Загоны для собак я снесла, но высокие столбы по их углам намертво вросли в бетон, да так, что их нельзя даже сдвинуть с места. Теперь они одинокими часовыми выделяются у дороги на фоне полумрака. Лаборатории кучкуются за стеной кактусов и милосердно сокрыты от посторонних глаз. Будь у меня возможность, я бы и их сровняла с землей, но снести дом на удивление дорого, особенно здесь. В итоге я их основательно выпотрошила, навесила на двери огромных цепей и висячих замков, позакрывала их и бросила все это дело ржаветь. Их зеленые стены теперь облупились, из-под них проглядывает красноватый саман. Время от времени я хожу их проверить. Внутрь не вхожу. Просто хочу убедиться, что там не обосновались привидения.

Собственно сандайл — солнечные часы, давшие название дому, — расположился в стороне от дороги, в крутой пирамиде из камней. Местечко сокровенное, явно не для любопытных глаз проезжающих мимо водителей.

Когда последний поворот дороги остается позади, в вечернем свете на нас вдруг надвигается дом. Вот мы и в самом его сердце.

На первый взгляд Сандайл кажется брошенным и даже разоренным — груда камней, наваленных перед безликим фасадом с неровной, разрушенной на вид крышей. Будто средневековый замок после плотного артиллерийского обстрела. Вокруг во все стороны разбегаются низкие кустарники и кактусы, чем-то напоминающие стариков, пригибаемые к земле штормами и продуваемые ветрами. Сам дом круглый, идеальный шар в два этажа высотой, выстроенный из массивных глыб пустынного камня. Превосходная защита от жары.

Пока я воюю с замками, Колли водит пальцами по старой вывеске, выгравированной на дереве и прибитой слева от входной двери. «СОБАКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» — гласит на ней надпись.

— У тебя же в детстве не было домашних питомцев, — говорит она, — зачем тогда понадобилась эта вывеска?

— У нас были собаки, — напоминаю я ей, — правда, не домашние питомцы. Тебе тоже надо бы кого-нибудь завести, котенка или…

Последние слова слетают с моих губ совершенно бездумно.

— Мам, у меня уже есть щенок, — утомленно говорит Колли, — идем лучше в дом.

Когда я отпираю дверь, нас встречает знакомый запах теплого дерева и спертого воздуха. Но мне не удается сдвинуться с места. Когда я вспоминаю, что увидела в ее рюкзаке, к горлу подкатывает тошнота. Небольшой портрет из костей. Когда я велела ей его оставить, она завизжала: «Но мне надо взять щенка Дампстера с собой!»

«Главное, пусть сядет в машину», — подумала я. Касаться этой штуковины у меня не было никакого желания. Поэтому я разрешила ей аккуратно положить картину из костей обратно в рюкзак. Я подумала: «Так вот что получается, когда учишь детей кричать, не издавая ни звука?»

До меня вдруг доходит, что, собственно, она натворила. Доходит в плоти и крови. Моя дочь убила живое существо. Взяла теплого, извивающегося в ее руках щенка и… И что было потом? Подняла его тельце высоко над головой и с силой швырнула о бетон на усыпанной опавшими листьями аллее за домом? Схватила за тонкую шейку и сдавила ее, пока он брыкался, выставив белое брюшко и суча в воздухе лапками, которые, будь у него возможность вырасти, стали бы размером с картошку? А может, подмешала в миску с хлебом и молоком какого-то яда, а потом выманила его из-под какого-нибудь контейнера. У меня перед глазами стоит картина, как он жадно ест, расплескивая из миски грязной жижицей молоко и помахивая хвостиком не больше мизинца. Я представляю неподвижное лицо Колли, ее зеленые миндалевидные глаза, наблюдающие за тем, как ему становится плохо, как он скребет лапками по животу. Последний сценарий представляется мне наилучшим из всех, на которые только можно надеяться.

Откуда-то издали доносится голос Колли:

— Мам, ты что? Закрывай дверь.

«В доме собака», — говорит в моей голове Джек.

Перед глазами черные пятна. Я прислоняюсь к стене Сандайла и делаю несколько глубоких вдохов.

Переступить порог Сандайла сродни тому, что войти в пещеру и неожиданно обнаружить в ней собор. Первый этаж с открытой планировкой и высоким, под самую крышу потолком. Деревянная лестница ведет в галерею из красного кедра, огибающую весь второй этаж, от которой спицами отходят спальни. Отец говорил, что дом представляет собой колесо, объединяющее нас воедино. Я люблю это место, но в то же время знаю, каким оно обладает могуществом. На гладких каменных этажах, мерцая в знойной дымке, лежат воспоминания. Фэлкон, Джек, Мия, Павел. Думаю, что и я. Та частичка моего естества, которая когда-то давно здесь умерла.

— Я хочу есть, — говорит Колли.

— Почему бы тебе не поздороваться с дедушкой и Мией? — говорю я.

Меня трясет. Нужно убраться куда-то подальше от ее глаз.

— А я пока приготовлю пиццу.

Она на миг задерживается, глядя на меня.

— Со мной полный порядок, — говорю я ей, — нет, солнышко, в самом деле. Просто, похоже, что-то не то съела.

— Но за обедом ты даже кусочка не проглотила, — возражает она и обеспокоенно поднимает бровь.

Все еще ребенок. Это важно помнить, кем бы там еще она ни была.

Достаю из морозильника пиццу, добавляю перец, грибы и немного сыра таледжио, купленного на рынке. Я решительно настроена так или иначе кормить ее овощами. Из бутылки с праздничным хлопком вылетает пробка. Я приобрела пару бутылок красного: в ближайшие несколько дней мне ой как понадобится выпивка.

Ставлю пиццу в микроволновку и отправляю Ирвину сообщение: «Мы на месте. Возьми мусорный пакет, ступай в комнату Колли и выбрось все, что висит на стенах». Представляю его лицо, когда он перевернет первый рисунок и увидит на обратной стороне косточки. Надо бы его предупредить, сообщив, что именно ему предстоит найти. Но он обязан испытать этот шок. Я хочу… Нет, мне необходимо, чтобы он испугался не меньше меня.

Я открываю дверь заднего хода и выхожу во внутренний дворик.

Когда-то над могилой мамы у солнечных часов рос розовый куст. Хоронить умерших на территории частной собственности в Калифорнии без надлежащего разрешения запрещено. Отец никогда не заморачивался с бумагами. Не такой он был человек. Много лет спустя заниматься всем этим пришлось мне. Все оказалось предельно просто. Вы отправляете в территориальную комиссию письмо, и дело в шляпе. С формальной точки зрения все наши владения теперь превратились в фамильное кладбище. Два надгробия я установила ближе к дому под палисандром, чтобы видеть их из кухонного окна. Ирвин их ненавидит. Может, именно поэтому я так и сделала. Мама на самом деле лежит не здесь, но не думаю, что это важно.

Я вижу, что Колли стоит у надгробий в озаренной звездным светом ночи. Так же неподвижна, как и они. Напоминает три каменных силуэта, стирая различия между мертвыми и живыми. Интересно, что они для Колли значат, эти два надгробных камня людей, которых она никогда не видела? Я определилась в пользу двух незамысловатых обелисков, высеченных скульптором из Охая. Думаю, уже тогда намеревалась придать нам лоск соответствием нормам. Или, по крайней мере, эксцентричностью.

— Солнышко, иди сюда, — зову я Колли, тень которой отделяется от двух других и направляется ко мне, словно дрейфуя легкой пушинкой среди песка и глинистого сланца.

На миг в голову приходит мысль: «Какая из них троих ко мне идет?» В тусклом свете проглядывает лицо Колли|, которая выглядит совсем еще маленькой. Словно заметив это в первый раз, я радушно раскрываю ей навстречу объятия, но она отталкивает мои руки и лишь говорит:

— Пиццу давай.

* * *

Когда на званых обедах все начинают вспоминать детство, как правило за кофе, я обычно молчу. Клички хомячков, дни, когда в окрестностях появлялся фургончик с мороженым, враги в третьем классе, телепередачи об инопланетянах, видеоигра «The Oregon trail», привычка родителей летом в наказание запирать дома. У меня ничего этого не было и в помине.

Если же кто-то спрашивает меня напрямую, я шутливым тоном говорю: «Меня туда совсем не тянет. Я выросла в пустыне, в школу не ходила, меня дома учил отец, которого, к слову сказать, звали Фэлкон. Мы выращивали овощи, держали кур, которые несли нам яйца, и корову, дававшую молоко».

Потом обычно говорят: «Как интересно». Иногда отпускают пару вежливых комментариев. «Расти в самодостаточной общине, это, наверное, удивительно». «Ого, это ведь здорово, расти на природе». В колледже, когда это еще казалось мне интересным, я отвечала с рвением и пылом. Рассказывала, как мы взяли к себе щенка койота. Рассказывала о своих родителях, ученых-хиппи, и о логовах гремучих змей в красочных пещерах к востоку от нас. Любила изыскивать способы придать своим словам более нормальное звучание. Превратила Великую Жертву в «еженедельные семейные посиделки у костра». Никогда не упоминала Джек. И думала, что вписалась.

Дабы понять, что все эти кивки и бодрые взгляды в ответ на мои слова окружающие из себя буквально выдавливают, мне понадобилось какое-то время. Людям нравилось говорить о чем угодно, только не об этом. Суть всех этих разговоров сводилась к тому, что у всех нас много общего. Я же была другой — и тем самым портила всем веселье.