Темную пелену насильно срывают с моих глаз, и я оказываюсь под ослепляющим светом. Закрываю глаза руками.

А потом чувствую на запястье железную мамину хватку.

— Пошли, мартышка, — говорит она. — Я купила тебе новые плавки.

Ветер и дневной свет такие резкие, что с меня как будто кожу лезвиями сдирают. Я следую за стройным силуэтом матери к воде. Полотенце в ее руках треплет ветер.

На берегу я ежусь от бриза. Мои новые плавки немного великоваты, но при этом они ярко-голубого цвета и с маленькими якорями, как будто детские.

Мать выныривает, делает пару гребков и поворачивается.

— Вода хорошая, Уайлдер. Залезай!

— Не хочу.

— Пожалуйста, делай, как я говорю. — Я слышу незнакомую сталь в ее голосе. — Ты когда последний раз душ принимал, мартышка?

Вода обволакивает меня. И это приятно: почему-то хорошо снова почувствовать себя маленькой фигуркой посреди великого сияния. Это как напоминание от огромного мира, что я по сравнению с ним совсем крохотный.

Мама резко уходит под воду и выныривает запыхавшаяся, с красным лицом. Волосы висят мокрыми космами, лицо совсем без косметики. Я редко вижу ее такой. Обычно она очень ухоженная — волосок к волоску. Мы качаемся на воде.

— Твои друзья тебя спрашивали, — говорит мама.

— Они мне не друзья.

— Что случилось, Уайлдер?

— Они разыграли меня. Подшутили. Очень жестоко. — Какое-то смутное остаточное ощущение товарищества не позволяет рассказать ей, как все было на самом деле: про то, как моя голова оказалась под водой, как я задыхался. Я понимаю, что они и правда не желали мне зла. Я это знаю. Но они подшутили надо мной, и от этого так больно, что хочется умереть.

— Тяжело быть шестнадцатилетним, — замечает мама. — Ты еще не понимаешь, что важно, а что нет. Я помню.

— Для меня это важно! — отрезаю я и плыву к берегу. Я сделал то, что она попросила, верно?

— Подожди секундочку, — она вздыхает. — Отец не хочет, чтобы я тебе это рассказывала. Но мне кажется, надо. Какое-то время у меня были… проблемы, когда я ложилась спать. Все началось примерно в твоем возрасте. Мне как будто ложился на грудь ужасно тяжелый груз, и я не могла встать с кровати.

— И долго это продолжалось?

Я заинтригован. Мама редко говорит о себе.

— Шесть лет, то прекращалось, то снова начиналось. Я словно смотрела на мир откуда-то издалека, через темное стекло. Нас было пятеро детей — и всех надо было поднимать. Мои родители не знали, что со мной делать. То поколение привыкло все держать в себе. О депрессии никто не слышал.

От ее слов меня накрывает темнотой и холодом. Тень закрывает солнце.

— Врач прописал мне таблетки, — продолжает она. — И они действительно помогли. Или я просто привыкла. Точно не знаю. Я вылезла из кровати, нашла работу в школе и, конечно же, познакомилась с твоим отцом. Но я очень скучаю по таким вот каникулам. — Ее руки находят под водой мои. — Я не хочу, чтобы ты что-нибудь упустил, Уайлдер. Хоть что-нибудь. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Мне кажется, если б я стала бороться с самого начала, я бы вообще такого не допустила, мне удалось бы от этого отгородиться. А ты — можешь попробовать? Можешь попробовать быть счастливым ради меня?

— Да, — с уверенностью отвечаю я. Я никогда раньше не видел, как мама плачет, и это ужасно. Ее лицо покраснело и залоснилось.

Она обнимает меня, и я прижимаюсь к ней. Под водой меня касается ее холодное скользкое тело. Как труп, — успеваю подумать я, прежде чем отогнать эту мысль.

— Я не знаю, придут ли Харпер и Нат снова. Может быть, и нет.

— Придут, — говорит она и треплет холодной рукой мои волосы. — Дети оптимисты.

Нат с Харпер пришли, как мама и сказала. Когда я открываю перед ними дверь, они выглядят испуганными и неподготовившимися. Мы все неловко упираемся глазами в землю. Мы слишком глубоко друг в друга заглянули, теперь будет сложно вернуться к прежнему, поверхностному общению.

— Пойдем на пляж, — предлагаю я.

У моря лучше: если застесняешься, всегда можно что-нибудь пнуть, или подобрать, или повертеть в руках. Море маячит на горизонте, словно наблюдая за нами. День клонится к вечеру, так что мы начинаем собирать костер.

— Это была тупая шутка, — внезапно произносит Нат. Он ковыряет ногой песок и рисует носком полукруг. Потом кидает в костер стопку белых, словно кости, коряг. Вода уходит, оставляя в сумерках сеть из зеркальных лужиц.

Харпер соглашается:

— Все зашло слишком далеко. — У нее красные глаза, и я понимаю, что она плакала. — Мы просто хотели тебя немножко напугать, только на секундочку. А потом Натан не смог тебя вытащить, — она поеживается. — Это было страшно.

Я рад, что они извинились. Но еще я чувствую некоторое разочарование. Романтический флер, витавший вокруг них, рассеялся. Они оказались обычными детьми, как и я.

— Костер готов, — заявляет Нат. Он разжигает его с помощью зажигалки и пучка сухой травы. Он вспыхивает алым и горячим пламенем, и от него расползаются язычки огня. В темноте за этим теплым кругом расстилается бескрайнее море. Я думаю, как же огромен и стар мир по сравнению с нами. Мы просто маленькие огоньки, горящие в ночи.

— Мы больше никогда не будем тебя обманывать, — говорит Нат. — Я клянусь. Это было так тупо.

— Я тоже клянусь! — добавляет Харпер. Она вкладывает свои руки в мои. — Мы кое-что решили. Ты получишь от нас обоих компенсацию.

— В каком смысле?

— Ты в любое время можешь попросить нас о чем угодно. И мы будем обязаны это сделать. Это навсегда, срок действия неограничен. Нам может быть, не знаю, хоть по восемьдесят, и уговор все равно будет действовать.

— Что угодно? — уточняю я.

— Что угодно.

— Ха! Вы и не знаете, какие пытки я могу изобрести.

Харпер смеется, хотя шутка не то чтобы сногсшибательная. Мы смотрим, как пляшет и трещит костер.

— Я знала, что мы все это выдумали, но испугалась. Там, в пещере. Мне постоянно мерещились какие-то штуки, типа картинок или надписей в темноте. Извини, Уайлдер. Это все была моя идея — я думала, что нравлюсь тебе. — Тут она вспыхивает до ушей. — И я подумала, что ты об этом расскажешь. Что это будет твой секрет. Тогда я всплыву, притворюсь Ребеккой и поцелую тебя. Я думала, будет забавно. Хотя нет, ничего я не думала.

— Не сильны мы в розыгрышах, — вздыхает Нат. Это меня смешит, потому что это была буквально худшая задумка на свете, так что я слабо похохатываю.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — Харпер снимает свои огромные наручные часы и протягивает мне. — У меня нет собаки, — признается она.

— Харпер, я не могу…

— Я не дарю их тебе, идиот. Посмотри на оборот.

На крышке ее мужских часов выгравировано имя — Сэмюэль.

— Сэм — мой брат, — объясняет она.

— Зачем ты притворялась, что он собака?

— Мне нравится о нем говорить, — отвечает Харпер, — но это какая-то шиза: постоянно говорить о своем мертвом брате. А так я могу говорить и не говорить о нем в одно и то же время. Сэм был чуть старше, чем я сейчас, когда это произошло. Он слишком резко развернулся на мотоцикле. Может, поэтому я себя так странно чувствую в этом году. Скоро я стану старше, чем был он. Сэм ел картошку фри только с горчицей. И всегда знал, когда я грустила.

Я неловко похлопываю ее по плечу. Надо придумать с плачущими женщинами стратегию получше. Как-то часто я в последнее время с ними сталкиваюсь.

— Не надо больше это обсуждать! — вспыхивает Харпер, приглаживая волосы. — Я просто подумала… ну, после того что мы сделали там, в пещере… что ты заслуживаешь правды. — Она вздыхает. — Знаешь, ведь можно иногда вернуть мертвых, ну, с помощью колдовства. Я пыталась его вернуть, но не получилось. — Она покачивается, упершись взглядом во что-то невидимое. Я понимаю, что Харпер снова пьяна. — А что за секрет ты хотел рассказать, Уайлдер?

— У меня его не было, — вру я. — Что насчет тебя, Нат? Ничем не хочешь поделиться?

— Э… — Нат явно нервничает, как будто боится нас разочаровать. — Я не знаю.

— Натти, — умиляется Харпер, — просто открытая книга.

— Неправда, — его это явно задевает. — Я тоже могу рассказать всякое.

— Например? — спрашиваю я.

— Неважно, — после короткой паузы отвечает Нат с максимальным достоинством.

Мы оба смотрим на него и ухмыляемся.

— Что? — Раздражение на его милом, искреннем лице только усугубляет ситуацию. Одна из немногих вещей, которая раздражает Ната, — когда над ним смеются. Харпер хихикает, и я не могу удержаться от смеха. В итоге мы с Харпер уже валяемся на песке и задыхаемся от хохота.

— Что такого смешного? — не унимается Нат. — Я не понимаю…

Мы еще долго не можем успокоиться.

Наверное, над таким могут смеяться только дети. Взрослые быстро привыкают к абсурдности этого мира.

Наступают тихие золотые дни. Когда появляется возможность, мы выходим на лодке, но проявляем осторожность. Мы не лазим в пещеры и избегаем открытого моря, предпочитая держаться берега с его укромными закутками среди скал. Я все думаю про Кристи Бэрам, которая исчезла, плавая рядом с Кастином.

Я обрезал у пары джинсов штанины и превратил их в шорты. Чем больше я загораю и чем слабее моя прическа напоминает свой первоначальный вид, тем больше я становлюсь похожим на Ната, и это не может не радовать. У меня возникает мысль, что люди могут принять нас за братьев. Я даже начал немного растягивать свою «а», пока взгляд Ната не подсказал, что я делаю это неправильно.