Катарина Фукс
Падение и величие прекрасной Эмбер
Книга вторая
Часть четвертая
Глава сто восьмая
Мы остались снова втроем, не считая детей. Анхелита, ее мать и я. Малыши тихо играли в углу комнаты. Марика что-то говорила Хуанито. Чувства мои обострились до крайности. Мне казалось, что девочка все поняла и мучительно переживает грозящую мне опасность. Мне? Но ведь если опасность грозит мне, значит, и дети в опасности. Анхелита и ее мать уже отдалились от меня. Страшное слово «инквизиция» оказало на них свое влияние. Я не винила их. Я знала, что такое «инквизиция». Тайный страшный суд, могущий за малейшее свободомыслие приговорить к сожжению на костре. Анхелита и ее мать родились и выросли с этим страхом перед инквизицией. Они по-прежнему рады были бы помочь мне, но теперь они сознавали свое бессилие. Они начали бояться за себя. С человеком, которого преследует инквизиция, было опасно связываться.
Итак, все кончено. Я одинока и обречена. Все кончено!
Но оказалось, я слишком дурно думала об этих смелых женщинах.
— Надо что-то придумать, — тихо и сосредоточенно проговорила Анхелита, скрестив руки на груди, — Эльвире мы не можем помочь, надо попытаться спасти хотя бы детей.
Я подумала, что мать сейчас начнет отговаривать ее, станет говорить, что в таких обстоятельствах лучше позаботиться о себе. Но ничего подобного. Старуха только погладила дочь по плечу и задумалась.
— Да, надо спасти детей, — наконец решительно произнесла она.
Затем быстро приблизилась к двери. Мы с Анхелитой замерли. К счастью, дверь оказалась не заперта. Я лихорадочно перебирала возможные варианты. Ах, если бы и дверь, ведущая на улицу, оказалась отперта! Но мы ведь даже не знаем, где она находится. Боже! Нет, нечего и думать о том, что мне удастся бежать вместе с детьми…
— Я спущусь, поговорю с нашей хозяйкой, — мать Анхелиты уже отворила дверь и стояла на пороге.
Я лишь бессильно кивнула. Время тянулось томительно. Ужас терзал меня. Мне хотелось хоть как-то прервать это мучительное оцепенение. Хотелось громко закричать, ударить кулаками в стену. У меня началось головокружение. Я едва сдерживала себя.
Шаги! Неужели все кончено? Но нет, это всего лишь мать Анхелиты и наша хозяйка, зловещая старуха. Слышалось их тяжелое дыхание. Запыхавшись, они быстро поднимались по лестнице.
Мать Анхелиты вихрем ворвалась в комнату.
— Скорее, скорее! — повторяла она.
Старуха схватила за руку плачущую Марику, мать Анхелиты подхватила Хуанито. Я слышала испуганные рыдания детей, сердце мое разрывалось. Но я понимала, что медлить нельзя. Я даже не успела проститься с ними. О, если бы я знала!..
Обе женщины выбежали вместе с детьми… Горький плач, шаги…
О, как мне сейчас хотелось лишиться чувств! Но я оставалась в полном сознании. Анхелита остановилась чуть поодаль, она не пыталась утешить меня, была задумчива и печальна. Что ж, кроме моих горестей, у нее было достаточно своих.
Тяжело переводя дыхание, вернулась ее мать. У меня не было сил говорить, произносить какие-то слова. Я только молча посмотрела на нее. Должно быть, мой взгляд выразил всю бездну моего отчаяния.
Все улажено, — сказала мать Анхелиты. — Все будет хорошо, — голос ее звучал сурово. Всем нам было не до нежных утешений.
Мать Анхелиты объяснила мне, что ей удалось уговорить старуху спрятать детей.
— Я сказала ей, что потом Ана и Мигель пришлют за детьми и хорошо заплатят ей!
Можно было не сомневаться, что так оно и будет. В невольном порыве я кинулась к этой простой женщине и покрыла ее руки поцелуями. Она спасла детей!
— Не нужно, — грустно произнесла она, отводя руки.
Теперь мы молчали. Говорить не хотелось. Не было сил отвлечься, занявшись рукоделием. Солнце начало клониться к закату. В комнате медленно темнело.
Как я устала от этого ожидания! Пусть скорее свершится то, чему суждено свершиться. Усталость лишала меня последних сил. Я прилегла, не раздеваясь. Мне казалось, что я ни за что не смогу уснуть. Головная боль, словно тупыми иголками, покалывала виски.
И все же я уснула. Незаметно погрузилась в тяжелую дрему. Спала я без сновидений, голова болела и во сне. Но внезапно в сон мой ворвались громкие мужские голоса, топот сапог. Первым ощущением было — наконец-то мне что-то приснилось! Но тотчас же я открыла глаза. Нет, это наяву. Свершилось!
Голова страшно болела, руки и ноги были, словно налитые свинцом. Лежа, я особенно остро ощутила свою беспомощность и поспешила подняться. Я пошатнулась и схватилась за спинку кресла. Представляю себе, как я выглядела — растрепанная, с опухшим лицом, едва держащаяся на слабых ногах.
В комнате не оказалось ни Анхелиты, ни ее матери, ни старухи. Вокруг меня теснились незнакомые мужчины, по виду чиновники и стражники.
Вот один из них выступил вперед и приказал мне следовать за ним. Голос его резал мне уши. Я сделала несколько шагов и снова покачнулась. Стражник крепко подхватил меня под руку.
Если еще час назад время тянулось мучительно-медленно, но теперь все пошло быстро. Жизнь моя снова делала крутой неожиданный поворот, разлучая меня с людьми, к которым я уже успела привыкнуть, которые стали мне близки. Значит, я не прощусь с Анхелитой и ее матерью. Увижу ли я их снова? Дети? Когда я увижу детей? Что сталось с моим старшим сыном Брюсом? Удалось ли ему добраться до Мадрида? Помогут ли мне? А если схватят и мальчика?
Стражник поддерживал меня за локоть. Мучительная головная боль подавляла мои мысли, бившиеся в сознании лихорадочным тревожным потоком. Перед глазами то и дело возникала болезненно-алая пелена.
Я больна! Ноги заплетаются. Молодой стражник тащит меня вниз по лестнице. Я чувствую, что он даже не считает меня настоящей женщиной. О, Эмбер-Эльвира, неужели молодость окончательно прошла, жизнь кончена и ты превратилась в старуху? Горе!..
Перед глазами все заволакивается душащей пеленой. Я теряю сознание.
Глава сто девятая
Сколько времени прошло? Несколько раз я приходила в себя? Меня поили водой и какими-то микстурами? Это было? Да, увы. Я ужасно, унизительно слаба. Под меня подкладывают ночной горшок. Глаза не открываются, не видят. Тело одеревенело. Кажется, лицо мое гноится. Мучительный зуд. Руки связаны. Неужели это хриплое карканье — мой крик? Что со мной?..
Но, видно, отец и мать, зачавшие меня в юном возрасте, наградили дочь крепким здоровьем. В конце концов я прихожу в себя. Прихожу в себя окончательно и настолько, чтобы понять, чем я была больна. Это оспа!..
Я лежу на низкой кровати в комнате, довольно темной, но потолок, впрочем, высокий. Сейчас день. Окно высоко и зарешечено. На маленьком деревянном столе горит свеча. На стуле у постели сидит женщина. Она крепкая жилистая, вид у нее спокойный и равнодушный.
— Где я? — я не узнаю своего голоса и вспоминаю рассказ Анхелиты о том, что и ей пришлось пережить нечто подобное.
— В тюрьме, — равнодушно произносит женщина, и прибавляет. — Хотите пить?
— Нет. Я в Кадисе?
— В столице, в Мадриде.
Мадрид! Мой старший сын? Что с ним? Но я не должна спрашивать о нем. Я мучительно собираюсь с мыслями. А женщина, между тем, спокойно продолжает:
— Я тюремная служительница. Вы были больны оспой, поэтому меня приставили к вам.
В ее тоне — ни тени издевательства, почтительность ее кажется мне совершенно искренней. Значит, ее предупредили, что она ухаживает за благородной дамой. О чем же я могу спросить ее? Я в тюрьме. Будут ли меня допрашивать и о чем спросят? Впрочем, едва ли она знает, а если случайно и знает, все равно, конечно, не скажет. Я решаюсь задать лишь один, один из насущных для меня вопросов:
— У тебя есть зеркало?
— Да, — она берет маленькое зеркальце со стола и протягивает мне.
— Посвети, — прошу я.
Она берет свечу…
Я всматриваюсь в свое отражение. Значит, теперь это и есть я. Значит… К счастью, глаза видят. Но щеки покрыты рябинами, кожа стянулась… О, как поредели волосы… Все кончено! Я больше не женщина…
Я даже не могу сказать, что меня охватило холодное тупое отчаяние. Я просто ощущаю усталость от жизни. Мне ничего не нужно. У меня больше нет желаний. Мне все равно. Я внезапно состарилась. Я буду влачить жалкое существование, как растение, без чувств, без мыслей. Влачить жалкое существование? О, это еще было бы лучшим вариантом! Но, возможно, мне предстоит погибнуть в пыточных застенках или сгореть на костре… А, все равно!..
Я возвращаю тюремной служительнице зеркало. Проходит еще несколько дней. Пока никто не беспокоит меня. Я поправляюсь. Женщина прислуживает мне. Она молчалива. Да я и не спрашиваю ни о чем. Силы возвращаются ко мне. Здоровье мое восстанавливается с каждым днем. Но странно, это происходит как бы помимо моей воли. Сознание мое по-прежнему парализовано безразличием. Меня хорошо кормят — вареное мясо, куриный бульон, фрукты…
Я не думаю теперь ни о своей судьбе, ни тем более о детях. Санчо, смерть Коринны — когда все это было? Вся моя жизнь — уж не приснилась ли мне она?..
Мысли мои обращаются к моей юности. А это было? Неужели? Я вижу ту, прежнюю Эмбер, пышную цветущую красавицу, страстную, расчетливую и, да, да, глупую… Оспа! От оспы скончались младший брат и сестра моего венценосного возлюбленного Карла II. Я вспомнила, как захворала оспой одна из его фавориток, Френсис Стюарт, герцогиня Ричмонд. Она была изумительно хороша, по-детски наивна и обаятельна. У нее был прелестный смех. Сплетничали, будто она не желает отвечать на страсть короля. Тем не менее, само ее существование крайне беспокоило давнюю пассию его величества Барбару Каслмейн. Со мной леди Каслмейн еще как-то мирилась, понимая, что я хищница не хуже ее самой. Но Френсис Стюарт она решила уничтожить.
Кажется, только Карл II не знал, что болезнь красавицы вовсе не была случайной. Леди Каслмейн удалось подкупить служанок герцогини Ричмонд и те подали ей полотенце, которым утирался больной оспой.
Френсис осталась жива, но лицо ее утратило свою прелесть. И что же дальше? Дело приняло самый неожиданный оборот. Изуродованная красавица охотно ответила на страсть его величества. А сам король? Теперь он, казалось, полюбил ее еще сильнее…
Но почему вся эта история пришла мне в голову? Я поняла. Значит, в глубине души я все же не теряю надежды на то, что мое женское очарование не погибло окончательно. Что ж, остается лишь надеяться.
Я окончательно поправилась. По-прежнему мне прислуживала молчаливая тюремщица. Она принесла мне чистое платье, достаточно скромное, из тонкой черной шерсти.
И вот однажды утром, тотчас после завтрака, за мной явился стражник. Я молча подчинилась его приказу. Он должен был препроводить меня на допрос в канцелярию.
Стражник шагал следом за мной. Я шла по темному коридору. Ни о каком побеге и речи быть не могло.
Глава сто десятая
Мы подошли к двери, обитой железом. Стражник крепко схватил меня за локоть и постучал в дверь костяшками пальцев свободной руки. За дверью явно ждали этого тихого стука. Дверь тотчас распахнулась.
Я очутилась в просторном помещении. На широком столе ярко горели свечи в простых подсвечниках. В комнате находилось несколько человек. Некоторые из них носили темную монашескую одежду. Мой провожатый вышел, дверь захлопнулась.
Один из монахов занял место за столом. Он сидел прямо, эту прямую посадку еще подчеркивала прямая спинка деревянного кресла с подлокотниками. Я быстро глянула вокруг. Слава Богу, орудий пытки не было видно! В большом камне пылали поленья. От каменных стен тянуло холодом. Сидевший за столом обратился ко мне по-английски. Я вздрогнула.
— Назовите ваше имя, — четко произнес он. В наступившей тишине я слышала, как потрескивают поленья в камине. Он обратился ко мне на моем родном языке. Это говорит о многом. Он знает, кто я? Скорее всего. Во всяком случае, убеждать его, будто я испанка, называть себя Эльвирой, кажется, уже не имеет смысла.
У меня было мало времени на размышления. Нет, мне остается лишь одно — назвать себя.
— Герцогиня Эмбер Райвенспер, урожденная графиня Майноуринг, — я старалась говорить спокойно.
Теперь я поняла, почему и Анхелита, и ее мать, и старуха-преступница так трепетали при одном только слове «инквизиция». Я и сама ощутила, что здесь знают все! Если ты попал сюда, отпираться бесполезно. Ладно, скажу правду. В конце концов, я не совершила ничего дурного, я ни в чем не повинна. Но, Боже, будут ли они спрашивать меня о детях? Неужели эти жестокие люди готовы пытать детей ради того, чтобы вырвать у меня какие-то признания? И что же я скажу, если они спросят о детях? Что сказали старуха, Анхелита и ее мать?.. Но, к счастью, кажется, дети не интересовали моих мучителей.
— Вы прибыли в Кадис в сопровождении некоего Санчо Пико и его друга Этторе Биокка? — продолжал человек за столом.
Родные имена из той, прежней, теперь такой далекой моей жизни! Я почувствовала, как глаза мои увлажнились от слез.
— Да, они сопровождали меня.
— Вы плыли втроем?
Какое счастье, пока вопросы ставятся так, что я могу отвечать правдиво.
— Нет, с нами находилась моя сестра по отцу, вдова лорда Карлтона, леди Коринна, а также трое моих и двое ее детей. И, разумеется, слуги.
— Где сейчас все эти люди?
— Мне неизвестно. Я знаю лишь, что моя сестра Коринна внезапно скончалась.
Человек за столом кивнул с видом сдержанного удовлетворения.
— Где сейчас находятся дети? — спросил он. Вот! Я судорожно проглотила слюну.
— И это мне неизвестно. Трое моих детей ушли. Я положилась на своего старшего сына. Двое детей Коринны оставались со мной в Кадисе, в доме, который вам, вероятно, известен. В последние часы двери были отперты. Я воспользовалась этим и велела детям бежать…
— Почему? — коротко бросил он.
— Я… Я боялась за них.
— Чего вы опасались? Почему вы бежали? Зачем велели бежать детям?
Я снова проглотила слюну. Тут же я подумала, что это выглядит не очень красиво. Как бы я поступила прежде? Наверняка воспользовалась бы своим женским обаянием. А теперь… Я просто трепетала от страха. Да, почему я бежала? Что ответить?
— Я… Сестра скоропостижно скончалась. Я ничего не понимала. Я испугалась…
— Стало быть, вы признаетесь, что не верили в справедливость испанского правосудия? Вы не верили, что оно способно раскрыть причины странной смерти вашей сестры? Вы полагали, что наше правосудие может преследовать невинных? Или же вы виновны и потому испугались и бежали?
Он задавал все эти вопросы спокойно, не повышая голоса. Но чем спокойнее звучал его голос, тем более я чувствовала себя в ловушке. Что сказать? Как оправдаться?..
— Я не виновна в смерти моей сестры, — наконец сдавленно произнесла я. — Я ничего не знала об испанском правосудии. Теперь я убеждаюсь, что оно справедливо и не может преследовать невинных… — внезапно меня осенило. — Теперь я убеждаюсь, что испанское правосудие в сравнении с английским значительно более справедливо…
Может быть, эта лесть подействует? Или я снова сделала неверный шаг? Лицо человека за столом оставалось непроницаемым.
Он подал знак и меня вывели за дверь. Там уже ждал давешний стражник. Он увел меня в мою камеру.
Тюремщица принесла мне еду. Затем я осталась одна.
Я пыталась угадать, определить, о чем будут меня спрашивать дальше. Кажется, ясно, что дальнейшие вопросы будут связаны с трагической гибелью Коринны…
Сколько я пережила с тех пор! Иной раз мне чудится, будто Коринна просто приснилась мне. Я даже не могу оплакать ее…
Глава сто одиннадцатая
На следующий день меня снова повели на допрос. Самое ужасное было, что я не могла себе представить, о чем же все-таки меня будут спрашивать, чего хотят добиться. Я не знала, что я должна говорить. Где мой сын? А Санчо, Этторе, Большой Джон, верная Нэн… Конечно, их тоже допрашивали. Что они говорили? Как сделать так, чтобы мои ответы не противоречили тому, что говорили они? Увы, все это были совершенно бесплодные размышления.
На этот раз меня допрашивал все в том же помещении все тот же человек в темной рясе.
Он сидел за широким столом все в том же кресле с высокой жесткой спинкой. Я стояла перед ним. Это нервировало меня и увеличивало мою растерянность.
— Итак, — начал он, — В прошлый раз вы показали, что вам ничего не было известно о нашем правосудии? Так ли это?
— Да, — я сжала губы. Больше всего мне хотелось молчать, а раз уж это невозможно, буду говорить как можно меньше.
— Вы будете утверждать, что вам вообще мало что известно об Испании?
— Да, пожалуй, так.
— Почему же вы решили приехать сюда? Я почувствовала, что ладони мои вспотели.
— Об Испании мне рассказывали. Моя мачеха…
— А Санчо Пико не рассказывал вам об Испании?
— Да, и он…
— Какие отношения связывали вас? Да, отпираться, лгать не имело смысла.
— Близкие, — голос мой дрожал.
— Он рассказывал вам об Испании?
— Да. И мачеха.
— Поэтому вы решили приехать сюда?
— Именно поэтому.
Я все еще не понимала, чего же добиваются от меня. Но следующий вопрос раскрыл мне глаза.
— Санчо Пико много рассказывал вам об Испании?
— Да. Пожалуй.
— Он не говорил о нашей стране ничего дурного?
— Только хорошее. Он мечтал вернуться на родину. Если бы он говорил дурное, мы бы не решились поехать сюда с детьми.
— Ваша сестра находилась в любовной связи с господином Этторе Биокка?
— Нет! Насколько мне известно, нет. — А вы сами?
— Нет…
«В сущности, я говорю правду, — убеждала я себя. — Ведь наши совместные забавы вчетвером никак нельзя назвать „любовной связью“».
— Санчо Пико говорил с вами об испанском правосудии?
— Нет. Не помню.
— О святейшей инквизиции?
— Не помню.
— Не помните или не говорил?
— Пожалуй, не помню.
— В своих беседах с вами Санчо Пико хулил имя Божие?
Так! Значит, это все из-за него, из-за Санчо!
— Нет.
— Нет или не помните?
— Нет!
— Осуждал святейшую инквизицию, монахов и священников?
— Нет!
— Как вы полагаете, кто повинен в смерти вашей сестры?
— Не знаю. Если бы я знала…
— Вы полагаете, незадолго до своей гибели ваша сестра вела достойную нравственную жизнь?
— Она не совершила ничего дурного.
Он снова подает знак. Меня выводят. Допрос окончен.
В камере я начинаю размышлять. Все прояснилось. Правда, ясность эта очень уж нерадостная. Они хотят осудить Санчо! Кажется, они хотят обвинить его в смерти Коринны. Бедная Коринна! Во всяком случае, я, кажется, поняла, почему она погибла. Бедный Санчо! Как мог он быть таким недальновидным?! А я? Как могла я не понять, что в Испании он может подвергнуться преследованиям? Мне ведь достаточно известны его вольнодумные убеждения…
Коринна!.. Значит, им все же нужен был повод для того, чтобы арестовать Санчо. Конечно, нанятые в Кадисе слуги были подкуплены… Служанка, которую я тогда (Боже! как давно…) встретила, выходя из комнаты Коринны… Она отравила мою сестру… Стакан воды… Санчо обвиняется в убийстве… Я совершенно сломлена… Его я не спасу!.. А я сама?.. Удастся ли спастись мне самой? А Этторе, Нэн, Большой Джон?..