриз фасада, точно сонм призраков, в оцепенении дожидавшихся наступления ночи. Закрывая альбом и собираясь возвращаться в Дом-на-Мысе, Дориан недоумевал, каким нужно быть человеком, чтобы поселиться в таком нелепом дворце. Мальчик надеялся вскоре узнать ответ на свой вопрос: семейство в полном составе получило приглашение отужинать вечером в Кравенморе — жест любезности со стороны Лазаруса Жана, их нового благодетеля.


Комната, где поселилась Ирен, была обращена на северо-запад. Из окна виднелся островок маяка и море. Солнце щедро разукрасило поверхность воды мазками света, сверкавшими, как озерца расплавленного серебра. После трехмесячного заключения в тесной каморке в Париже отдельная комната, выделенная в ее полное распоряжение, показалась девочке почти вызывающей роскошью. Возможность закрыть дверь и наслаждаться уединением дарила опьяняющее чувство свободы.

Наблюдая, как закат окрашивает волны в медный цвет, Ирен ломала голову, что надеть для первого званого ужина с Лазарусом Жаном. От обширного некогда гардероба осталось меньше половины. Когда девочка думала о приеме в особняке Кравенмор, то приходила в отчаяние: имевшаяся одежда казалась ей нищенскими лохмотьями. Примерив два туалета, которые с грехом пополам еще годились для такого торжественного случая, Ирен столкнулась с совершенно неожиданной для себя проблемой.

С тех пор как девочке исполнилось тринадцать лет, тело ее упорно стремилось к переменам: оно неуклонно увеличивалось в объеме в одних местах и уменьшалось в других. Теперь, когда Ирен приближалась к порогу пятнадцатилетия, отражение в зеркале яснее ясного продемонстрировало результаты причудливой работы природы. Для новой фигуры с плавными изгибами и округлостями не подходил прямой крой детских поношенных платьев.

Незадолго до наступления темноты, когда на поверхность вод Голубой лагуны легла гирлянда пурпурных бликов, Симона негромко постучала к дочери в комнату.

— Войдите.

Мать закрыла за спиной дверь и быстро произвела рекогносцировку. Все вещи Ирен были разложены на кровати. Девочка в простой белой рубашке смотрела из окна на далекие сигнальные огни судов в проливе. Симона оглядела стройную фигурку дочери и улыбнулась про себя.

— Время идет, а мы его не замечаем, да?

— На меня ничего не налезает. Извини, — ответила Ирен. — Я пыталась.

Симона подошла к окну и присела рядом с дочерью. Огни города в центральной части бухты раскрашивали воду акварелью. Несколько мгновений мать и дочь завороженно наблюдали, как солнце садилось над Голубой лагуной. Симона с улыбкой потрепала девочку по щеке.

— Думаю, это место нас полюбит. Как ты считаешь? — спросила она.

— А мы? Полюбим ли мы его?

— Лазаруса?

Ирен кивнула.

— У нас чудесная семья. Он будет от нас в восторге, — пообещала Симона.

— Ты уверена?

— Не стоит скромничать, детка.

Ирен указала на свой гардероб.

— Выбери одно из моих платьев, — улыбнулась Симона. — По-моему, тебе они пойдут больше, чем мне.

Ирен слегка зарделась.

— Явное преувеличение, — укоризненно сказала она матери.

— Время покажет.


Увидев сестру у подножия лестницы в наряде Симоны, Дориан одарил ее взглядом, достойным первого приза. Ирен сердито сверкнула на Дориана своими зелеными глазами и угрожающе подняла палец, посылая предупреждение.

— Ни слова.

Дориан, онемев, кивнул. Он был не в силах оторвать взор от незнакомки с лицом сестрицы Ирен и говорившей ее голосом. Симона, заметив его смятение, подавила улыбку. Через мгновение с подобающей серьезностью она положила руку на плечо мальчика и присела перед ним, чтобы поправить иссиня-черную шевелюру, доставшуюся в наследство от отца.

— Ты живешь в женском царстве, сынок. Привыкай.

Дориан снова кивнул, испытывая смешанное чувство робости и восторга. Когда настенные часы пробили восемь вечера, семейство было готово к торжественному выходу в свет. Все трое щеголяли в лучшие одеждах и умирали от страха.


С моря дул слабый ветерок, играя ветвями деревьев в чаще леса, окружавшей Кравенмор. Бестелесный шелест листьев сопровождался эхом шагов Симоны с детьми. Они шли по тропинке, которая пересекала лес и казалась настоящим туннелем, прорубленным в темных глухих дебрях. Бледный лик луны тщетно пытался заглянуть сквозь плотный полог тени, окутывавший лес. Щебет невидимых птиц, обитавших в кронах столетних гигантов, сливался в тревожную литанию.

— Это место наводит на меня страх, — призналась Ирен.

— Глупости, — поспешно прервала ее мать. — Обыкновенный лес. Идемте.

Дориан, шагавший в арьергарде, молча вглядывался в лесные сумерки. Темнота создавала странные силуэты и будоражила воображение — мальчик различал десятки демонических тварей, притаившихся в засаде.

— При свете дня ты увидишь только бурелом и деревья, — заметила Симона Совель, развеяв мимолетные чары, во власти которых Дориан начал находить удовольствие.

После недолгой ночной прогулки, показавшейся Ирен бесконечной, перед ними вырос массивный угловатый силуэт поселка. Кравенмор напоминал окутанный туманной дымкой замок из какой-нибудь легенды. В широких окнах резиденции Лазаруса Жана горели золотистые огни. На фоне неба вырисовывалась шеренга горгулий. Поодаль виднелась игрушечная фабрика, занимавшая большую пристройку к дому.

Оставив за спиной лесной чертог, Симона и дети остановились, пораженные ошеломляющими размерами имения кукольника. В этот момент из кустов вылетела птица, похожая на ворона. Энергично работая крыльями, она описала замысловатую траекторию над садом Кравенмора. Птица покружила над одним из каменных фонтанов и решила сесть у ног Дориана. Сложив крылья, ворон завалился набок. Сначала тельце его равномерно подрагивало, покачиваясь, а потом замерло. Мальчик опустился на колени и медленно потянулся к птице.