— В своем корпусе мы общаемся свободно, — заверили ее коллеги. — Но помни: все, что ты узнаешь здесь, здесь должно и остаться. Если твой парень служит на флоте, можешь поискать упоминания о его корабле, но вот его матери об этом говорить нельзя.
Это как раз не проблема, подумала Озла. Филипп никогда не упоминал свою мать. О сестрах рассказывал — они были замужем за нацистами, и потому он не мог с ними переписываться, — рассказывал и о той сестре, что разбилась на самолете со своей семьей несколько лет тому назад. Даже отца, с которым годами не виделся, он упомянул пару раз, но мать — никогда.
— Так кто же твой приятель с корабля? — подтолкнула ее в бок соседка по столу. — Жених?
— Просто кавалер. — И Озла налегла на дырокол.
Кавалеры у нее были с шестнадцати лет — мимолетные влюбленности с танцами допоздна, иногда с поцелуями на заднем сиденье такси. Ничего серьезного. Филипп ушел в плавание в феврале. К тому времени они были знакомы всего шесть недель — танцы по ночам в «Кафе де Пари», когда у Озлы выдавался выходной, и долгие вечера, когда он приезжал в квартиру, которую она делила с подругой, и лежал там, положив голову ей на колени. Они слушали граммофонные пластинки и болтали ночь напролет.
— Начинаешь влюбляться в своего прекрасного принца? — поддела ее однажды Сара Нортон, когда Филипп ушел от них за полночь.
— Он вовсе не мой принц, — парировала Озла. — Ему нужна девушка, с которой можно погулять перед отправкой на фронт, вот и все. А для меня он просто очередной кавалер.
Но Филипп был единственным, при мысли о ком у нее бежал по жилам огонь, а его поцелуи — первыми, которые показались ей опасными. В последний вечер накануне отплытия он сжал ее руку крепче обычного и спросил:
— Напишешь мне, Оз? Ты пиши мне, а я буду тебе. А то мне совсем не с кем переписываться.
— Напишу, — ответила Озла, не шутя и не поддразнивая.
Он наклонился к ней для еще одного из тех долгих, жарких поцелуев на пороге, которые все не заканчивались, его руки гладили ее спину, а ее пальцы зарылись в его волосы. Прежде чем уйти, он вложил ей в ладонь какой-то предмет, потом наклонился и крепко прижал губы к ее сжатым пальцам — казалось, на целую вечность.
— Счастливо оставаться, принцесса.
Она раскрыла ладонь и увидела холодный блеск его флотского значка, похожего на маленькую брошку, украшенную драгоценными камнями. Она и приколола его на лацкан, как брошку, и тут же снова предостерегла себя: «Осторожнее». Ее мать всю жизнь оказывалась в идиотских ситуациях из-за неподходящих мужчин, и уж в этом отношении Озла твердо решила стать яблочком, которое падает как можно дальше от яблони.
Ее размышления прервал какой-то мужчина, по виду — научный работник, в старом, только что не расползавшемся свитере.
— Поможете, девушки? Мне нужен рапорт номер… — И он отбарабанил длинную последовательность цифр.
— Снимите для него копию, моя милая, — сказала мисс Синьярд, извлекая документ из шкафа.
Озла принялась за работу. Мужчина чуть не приплясывал от нетерпения. Озла вспомнила слова рыжеволосого Джайлза о том, что в Блетчли-Парке полным-полно оксфордских профессоров и кембриджских шахматных чемпионов, и попробовала угадать, чем же занимается этот. Быть может, он один из спецов, работающих на среднем этапе дешифровки: берет белиберду, которую немцы передают друг другу по радиоволнам, ту самую, за учет и регистрацию которой отвечает ее корпус, и разбивает ее на составные части, пока текст не удастся прочесть, перевести, проанализировать и заархивировать в отделе вроде того, где состоит Озла.
— Спасибо! — Мужчина исчез вместе с копией шифровки.
А Озла испытала смешанное чувство удовлетворения и разочарования, снова принимаясь за подшивание бумаг и раскладывание сигналов. Она не имела ни малейшего понятия о том, что теперь произошло, зачем понадобился именно тот рапорт, — и знала, что никогда не получит ответа на свой вопрос. Ну что ж, ничего страшного; для кого-то это было важно, а она сделала то, что от нее требовалось… Надо признать: новая работа оказалась куда проще, чем она надеялась. Правда, все происходило в очень быстром темпе, но чтобы подшивать в папки и сортировать бумаги, хватило бы и горстки мозгов в сочетании с капелькой внимания.
«Дорогой Филипп, как ты думаешь, если раньше я хотела сделать для победы больше, чем просто колотить по дюралю, а теперь хочу сделать больше, чем колотить по дыроколу, значит ли это, что я просто неблагодарная овца?»
— Моя работа — скука смертная, так что рассказывай про свою, — велела Озла вечером своей соседке по комнате. Маб только что вернулась из уборной во дворе, а Озла лежала поперек на своей узкой кровати в одной комбинации и трусах, пытаясь дочитать главу «Ярмарки тщеславия», прежде чем придется гасить свет. — Как прошел твой первый рабочий день?
— Недурно. — Маб сбросила капот, в котором выходила во двор, и тоже осталась в трусах и комбинации. — А больше ведь ничего и сказать нельзя. Все так ужасно засекречено. Не уверена, что нам с тобой даже можно спрашивать друг дружку: «Как дела на работе?»
Комбинация Маб была сильно поношенной. Озла, облаченная в изящную нижнюю сорочку персикового цвета, со вставками из французского кружева, вспомнила, как ровесницы-дебютантки хихикали, рассказывая о бедных девушках, — подразумевались барышни, вынужденные дважды в неделю появляться в том же платье. А еще она вспомнила, как Маб вынула из чемодана ровно четыре безупречно отутюженных платья и повесила их в общий гардероб и как неловко ей тогда стало за свои наряды, числом куда больше четырех.
— Хотя надо заметить, — продолжала Маб, берясь за щетку для волос, — непохоже, чтобы наша пронырливая хозяйка слишком заботилась о соблюдении секретности. Ты видела, как она поджимала губы за ужином, когда мы не на все ее вопросы отвечали?
— И хотелось бы мне посмотреть на человека, у которого получится вставить хоть слово в ее трескотню, — добавила Озла.
Она попыталась пару раз заговорить за столом с блеклой хозяйской дочкой, но не добилась ни звука от этой перепуганной мышки. Зато ее мать так и сыпала вопросами. Озла даже не поняла, как звать девушку — Бетт? Бесс? Неужели всю войну придется обращаться к ней «дорогуша»?
— Одну вещь я тебе все-таки скажу о моем корпусе. — Шевелюра Маб негромко затрещала под энергичным напором щетки. — Где-то там бродит мой будущий муж. В жизни не видала столько подходящих холостяков.
— Ого! Что, сплошь красавчики?
— Я сказала «подходящих», а не красивых. — Маб ухмыльнулась на свой особенный манер, и на смену обычно ровному и настороженному выражению ее весьма строгого лица пришло другое — как у пирата, который заметил на горизонте груженный сокровищами испанский галеон.
«Каравелла “Королева Маб“ вышла на охоту за ничего не подозревающими холостяками Блетчли-Парка», — подумала Озла.
— А в твоем корпусе тебе никто не приглянулся? — поинтересовалась Маб.
— Да я вовсе не ищу себе парня, — отмахнулась Озла.
«Дорогой Филипп, тут полный дурдом, а моя работа, пожалуй, чересчур проста… но, кажется, мне здесь нравится».