Клиент, который их познакомил, задал вопрос вместо него: «А он сможет стать профессиональным певцом?»

Кацуро весь напрягся, не в силах взглянуть на критика.

Тот сделал паузу, а потом промычал: «Ну-у… не стоит на это надеяться».

Кацуро поднял глаза и спросил: «Почему?»

«Таких как ты, очень много. Если бы твой голос хоть чем-то выделялся, тогда был бы шанс, но у тебя нет никаких особенностей».

Что на это ответишь? Кацуро и сам все прекрасно знал.

«А песни? Мне кажется, неплохие», — сказал хозяин, слышавший разговор.

«Хорошие! Для любителя, — равнодушно ответил критик. — И только на этом уровне, к сожалению. Они напоминают уже существующие, в них нет новизны».

Это прозвучало резко. В груди у Кацуро стало горячо от досады и жалости к себе.

Неужели у него нет таланта? Неужели он слишком занесся, думая, что сможет прокормиться музыкой? С того дня невеселые мысли поселились в его голове.

3

Он вышел из дома на следующий день после обеда. Вещей — спортивная сумка да чехол для одежды. В чехле черный костюм, одолженный у хозяина. Не зная, когда сможет вернуться в Токио, он подумывал взять с собой и гитару, но решил этого не делать: не хотел услышать что-нибудь неприятное от родителей. Вместо гитары уложил в сумку гармонику.

На Токийском вокзале Кацуро сел в поезд. В вагоне было пусто, и ему удалось захватить целый блок из четырех мест, расположенных лицом друг к другу. Он снял обувь и положил ноги на сиденье напротив.

До города, где жили его родители, надо было ехать два часа с пересадкой. Говорили, что некоторые ездят оттуда на работу в столицу, но Кацуро не мог себе этого представить.

Стоило ему сообщить о смерти бабушки, как хозяин тут же разрешил съездить домой.

— Отличный шанс как следует поговорить обо всем с родителями. О том, как быть дальше, и все такое, — заметил он.

Кацуро услышал в его словах намек: мол, пора уже отказаться от музыки.

Глядя на сельский пейзаж, проплывающий за окном, Кацуро рассеянно думал: неужели мне все-таки не дано? Дома наверняка что-нибудь скажут на эту тему. «Хватит мечтать, в мире все не так просто, приди в себя и займись семейным бизнесом, все равно нормальной работы у тебя нет…» Слова родителей представить было несложно.

Кацуро чуть качнул головой. Решил: хватит мрачных мыслей. Он открыл сумку и вытащил плеер с наушниками. Появление в прошлом году на рынке этого устройства оказалось историческим событием: теперь музыкой можно было наслаждаться где угодно.

Он нажал кнопку воспроизведения и закрыл глаза. В уши полилась красивая электронная мелодия. Играл Yellow Magic Orchestra. Все его члены были японцами, но известность коллектив приобрел сначала за границей. Рассказывали, что, когда они играли в Лос-Анджелесе на разогреве у The Tubes, публика рукоплескала стоя.

Вот, значит, кого называют талантами… Пессимистичные мысли невольно вернулись.

Наконец поезд прибыл на ближайшую к родительскому дому станцию. Когда Кацуро вышел из здания вокзала, в глаза бросился привычный пейзаж. Вдоль главной улицы, выходящей на магистраль, выстроились маленькие магазинчики — такие, которые обслуживают только постоянных клиентов, живущих по соседству. Кацуро приехал домой впервые после того, как бросил университет, но город, кажется, совершенно не изменился.

Кацуро остановился. Лавка зажата между цветочным и овощным магазинчиками, рольставни шириной в пару кэн наполовину открыты. На вывеске сверху написано «Уомацу», а рядом, маленькими буквами, — «Свежая рыба. Доставка».

Лавку основал дед. Первый магазинчик находился в другом месте и был побольше. Однако в войну он сгорел, и после войны открыли новый, уже здесь.

Кацуро поднырнул под рольставни. Внутри было темно. Он напряг глаза, но увидел лишь пустую витрину-холодильник. В это время года сырая рыба не хранится больше одного дня. Остатки, наверное, заморозили. На стене висело объявление: «Мы начали продажу кабаяки из угря».

Знакомый рыбный запах навевал воспоминания из детства. Кацуро прошел внутрь. В глубине — приступка, где снимают обувь, оттуда можно пройти в основную часть дома. Раздвижная дверь, ведущая в дом, закрыта, но через щель просачивался свет, и слышно было, как там кто-то ходит.

Кацуро выровнял дыхание и негромко сказал:

— Я дома.

И сразу подумал, что следовало сказать «Добрый день».

Дверь резко отодвинулась. В проеме стояла Эмико в черном платье. За то время, что они не виделись, девушка стала совсем взрослой. Она посмотрела на брата сверху вниз и с шумом выдохнула:

— Ну наконец-то. Я уж боялась, что ты не приедешь.

— С чего бы? Я же сказал, что договорюсь.

Кацуро снял обувь, поднялся на приступку, прошел внутрь и оглядел небольшое помещение.

— Ты что, одна? А где мать с отцом?

Эмико нахмурилась.

— Давно ушли. Я тоже должна была помогать, но решила, что надо дождаться тебя — нехорошо будет, если ты приедешь, а никого нет.

Кацуро пожал плечами:

— Ясно.

— Ты ведь не собираешься в таком виде участвовать в бдении?

На нем были джинсы и футболка.

— Конечно, нет. Подожди, переоденусь.

— Давай скорее.

— Сам знаю.

Подхватив сумку, он поднялся по лестнице. На втором этаже находились комнаты в японском стиле: одна в четыре с половиной, другая в шесть дзё. Комната побольше принадлежала ему, пока он не окончил школу.

Он открыл фусума и вздрогнул. Занавески были задернуты, и в комнате было темно. Кацуро включил свет и увидел, что все здесь осталось по-прежнему. На письменном столе все так же закреплена точилка для карандашей, плакаты с любимыми исполнителями со стены тоже никто не снял. На книжной полке рядом со справочниками — самоучитель игры на гитаре.

Вскоре после того, как он уехал в Токио, мать говорила, что Эмико хотела бы взять эту комнату себе. Он сказал, что не возражает — просто уже тогда решил заниматься музыкой и думал, что вряд ли вернется в родительский дом.

Но если комната осталась нетронутой, значит, родители еще надеются на его возвращение. При этой мысли у него стало тяжело на душе.

Он переоделся в костюм и вместе с Эмико вышел из дома. К счастью, для июля было довольно прохладно.

Бдение устроили в городском общественном центре. Его построили недавно, сестра сказала, что пешком идти минут десять.

Они добрались до района жилых домов, и Кацуро удивился, насколько изменился пейзаж. Эмико рассказала, что появилось много новых жителей. Надо же, и в таком городишке что-то меняется.

— А ты как? — спросила сестра на ходу.

Он знал, что она имеет в виду, но все равно уточнил с непонимающим видом:

— Ты о чем?

— Решил, что будешь делать? Если ты действительно сможешь зарабатывать на жизнь музыкой, тогда ладно, но ты уверен в себе?

— Само собой. Иначе зачем бы я стал этим заниматься? — ответил он, но на сердце было неспокойно. Ему казалось, что он обманывает самого себя.

— Просто я никак не пойму, откуда в нашей семье такой талант. Я же была на твоих выступлениях, мне кажется, у тебя здорово получается. Но примут ли тебя как профессионала — это уже разговор совсем в другой плоскости.

Кацуро скривился:

— Не наглей. Что ты можешь в этом понимать? Ты ведь не имеешь к музыке никакого отношения!

Он думал, что она обидится, но Эмико сохраняла спокойствие.

— Именно так, никакого отношения. Я ничего не знаю про мир музыки. Поэтому и спрашиваю, как у тебя дела. Если ты так в себе уверен, расскажи подробнее о том, как ты видишь свое будущее. Какой у тебя план, как ты собираешь действовать дальше, когда сможешь зарабатывать этим на жизнь. Мы не знаем ничего, поэтому и я, и папа с мамой очень волнуемся.

Сестра говорила правильные вещи, но Кацуро хмыкнул:

— Если бы все шло по плану, никто бы не мучился. Хотя что может понять человек, который, отучившись в местном женском университете, поступает на работу в местный сберегательный банк?

Это он про Эмико. Следующей весной она должна была окончить университет и с местом работы уже определилась. «Вот теперь она точно обидится», — подумал Кацуро, но сестра только вздохнула и устало спросила:

— А ты когда-нибудь задумывался о том, что с родителями будет в старости?

Кацуро замолчал. Старость родителей — одна из тех вещей, о которых думать не хотелось.

— Папе месяц назад было совсем плохо. Опять сердечный приступ.

Кацуро остановился и посмотрел на сестру.

— Серьезно?

— Разумеется, серьезно. — Эмико тоже пристально посмотрела ему в глаза. — К счастью, без осложнений. Мы, конечно, переполошились — бабушка ведь тоже не вставала.

— Я и не знал.

— Папа велел маме тебе не говорить.

— Вот, значит, как…

Значит, не видел смысла извещать такого непочтительного сына. Поскольку сказать на это было нечего, Кацуро опять замолчал.

Они снова двинулись вперед, и до самого центра Эмико тоже не сказала ни слова.