Хотя Иэну уже случалось иметь дело с трупами, он раз за разом вынужден был проходить все перечисленные стадии. Тело молодого Вайчерли уже начало разбухать за счет расширения скопившихся в пищеварительной системе газов. Кровь постепенно покидала ткани, оттекая к тыльной части тела, и кожа трупа обретала серый оттенок смерти — то, что называют трупными пятнами. Тем не менее лицо покойника до сих пор сохраняло отпечаток кротости и благородства. Хотя, быть может, после разговора с хозяйкой Вайчерли Иэн был пристрастен, но в любом случае чертовски жаль, подумал он, что в сущности еще мальчишка погиб так неожиданно и страшно. И тут в голове у инспектора появилась строфа одного из его ранних стихотворений:

Вновь встретимся с тобой у черной смертной двери,
которой ты покинул этот мир
Со всеми похотьми его и разочарованьем,
с его скорбями и весельем —
со всем, что словно кровь отхлынуло от побледневшего лица.

Дикерсон неловко переступил с ноги на ногу.

— Что теперь, сэр?

— Что вы думаете об этом молодом человеке, сержант?

Дикерсон вытер ладонью потный лоб — несмотря на царившие в помещении сырость и холод, его лицо пылало.

— Он… он умер, сэр.

— Что ж, блестяще. А что еще?

— Я не совсем понимаю, о чем вы.

— Мертвые говорить не могут, поэтому за них это должны сделать мы.

— Ваша правда, сэр.

— Так что?

— Э… что именно вы имеете в виду, сэр?

— Каждое преступление — это повесть, история, рассказанная задом наперед. Мы знаем, чем она закончилась, и должны выяснить, что случилось в ее начале и середине.

— А как мы это сделаем?

— Взгляните на него, сержант, и расскажите, что видите.

Дикерсон уставился на тело Вайчерли и с трудом сглотнул:

— Ну, он совсем молодой, кажись.

— Что еще? Что скажете о нем как о человеке — внешность, манера одеваться?

— Ногти у него ухоженные.

— Хорошо. Еще что-нибудь о руках?

Поежившись, Дикерсон поднял кисть мертвеца и стал ее разглядывать.

— Я б сказал, что кожа очень гладкая, сэр.

— И что же вы теперь можете о нем сказать?

— Он точно не рабочий. Поди, большую часть жизни в помещении просидел.

— Великолепно! — воскликнул Иэн. — Прекрасно.

— Благодарю вас, сэр, — отозвался Дикерсон и кашлянул в кулак. Иэн хорошо знал, что подчиненные главного инспектора Крауфорда не привыкли к похвалам со стороны начальства, и жизнь редко удивляла их обратным.

— Если рассматривать его жизнь как повествование, то в тот момент, когда пути Вайчерли и преступника пересеклись, началась новая линия сюжета.

— Та самая, что нам и нужна?

— Точно! Теперь займемся его одеждой.

Дикерсон выпрямил спину и сложил руки на груди.

— Одет как торговец, ну или клерк. В конторе, поди, работает.

— Дело говорите, — кивнул Иэн. — Теперь вы мыслите как инспектор.

Дикерсон нахмурился:

— Об этом мы и у его хозяйки дознались бы, сэр.

Иэн предостерегающе вскинул палец:

— Тсс! Внимание надо напрягать сразу, чтобы потом не упустить ни одной зацепки.

Дикерсон скептически поджал губы:

— Как скажете, сэр.

— А теперь помогите мне освободить его от одежды.

— Сэр? — Лицо Дикерсона явно позеленело.

— Надо осмотреть тело.

Дикерсон с трудом сглотнул, потом закусил нижнюю губу и мужественно шагнул вперед, несмотря на явно охватившую его сильнейшую тошноту.

Трупное окоченение уже начало отступать, и, когда они потянули за рукав, рука Вайчерли неожиданно обмякла. Почувствовав прикосновение мягкой кожи, Дикерсон едва не отскочил в сторону. Его и без того румяное лицо побагровело. Сержант сделал глубокий вдох и расстегнул пуговицу на жестком воротнике мундира.

— Как вы, сержант? — спросил Иэн. Он вспомнил собственную первую встречу с мертвецом в свою бытность констеблем. То был несчастный старый оборванец, насмерть замерзший в неотапливаемой съемной комнатушке дома по переулку Скиннерс-клоуз. Шеф велел ему тогда закрыть отстраненно уставившиеся в пустоту глаза, и Иэн до сих пор помнил мраморный холод твердой плоти под пальцами. То мертвое лицо потом много недель преследовало его по ночам, и в своих снах Иэн отчаянно и безуспешно пытался закрыть широко распахнутые глаза. А они смотрели на него, ужасные в своей неподвижности, моля о помощи и одновременно обвиняя. С тех пор Иэн поклялся себе, что сделает все, чтобы присутствие смерти никогда больше не застало его врасплох.

Дикерсон откашлялся и отер пот с верхней губы.

— Держитесь, — сказал Иэн, кладя руку ему на плечо.

— Я справлюсь, сэр, — пробормотал Дикерсон, снова подступая к трупу.

Крови почти не было — похоже, основные повреждения пришлись на внутренние органы. Освобождая труп от зеленой твидовой куртки, Иэн увидел ярлычок дорогого лондонского ателье. На обшлаге правого рукава не хватало пуговицы.

— А что об этом скажете, сержант? — сказал Иэн, протягивая куртку Дикерсону.

Тот бегло осмотрел оба рукава:

— На левом рукаве две декоративные кожаные пуговицы, сэр, а на правом одной не хватает.

— И какой вывод вы из этого сделаете?

— Кажись, мистеру Вайчерли следовало заглянуть к портнихе.

— А вы взгляните на состояние остальной одежды — все в идеальном порядке, если не считать следов падения.

— Выходит, эта пуговица оторвалась, когда…

— …Когда они боролись, сержант, — там, на вершине Артурова Трона.

Дикерсон почесал в затылке:

— Вы уж меня простите, сэр, да только улика-то для такого вывода не слишком основательная.

— Тоже верно. Чтобы подтвердить мою версию, мне нужно что-то еще.

— А что именно вы ищете, сэр? — спросил Дикерсон, аккуратно укладывая куртку на стоящий рядом стул.

— Пока что и сам не знаю, сержант, — отозвался Иэн, расстегивая воротник льняной рубахи, — но надеюсь узнать, когда найду.

И в следующее мгновение он увидел на теле молодого Стивена Вайчерли именно то, что искал.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Лиллиан Грей вышла из мясной лавки, осторожно ступая по неровным булыжникам блестящей от дождя мостовой. Она вполне могла остановить один из двухколесных кебов, что катили мимо, поднимая фонтаны воды, но даже в своем почтенном возрасте Лиллиан весьма ценила ту пользу, которую способна принести человеку физическая нагрузка. Повесив на руку плетеную корзину с объемным свертком из коричневой бумаги, она пошла по Хай-стрит в направлении Главной кирки — собора Святого Эгидия, чтобы заглянуть туда на минутку перед тем, как возвращаться домой. Она старалась отдавать дань памяти своему милому Альфи хотя бы раз в неделю. Лиллиан не верила ни в одного из созданных людьми богов, но Альфред, благослови его Господь, всю свою жизнь был верующим христианином, и она чтила его память. Это было самым малым из того, что Лиллиан могла сделать для него после сорока лет брака. Муж оставил ей небольшое состояние, и Лиллиан была искренне благодарна ему за это, но только, не раздумывая, обменяла бы любые деньги на возможность и дальше прижиматься к его теплому телу холодными эдинбургскими ночами.

Брызги воды из-под колес проехавшего рядом кеба долетели до щеки Лиллиан, и она поглубже надвинула на голову шерстяную шаль. Возница не обратил ни малейшего внимания на ее негодующий взгляд и преспокойно продолжал охаживать кнутом два серых в яблоках крупа. Лиллиан вытерла лицо рукой в перчатке, а потом снова приподняла юбку, чтобы не измочить подол в лужах. Она провела в этом городе полжизни и успела хорошо узнать местную погоду, вот только узнать отнюдь не означает привыкнуть.

В Эдинбурге чудило даже само солнце. В самый разгар лета оно отказывалось уходить с неба в положенный час и продолжало отважно сиять до девяти вечера и дальше. Зимой же весь окружающий мир погружался в бесконечные сумерки — солнце едва-едва вскарабкивалось над линией горизонта и ползло по небу обессиленно, словно совершенно истощенное своими летними безумствами.

Лиллиан поднялась по Хай-стрит, оставив в стороне собор Трон Кирк с его остроконечным черепичным навершием, сереющим в дымке ледяного дождя. Она шла в собор Святого Эгидия — Альфи всегда восхищался его величием и роскошью и не упускал случая напомнить жене, что именно тут был главный центр шотландского вероисповедания. За собором стоял дом Джона Нокса, отца-основателя Реформации в Шотландии, который сперва провел два тяжких года в неволе на французских галерах, чтобы потом увести шотландцев из плена французского католичества. И хотя христианской вере в жизни Лиллиан места не было, она почитала Нокса как подлинного национального героя. Вообще же ей по душе был спиритизм, и она регулярно посещала сеансы мадам Фламбо по пятницам.

Вступив в огромное каменное здание, Лиллиан зябко поежилась, звуки ее шагов эхом отдались среди молчаливых стен. Тут из-за высоких спинок церковных скамей в центральный проход высыпала толпа хихикающих и толкающихся школьников.

— Тихо! Сюда, дети, за мной! — громко зашипела учительница, сбивая их в большое бело-голубое стадо. Это была крепкая дама в плотном шерстяном костюме — и без корсета, с неодобрением отметила Лиллиан. Дети послушно пошли за своей предводительницей, перешептываясь и трясясь от сдерживаемого смеха. Их подошвы шуршали по мраморному полу. Пара старших девочек самым неуважительным образом уставились на Лиллиан, и она ответила им тем же.