Я наклоняю голову набок.

— Рука попала в объектив. Видимо, пальцы.

Сумка с продуктами, размытая нога, шагающая по дороге, абсолютно пустой стол с клейкой бумажкой, на которой дрожащей рукой написано «моя ручка»…

Тут рядом с моим плечом раздается сдавленное кряхтение. Мама изо всех сил зажимает рукой рот.

— Мам?

Она снова глухо фыркает через нос, а потом убирает руку и начинает визгливо хохотать.

— Это искусство, мам, — говорю я, и она снова издает свои странные лающие звуки. — Имей уважение.

Она громко охает и хлопает меня по спине.

— Что тут у вас, ребят? — появляется из-за двери веселое папино лицо.

— Да ничего такого, — отвечает мама, вытирая слезы. — Просто Уайлдер рассказал мне шутку.

Она знает, что папе бы не понравились насмешки над дядей Верноном. Он бы «взбесился», как выражается Харпер.

Но я еще несколько дней ловлю на ее лице лукавое выражение. Один раз за ужином она даже давится пюре посреди какого-то разговора. Мама встречается со мной глазами, и я понимаю, что она вспомнила об «искусстве» дяди Вернона.

Удивительно, но уже наступил август — и даже прошел наполовину. Лето близится к концу.

Сегодня самый жаркий день года, самое знойное время. Мы с отцом прячемся от солнца под кленом. Бриз тихо шелестит листвой у нас над головами. Пара-тройка листочков уже окрасились в глубокий огненно-оранжевый цвет.

У папы на лице «Нью-Йорк таймс», его дыхание спокойное и ровное. Я немного еложу. Осталось меньше часа до нашей с Натом и Харпер встречи на сосновом утесе. Время, которое я провожу вдали от них, кажется каким-то сумрачным и ирреальным. Последние дни — самые бесценные.

Коттедж осенью выставят на торги, и я никогда больше сюда не вернусь. Сюда переедет жить какая-то другая семья. Какой-то другой подросток будет любоваться на звезды через мою бойницу и слушать пение камней в бухте. А что будет с фотографиями дяди Вернона? Мне как-то сложно представить, что мы повезем их с собой в город. Скорее всего, их выкинут. По какой-то странной причине мне это не нравится. Этот новый парень наверняка будет суперкрутым, может, у него даже будет машина. Он понравится Харпер и Нату гораздо больше меня.

Газета чуть колышется от отцовского дыхания. А если он умрет, — думаю я, — то коттедж достанется мне? Хотя, наверное, маме. Мне почти семнадцать: они не могут заставить меня вернуться обратно в школу.

Я вздрагиваю. Мой отец резко присаживается и смотрит на меня. Долго он уже не спит?

— Лето почти кончилось. Ты успеваешь по списку литературы? Семестр начнется, не успеешь оглянуться.

— Да, я почти с ним разделался. — Это неправда. От мысли о Скоттсборо у меня внутри все перекручивается, как будто нож в пузо воткнули. Иногда мне кажется, что я испытываю нежные чувства не к Харпер, а к Натану с Харпер как к паре. Эта мысль одновременно и будоражит, и пугает меня. Иногда я задумываюсь, можно ли влюбиться в место как в человека: в эту полоску берега, в эти длинные яркие дни, в которых можно затеряться. Эта часть мира совершенно скрыта от посторонних глаз. Как будто каждая рощица, каждый грот в скалах — чей-то секрет.

— Знаешь, в этих местах рынок недвижимости довольно неплохо себя чувствует, — произносит отец.

— Ну, его, наверное, можно с этим поздравить? — Меня дико злит, что он говорит об этом так спокойно, когда мое сердце просто разбивается на части.

— Ты тут прямо-таки вылез из своей раковины, Уайлдер. Кажется, такая жизнь идет тебе на пользу.

— Так и есть.

Мое сердце колотится в груди, но я выжидаю. Нельзя торопить отца. Никогда. Я пытался.

— Это еще и неплохое вложение. Дядя Вернон получал с коттеджа приличный доход. Так что мы подумали… — отец кладет свою огромную горячую ладонь мне на плечо, — что мы могли бы оставить его. Не продавать. Ты бы мог приезжать сюда каждый июль. В остальное время мы бы его сдавали. Что думаешь?

Мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Так что я просто крепко его обнимаю.

А потом со всех ног уношусь вниз по дороге, чтобы рассказать друзьям.

Не успеваю моргнуть, как наступает последний день. Мы, как всегда, проводим его у моря. Но когда Нат начинает разводить огонь на берегу, я заявляю:

— Надоели мне эти костры на пляже.

На самом деле я хочу посидеть у огня, но меня просто корежит от мысли, что этот костер — последний. Харпер и Нат смотрят на меня, и я вижу, что они понимают. От этого почему-то еще хуже.

— Ну правда, скучно, — тяну я и отворачиваюсь в сторону. А потом упираюсь глазами в землю. — Извините.

Холодная ладонь Харпер ложится на мое сгоревшее плечо.

— Пойдем тогда на луг?

— Да! — поддерживает ее Нат. — Я тоже устал от пляжа.

Как же я люблю их обоих.

Под деревьями прохладно и зелено; пока мы идем по роще, тени и солнечные лучи наперегонки бегают по нашим лицам.

На лугу ужасно красиво. Желтые рудбекии выглядывают из высокой травы, колышущейся от вечернего бриза. Вокруг летают бабочки, а в зарослях на пляже поют птицы. Щегол, кукушка, — повторяю про себя, вспоминая свой первый день. Тогда я еще не знал названий этих птиц и цветов.

Хотя одна вещь не изменилась. Меня по-прежнему тошнило от этого места. Стоит только присесть на траву, голосок в моей голове подсказывает: нет, не здесь. Но я не хочу ничего говорить — на наши любимые места сегодня лучше не смотреть. Пусть грустные воспоминания останутся здесь, где мне не нравится.

Харпер сидит на бревне и извлекает из сумки бутылку «Гавана Клаб». Ее родители совсем не следят за своим баром. А стоило бы. Я пью, и она смотрит на меня с веселым любопытством.

— Что у тебя с этим местом, Уайлдер?

— Не знаю, — ерзаю я и отмахиваюсь от мошек, роящихся над травой. Этот зуд у меня на коже из-за них или он идет откуда-то изнутри? — У меня ощущение, будто кто-то здесь умер или что-то в этом роде.

— Почти везде кто-то умер, — резонно замечает Нат.

— Я решил насчет своей компенсации, — говорю я. — Но не знаю, насколько это возможно.

— Мы должны все выполнить, — заявляет Нат. — Таковы условия.

— Ну, это больше касается Харпер, потому что ты здесь живешь.

Харпер поднимает голову и смотрит на меня. Ее рыжие волосы светятся и горят почти так же, как огонь, а кожа совсем бледная, и на секунду мне кажется, что из ее глаз на меня смотрит кто-то другой.

— Продолжай, — говорит она.

— Вы должны обещать мне, что будете приезжать сюда каждое лето, даже когда мы вырастем. Мы должны встречаться все втроем.

— Конечно! — с жаром кивает Нат. — Ну конечно!

— Но как я могу это обещать? — угрюмо спрашивает Харпер.

— Не знаю. Но ты поклялась. Так что должна.

— Надо выполнять, — подтверждает Нат.

— Но… — Она вздыхает. — Ладно. Допустим. Если ты правда этого хочешь, Уайлдер. Но вы оба должны делать все, что я говорю. И мне сначала нужно кое-что раздобыть. Подождите две минуты.

В ожидании Харпер мы обмениваемся парой вымученных глотков и громко обсуждаем кроссовые мотоциклы, так что не слышим, как она подкрадывается к нам.

— Знаете, что это?

Мы подскакиваем. Она держит в руках вырванное с корнем растение, с которого сыплется земля. Оно напоминает высохшую белую морковку или, может, корень имбиря. Харпер держится за стебель через платок — видимо, не хочет испачкаться.

Мы качаем головами.

— Это болиголов. Ни в коем случае не трогайте его, даже не прикасайтесь. Мы используем его для заклинания, чтобы наша клятва осталась нерушимой до самой смерти. И даже после.

Я вздрагиваю.

— Ты… правда считаешь, что это крутая идея, Харпер?

Она просто рассеянно крутит головой, как будто слишком занята, чтобы обращать на меня внимание, и осматривает местность. Она немного отходит и останавливается там, где земля слегка просела и образовала небольшую воронку.

Нат кладет руку мне на спину.

— Все нормально, — тихо заверяет он. — С ней иногда бывает.

Харпер подбирает камни, выкладывает их вокруг воронки и делает кострище. Складывает в него прутики и ветки. А потом водружает в самый центр болиголов вместе с платком.

— Кровь, — произносит она, не оглядываясь. — Нужна кровь. Всех троих.

Мы подходим к ней и протягиваем руки. Я не вижу, что конкретно она держит, но чувствую что-то типа укола, и через секунду на пальце появляется алая капелька.

— Не пяльтесь на нее просто так, — нетерпеливо говорит Харпер. — Капайте в огонь. — Мы оба вытягиваем ладони над щепками и хворостом и наблюдаем, как они окрашиваются красным.

Харпер кидает туда спичку, и сразу же вспыхивает яркое пламя. Лето было засушливое. Она отпихивает нас, чтобы мы встали с подветренной стороны.

— Не стойте рядом, — приказывает она. — Болиголов тоже горит. Не знаю, насколько безопасно вдыхать его дым.

— Может, не стоило его поджигать, если ты не в курсе таких вещей? — нервно спрашиваю я.

— Ой, не ворчи, Уайлдер, — улыбается она, и я смаргиваю. На секунду мне кажется, что у нее слишком много зубов. — Нам нужно остаться здесь, пока не потухнет огонь, чтобы заклинание сработало.

— И чтобы удостовериться, что мы не подожгли лес, — язвит Нат. Я замечаю, что чем более странно все становится, тем он спокойнее.