Гниль, отравившая династию. Теперь уже так явно.

Лишь бы снова не провалиться в терзания о своей глупости и желание утопиться ко всем духам в этих самых водах Артона, ускоряю шаг и иду почти вровень с Эдселем. Бесконечно ему благодарна: он не бросил меня после всего, что натворила. Пока я нежилась в лживых объятиях и продумывала план захвата короны, он искал способ спасения моей души. Жаль, не успел.

— Ещё немножко. — Эд поднимает фонарь повыше, и огонёк за тонким стеклом неровно трепещет.

Вглядываюсь вперёд, с трудом, но различая блеск воды за поросшим осокой берегом, куда нас выводит тропа. Подошвы вязнут в противно чавкающей сырой земле. Вдыхаю глубже… Ошибка. К запаху реки и ила примешивается нотка смолы, напоминающая о боли утраченного баланса с природой. Ёжусь от прошедшего по плечам влажного холода и того, как немеют пальцы всех четырёх конечностей — это теперь моё привычное состояние. Тепло лишь внизу живота, словно крохотный уголёк старательно высасывает из дальних уголков тела соки, которых в нём и так критично мало.

Нет. Не хочу об этом думать, тем более сейчас. Мы продолжаем идти вдоль берега, пока, наконец, не видим маленькую кривую избушку, заваленную густыми осиновыми ветками по ветхой крыше. В темноте различить трудно, но кажется, что вместо стен у неё просто свитые плотным рядом прутья.

— Уверен, что там кто-то есть? — шёпотом спрашиваю я, не отрывая удивлённого взгляда от большого куска дубовой коры, видимо, призванного быть дверью в лачугу. — Выглядит… заброшенной бобровой норой.

— Ты бы тоже не кидалась гнездо вить, еслив надобно постоянно кочевать, таясь от жрецов. И еслив тебе стукнуло больше годков, чем столичным стенам, — справедливо замечает Эд. — Иди, она всяко уж уразумела, что мы топаем к ней — ведьма ж, как-никак. Говорят, еслив гостей не изволит принимать, вовсе тропу загибает так, что дом энтот не сыщешь.

— Ты разве не со мной? — я нехотя отпускаю его руку, без которой сразу становится одиноко.

— Здеся покараулю. Вдруг кто за нами тащился.

Он передёргивается и встаёт у двери, пряча от меня глаза, а я понимаю, что видеться с колдуньей ему страшно. К тому же его давно почившая в безвременье бабка, воспитавшая троих сирот, наверняка бы этого не одобрила. Что ж, он и так сделал для меня больше, чем кто-либо.

— Я быстро, — кивнув ему, поднимаю кулак и осторожно стучу по дубовой коре, но вдруг она сама начинает двигаться на меня. Сдавленно ойкнув, подцепляю её пальцами и просачиваюсь внутрь лачуги, теряя из виду фонарь Эда.

Тут оказывается намного светлей, чем снаружи. В центре избушки, лишённой даже пола, прямо в земле вырыто кострище, а на огне негромко булькает подвешенный за толстый прут круглый котелок. Тревожно сглотнув, оглядываю жилище в поисках хозяйки, походя подмечая сплетённые вдоль стен длинные полки, уставленные мутными пузырьками, подвешенные к потолку корзинки, топчан с толстой медвежьей шкурой в углу и несколько больших кованых сундуков, на одном из которых и видится в полумраке тёмный сгорбленный силуэт.

— Доброй… ночи, миледи, — в лёгкой растерянности выдаю слишком светское приветствие и приличия ради откидываю с головы капюшон. — Простите, что беспокою в столь поздний час.

— Девочка вежлива… девочка пришла просить, — глухое, старческое кряхтение раздаётся в ответ, и голос этот пробирает до трясущихся коленей.

Поднявшись с сундука и опираясь на корявую клюку, хозяйка избушки ковыляет на свет, ближе к негромко потрескивающему поленьями костру, позволяя себя рассмотреть. Костлявая, согнутая возрастом так, что даже мне едва бы достала до груди, ряженая в бесформенный коричневый балахон и подпоясанная шнурком, на котором висят засушенные ветки трав и цветов, она действительно похожа на колдуний из старых страшилок для детей. Мол, будешь шалить — и за тобой придёт болотная ведьма, приведёт мерзких духов, и они утащат тебя в топь. Но когда старуха поднимает голову чуть выше, заглядывая мне в глаза, вижу пусть и сморщенное печёным яблоком, однако совершенно не злое и любопытное лицо. Седые волосы аккуратно собраны в две длинные и удивительно густые косы, а светлая голубая радужка ярко сияет в отблесках огня. Думается, в молодости она была невообразимой красавицей.

— Меня зовут… — робко пытаюсь представиться, но меня перебивает не то кашель, не то хриплый смех:

— Нэмике знает имя девочки. Нэмике не слепа и не глуха.

Шаркая по земле, она подбирается к стоящему у костра пню, видимо, призванному быть стулом, и длинными, похожими на высохшие прутья пальцами указывает на такое же сиденье напротив. Я не спорю, покорно занимая предложенное место, с некоторым облегчением ощущая тепло костра и лёгкий травяной дым из котелка, отдающий запахом кислики и желудей. Странное варево, и лучше эти пары не вдыхать лишний раз.

Дурной опыт даёт о себе знать.

— Вас зовут Нэмике? — не представляя, с чего начать, уточняю я, и ведьма прищуривается, будто пригревшийся кот:

— Нэмике давно мечтала увидеть девочку. О, Нэмике слышала, много слышала… Но Нэмике нельзя и близко было подойти, никак нельзя. Волшебная девочка, да, мёртвая девочка, которая дышит… Нэмике говорила ей, говорила, что нельзя биться против природы! — внезапно чуть повысив голос, она важно поднимает вверх указательный палец и гордо вздёргивает острый подбородок. — Но кто же слушал старую, выжившую из ума Нэмике…

— Постойте, вы сейчас говорите о моей матери? Вы её знали? — доходит до меня смысл этих слов, и от волнения я тереблю край мантии. Всё равно дрожу, не могу согреться. Не смогу уже никогда.

— Знала? — вновь гремит кашляющий смешок, будто эхом отражаясь от десятков склянок и банок на полках. — Нэмике учила малышку Эббет! Нэмике нашла малышку Эббет сгорающей из-за собственных сил, Нэмике заботилась о ней и передала все знания, какие имела сама. Нэмике помогла провести обряд над мертворождённой девочкой, о, да, девочка родилась совсем-совсем синей… Но Нэмике так любила малышку Эббет, свою храбрую малышку Эббет, что не смогла отказать ей. И теперь девочка носит малышку Эббет с собой.

— Что… что это значит — ношу её с собой? — голос прерывается от пробежавших между лопаток неуютных мурашек, и я пугливо оглядываюсь, будто за спиной стоит некто невидимый.

— Жизнь малышки Эббет в теле девочки. — Грустно опускаются уголки губ старухи, и она с тяжёлым вздохом практически повисает на клюке, будто ей слишком сложно продолжать держать спину прямо и смотреть на меня пронизывающими голубыми глазами. — И душа не покинет жизнь, душа не уйдет в безвременье, пока девочка тоже дышит. Малышка Эббет будет хранить девочку всегда. Но девочка же пришла сегодня не затем, чтобы слушать байки старой Нэмике? — она вопросительно вскидывает седые брови.

— Да… да, мне нужна ваша помощь. Я готова заплатить, сколько скажете.

Чересчур торопясь, отстёгиваю от пояса под мантией мешочек с обленами и за неимением других вариантов кладу на землю между нами. Нэмике провожает его насмешливым взглядом, а затем приподнимает клюку и брезгливо толкает ею предложенные деньги обратно:

— Нэмике не возьмёт золота от дочери маленькой Эббет. Девочка оплатит иначе.

— Чем? — осторожно пробую уточнить: всё-таки жизнь понемногу начинает учить, что условия лучше знать заранее. Сюрпризов мне хватило надолго.

— Нэмике возьмёт во́лос. Прядь этих чудесных белых воло́с. Пусть девочка не боится, зла это ей не принесёт. Душа малышки Эббет окрасила эти волосы, и Нэмике хотела бы ещё раз поговорить с ней… Нэмике уже так недолго осталось, и она так сильно скучает, — скрежещущий голос становится тише, и старуха плотно поджимает губы.

— Вы можете… связаться с моей мамой? — в накатившем страхе я чуть отклоняюсь назад в неловкой попытке оказаться подальше от почудившегося могильного холода, ещё не забытого после похорон отца. Сладкого трупного смрада, который стойко ощущаю на собственных руках.

— Нэмике сможет увидеть её, только когда будет умирать, но ей нужны будут волосы. Так девочка согласна?

— Согласна. — Это видится довольно скромной платой, пусть я бы всё-таки предпочла золото. Детям Харуна нет веры, и это нельзя забывать. — Но я хочу, чтобы вы мне не могли солгать. Это можно устроить?

Нэмике вдруг тянет пальцы к веревке на поясе, слепо перебирает свисающие с него травы и нити, пока не находит и не поднимает повыше знакомо выглядящий крохотный холщовый мешочек с завязанным узелком. Я замираю, с недоумением сознавая, что ведьма носит его при себе постоянно. Что она не лжёт никогда.

— Девочка знает, что это?

— Знаю. К собственному стыду, — зачем-то вырывается у меня дополнение, и я плотней закутываюсь в мантию. — Пожалуйста, расскажите мне правду о магии. Может ли она одурманить чувства. Может ли вызвать… привязанность. Может ли заставить делать всё, что захочет маг, подчинить волю.

Вот, какие вопросы крутились в голове все эти дни. Я возвращалась к своим воспоминаниям о каждом миге рядом с Анваром и пыталась понять, когда упустила момент. Когда начала ему верить без оглядки, когда разум меня оставил и отдал на волю сплошных чувств. Почему я вообще не подвергла сомнению слова, что на желания невозможно надавить, и магия действует только на тело. Зачем ему нужен был двойник Маисы, если способов отравить меч было и без того бесчисленное множество.