Кати Хиеккапелто

Колибри

В ту ночь Песочный человек обернулся гестаповцем. Отправляясь на свой обход, он — вжик-вжик — снял с себя синий костюм с шапочкой и бросил их в стирку, а потом обрядился в длинное кожаное пальто и блестящие лаковые сапоги, швырнул меня на заднее сиденье автомобиля и увез. Попробуйте угадать, для чего у него на ремне имелась пряжка? Всю дорогу я боялась уснуть, хотя ехали мы долго.

В детстве я видела истерзанных и забитых камнями людей, наверное, от этого я должна ощущать душевную травму, но нет, зато я знаю, как будет выглядеть мое мертвое тело, а еще я слышала о сброшенных с балкона девушках — этих Ангелах Ринкебю и Клиши-Су-Буа, оказывается, они не умели летать. А еще я знавала одну девушку, так она просто исчезла, wallahi! [Богом клянусь! (араб.)] Все знали, что ее просто отправили туда, на бывшую родину, в жены одному жиртресту-извращенцу с золотыми зубами и пальцами-сосисками, типа «надо спасти честь семьи» и все такое. Все вздохнули с облегчением и каждый приклеил себе на рыло такую сучью улыбочку, типа «все просто зашибись, как круто». Каждый, кроме той девчонки. Короче, извращенец получил игрушку, в которую можно совать свою вонючую колбасятину.

Песочный человек отвез меня к тетушке и дядюшке в другой город и оставил на диване. Так я и лежала там без сил и прислушивалась к каждому скрипу, боясь, что они вот-вот придут и убьют меня. Слышно было, как тетушка включает воду на кухне, как чего-то шепчет в телефон, как они шушукаются с дядюшкой, как они шелестят там чем-то. Какими уж они мне тетями и дядями приходятся — фиг знает, в смысле если как в этой стране, а не по-нашему. Насколько я в курсе, мамины братья-сестры живут в Швеции, а папашкин единственный брат давным-давно окочурился. Эти были тетушкой и дядюшкой, как у нас считается. Давние друзья. Какие-то родственники по отцу. Они никогда не спали и вроде как не ели, хотя мне и приносили какие-то бутерброды. Такое чувство, что они всю дорогу находились в состоянии полной готовности. Какого приказа они ждали? Сбросьте девку с балкона, ой, пардон, несчастный случай. Или: значит так, самолет улетает через два часа, мы уже купили билет!

От дивана несло Курдистаном. Ну не возьму я в толк, как только они умудряются притащить с собой этот запах, чтобы воняло все: диваны, ковры, шкафы с одеждой и жрачкой, кровати с простынями, телик, мыло, волосы и кожа? В чем они его проносят? В банке, что ли, тащат? И как он годами сохраняется у них на расстоянии тысяч километров? Неужели, как в песне поется, Курдистан — это воздух, которым я дышу?

Дядюшка с тетушкой пасли каждое мое движение и не разрешали даже закрыть дверь в туалет, когда я шла пописать. Как будто я могу провалиться в канализацию или вылететь в вентиляционную трубу! Сбежать я просто не могла. Конечно, я считала шаги и время, сколько потребуется, чтобы выбежать в прихожую, добежать до двери, рвануть ее и броситься в коридор, на улицу, зовя на помощь. Но они дежурили на кухне, а та разевала свою пасть прямо в прихожую, перекрывая путь для бегства длиной в вечность. Они по-любому схватили бы меня еще до того, как я коснулась бы входной двери. Да и куда там: дверь на замке, а ключ у дядюшки, а там еще цепочка и вторая дверь. Мне говорили, что в Финляндии я в безопасности, но тут я боялась больше, чем когда была маленькой и ходила по лужам крови на улицах. Но тогда отец с матерью хотя бы редко, но смеялись.

Я просто не могла лежать там и ждать, когда этот изменивший облик Песочный человек войдет и скажет: «Все», и тогда они сделают со мной что-то ужасное. Я должна была действовать. Я достала свой телефон — как они вообще не врубились, что его нужно забрать? Так лохануться! Наверное, волновались.

Потом я набрала номер. Любой первоклашка выучивает его уже в первый школьный день. Безопасность превыше всего — такова Финляндия. Когда я была мелкой, мне становилось страшно от одной мысли, что нужно будет позвонить в случае пожара или если маму хватит удар и я не смогу сказать, что стряслось. Что моих слов не поймут. Тот номер не только не укрепил моего ощущения безопасности, наоборот, он разрушил то, что было. По ночам мне стали сниться кошмары, я планировала, что побегу к соседям, как я сделала бы дома, но и это стало казаться маловероятным, когда через две недели я поняла, что не знаю никого из наших соседей, кроме одной тети с первого этажа, потому что она в меня харкается.

Сегодня я знаю все нужные слова, знаю целый новый язык, знаю его лучше, чем свой старый, могу позвонить даже на коммутатор государственного лесного управления, и за шумом своих сосновых лесов они не услышат в моей речи ни малейшего намека на Курдистан.

А еще я знаю, что здесь в принципе можно доверять полиции, если ты, конечно, не попадаешь под Дублинскую процедуру или диктаторы из миграционной службы не сочтут тебя непотребщиной, которую нужно отослать обратно. Я не такая, у меня гражданство. Не, ну прикольно: я финка, самая что ни на есть официально зарегистрированная! В это лото я выиграла если не семь из сорока девяти, то шесть с половиной точно. Вариантов, кроме как поверить в чудо, у меня не было. Я позвонила в службу спасения.

Август

1

Растущий по краям дорожки ивняк постепенно переходил в безмолвный лес, тени от его ветвей медленно растворялись в надвигающихся сумерках. По опилкам ухали светлые кроссовки: ноги ковали землю, натренированные мышцы работали, а сердце задавало правильный ритм. Пульсометр ни к чему, она не собирается даже покупать его, — если твое тело полностью под контролем, ты знаешь, чего от него можно требовать.

После первого километра первоначальная тяжесть начала уходить, ногам стало легче, дыхание выровнялось и в беге появились та легкость, тот расслабленный темп, которые могут довести до самого края вселенной.

Приятно дышится влажным воздухом, освеженным дождем и насыщенным кислородом. Легкие работают как кузнечные меха — сегодня им не до усталости. Тело покрывается потом. Она подумала, что если сейчас остановится и разденется догола, то будет блестеть, как этот мокрый лес. Ступни горят. Пора снять перчатки — это только поначалу рукам холодновато. Налобная повязка впитывает стекающие на лицо капли пота, густые волосы намокли у корней. В опилках глухо звучат ровные шаги, мир сжимается вокруг их монотонного ритма, выталкивая из головы ненужные мысли. Остался только шаг, шаг, шаг и ничего больше в этом полном зла мире.

А затем дыхание участилось, усталость начала подниматься от коленей. Пришлось сбавить темп, чтобы получилось добежать до дома. Осталось совсем немного: вон виднеется поваленное дерево, за ним последний рывок — и все. Падая, дерево повалило несколько березок, и теперь его корневище торчало, как голова тролля. Она опять подумала, что за ним можно хорошо спрятаться.


На другой дорожке тишину нарушал лишь шелест тренировочного костюма еще одного бегуна. Лес стоял в молчании, шум моря терялся где-то в его глубине. Только она подумала, неужели птицы уже улетели или, быть может, уснули, как рядом каркнула ворона. Неожиданный звук заставил ее вздрогнуть, перевернул сердце в груди, и сразу же откуда-то сбоку послышался треск, словно гнулись и тут же распрямлялись ветки — в лесу кто-то был. Нет, не кто-то, а что-то: птица, еж, насекомое, в конце концов. Но боже упаси от такого насекомого, пускай это будет лисица или барсук, в лесу ведь всегда полно всякой живности, не стоит пугаться. Так она повторяла, пытаясь успокоиться, но без особого успеха. Она побежала быстрее, даже слишком быстро. Вся чехарда ее жизни заполнила ее голову сплошной какофонией, и сегодня она опять пошла на пробежку, чтобы хоть как-то развеяться.

Она делала это все лето как бесноватая. «Скорей бы начался учебный год, и уехать отсюда, от всей прошлой жизни, начать с чистого листа, перевернуть страницу, открыть новую главу». Эти фразы она повторяла себе с тех пор, как узнала о своем зачислении в университет, но ее не отпускало ощущение, что окончательно освободиться не выйдет.


Когда она была на втором этаже, внизу захлопнулась дверь в подъезд. Последний рывок — взлететь на полной скорости на пятый этаж, и, хотя икры пылали адским огнем, она знала, что справится с этим без труда. Сегодняшняя тренировка была одной из самых простых в ее программе: менее часа легкого бега в комфортном темпе — сплошная радость и удовольствие. В прихожей она скинула пропотевшую одежду, вошла в душевую, открыла кран, и горячая вода забарабанила по ее пульсирующей красной коже, смывая горькую клюкву пота и пену шампуня в протянувшиеся во все стороны под городом канализационные трубы, откуда они попадут на очистные сооружения и ими займется рабочая смена, состоящая сплошь из крепких мужчин. Эта мысль показалась ей забавной. Она вышла из душа, завернулась в белый банный халат, закрутила на голове тюрбан из полотенца, открыла банку пива, вышла на балкон и закурила: скучный бетон и темные окна — этаж за этажом — сплошная темнота. Дежавю, как же так вышло? Она вслух засмеялась над этим районом, пытающимся ее обмануть, впрочем, как обычно. Сейчас он прикидывается спящим, но она хорошо знает, что это чепуха. Все, что он прячет за своими бетонными стенами, знакомо ей до боли. К счастью, после пробежки оно не сильно ее волновало, да и завтрашний день — странно, правда?! — не пугал своим приближением. Эндорфины превратили ее нервы в американские горки, и спать она отправилась в отличном настроении. «Jó éjszakát» [Спокойной ночи (венг.).], — сказала она себе шепотом и уснула.