Он сделал паузу. Маб застыла на месте, чувствуя, что Озла тоже не смеет пошевелиться. «Ни черта себе! — подумала Маб. — Куда это я попала?»

Деннистон продолжал:

— Работа, которая здесь ведется, настолько секретна, что вам сообщат лишь самое необходимое. Не пытайтесь узнать больше. Соблюдайте правила внутренней безопасности и не забывайте о внешней. Никогда не упоминайте название этого учреждения — в разговоре с родными, друзьями, вообще ни с кем. Ваши сослуживцы называют его «БП» — поступайте так же. Но главное — никому не открывайте, какого рода работу вы здесь выполняете. Малейший намек может поставить под удар течение всей войны.

Снова пауза.

«Неужели нас будут готовить в разведчицы?» — ошеломленно подумала Маб.

— Если у вас спросят, чем вы занимаетесь, говорите, что это самая обычная канцелярская работа. Опишите ее как чрезвычайно скучную — чем скучнее, тем лучше.

— А чем я буду заниматься на самом деле, сэр? — вставила Озла.

— Господи боже, девушка, вы слышали хоть слово из того, что я только что сказал? — воскликнул Деннистон, почти не скрывая раздражения. — Я не знаю, что именно вы будете делать, и знать не желаю. — Он выдвинул ящик стола, достал оттуда два листа желтоватой бумаги и положил их перед Маб и Озлой. — Это Закон о государственной тайне. Здесь черным по белому написано, что если вы сделаете что-либо из того, что я вам велел не делать, если выдадите малейшую крупицу полезной врагу информации, это будет расцениваться как государственная измена.

Наступила глубокая тишина.

— А государственная измена, — мягко закончил капитан Деннистон, — карается высшей мерой, которая дозволена законом. Не помню точно, чем именно, то ли повешением, то ли расстрелом.

Казалось, тише уже просто быть не может, но в этот момент Маб почувствовала, как повисшее между ними молчание затягивается коркой льда. Она сделала глубокий вдох.

— Сэр, а мы можем… можем отказаться от этого назначения? — осмелилась спросить она.

Капитан явно удивился.

— Разумеется, никто не приставляет вам пистолет к виску. Мы же не в Берлине. Откажитесь — и вас выведут отсюда, строго наказав ни при каких обстоятельствах не упоминать это место, вот и все.

«И тогда я никогда не узнаю, что здесь происходит на самом деле», — подумала Маб.

Капитан положил перед ними две авторучки:

— Соблаговолите подписать. Или нет.

Маб еще раз глубоко вдохнула и расписалась внизу страницы. Она заметила, что Озла сделала то же самое.

— Добро пожаловать в БП, — произнес капитан Деннистон и впервые за все время улыбнулся.

На этом собеседование закончилось. Все тот же Джайлз Талбот в мокрой рубашке вывел их в коридор. Едва за ними захлопнулась дверь кабинета, Озла сжала руку Маб, а Маб не постеснялась сжать в ответ ее руку.

— На вашем месте я бы не воспринимал все слишком серьезно. — Как ни странно, Джайлз хихикал. — Конечно, когда впервые слушаешь эту речь, ноги подкашиваются. Мне ее отбарабанил не Деннистон, его тогда не было на месте, а какой-то подполковник авиации. В заключение он выхватил из ящика револьвер и заявил, что сам меня пристрелит, если я нарушу священную тайну, и т. д. и т. п. Но со временем привыкаешь. Пойдемте, теперь надо найти вам квартиру.

Маб остановилась у лестницы, скрестив руки на груди.

— Послушайте, — сказала она, — вы бы хоть намекнули, чем здесь, собственно, занимаются?

— А разве не понятно? — удивился Джайлз. — По-нашему, ГШКШ — это «гольф, шахматы, книжки и шутки», потому что тут полно оксфордских профессоров и кембриджских чемпионов по шахматам, но вообще это Государственная школа кодирования и шифрования.

Вероятно, Маб и Озла выглядели озадаченными, потому что он ухмыльнулся и пояснил:

— Взламываем немецкие шифры.

Глава 4

В день, когда ждали квартиранток из Блетчли-Парка, Бетт Финч угробила полчаса на сердцевинку розы.

— Бетан! Я тебя все зову и зову. Сколько времени ты уже нюхаешь этот цветок?

«Я его не нюхала», — подумала Бетт, но не стала поправлять мать.

По крайней мере, нюхать розы — вполне естественно, ведь розы приятно пахнут. С этим все соглашались. Но далеко не все способны подолгу вглядываться в розу, зачарованные не ароматом, а ее узором, когда внахлест перекрывающие друг друга лепестки, будто ступеньки винтовой лестницы, виток за витком уводят все глубже, все дальше… Бетт осторожно вела пальцем по виткам, приближаясь к середине, но в ее воображении не было никакой серединки с тычинками, а лишь уходящие в бесконечность завихрения спирали. «Что таится в сердце розы?» звучало как строчка из стихотворения, но Бетт привлекали не поэзия и не аромат, а строение, узор. И вот полчаса уже куда-то делись, а на пороге стоит раздраженная мать.

— Ты только погляди на эту комнату! А ведь они будут здесь с минуты на минуту. — Миссис Финч отняла у Бетт вазочку и водрузила на каминную полку. — Быстренько протри зеркало. Кем бы эти девушки ни оказались, я не позволю, чтобы они нашли повод жаловаться. Хотя кто их знает, что это за девушки? Живут на чужой квартире, покидают родной дом из-за какой-то работы…

— Но ведь идет война, — тихо возразила Бетт.

Этот аргумент не произвел впечатления на миссис Финч, которая рвала и метала с того самого момента, когда ей сообщили, что поскольку в доме имеется свободная спальня с парой узких кроватей, ей надлежит принять на квартиру двух служащих близлежащего Блетчли-Парка.

— Не надо мне рассказывать про войну, — отрезала она. — Просто легкомысленные девицы хватаются за любую возможность сбежать из семьи и вляпаться в неприятную историю. — Миссис Финч быстро передвигалась по комнате, то поправляя салфеточку на прикроватном столике, то взбивая подушку. У них с Бетт были одинаковые тусклые волосы мышиного цвета, почти незаметные брови и ресницы, но худосочная Бетт сутулилась, а мать была статной, с внушительной фигурой и мощным бюстом, выдававшимся вперед, как нос корабля. — Какая еще военная служба посреди Блетчли?

— Как знать? — проронила Бетт.

Война стала потрясением для их сонного поселка: подготовка к обязательному затемнению, призывы записываться в Гражданскую противовоздушную оборону… А Блетчли-Парк неподалеку внезапно превратился в очаг загадочной кипучей деятельности. Всем было любопытно, что же там происходит, тем более что в поместье работали не только мужчины, но и женщины. Если верить газетам, женщины находили себе множество новых занятий — например, вступали в Корпус медсестер скорой помощи, чтобы ухаживать за ранеными, или уплывали за океан в составе Женского королевского морского корпуса. Но как только Бетт пыталась из патриотических побуждений представить себя в одной из этих ролей, ее пробивал холодный пот. Она знала, что ей тоже полагается трудиться на победу, но видела себя исключительно в незаметной роли на задворках. Пусть это будет что-то совсем несложное, где даже полная идиотка не сможет напортачить. Скажем, мотать бинты и готовить чай в пункте неотложной помощи ПВО. За что Бетт ни бралась, все у нее получалось сикось-накось. Ей всю жизнь это говорили, и она знала, что так оно и есть.

— Надеюсь, эти квартирантки окажутся приличными девушками, — волновалась миссис Финч. — Как бы ни прислали нам пару кокоток из Уоппинга… [Уоппинг — район в лондонском Ист-Энде, в описываемую эпоху сосредоточенный вокруг набережной и доков и потому считавшийся злачным.]

— Конечно, нет, — попыталась успокоить ее Бетт. Она плохо себе представляла, что такое «кокотка», — мать называла так всех женщин, которые красили губы, душились французскими духами или читали романы. Бетт виновато ощутила, как ее карман оттягивает очередная библиотечная книжка — «Ярмарка тщеславия» в бумажной обложке.

— Сбегай-ка на почту, Бетан. — Только миссис Финч называла Бетт полным именем. — Ох, уже чувствую, как накатывает головная боль… — Она потерла виски. — Но сначала смочи для меня полотенце. А после почты зайди к бакалейщику.

— Да, матушка.

Миссис Финч ласково потрепала дочь по плечу:

— Ах ты моя помощница.

И это Бетт тоже слышала всю жизнь. Миссис Финч любила похвастаться перед подругами: «Бетан мне так помогает. Приятно подумать, что она со мной останется, когда я состарюсь».

— Ну, она ведь еще может успеть выйти замуж, — заметила на последнем собрании Женского Института [Женский Институт — сеть общественных женских организаций в Великобритании, занимающихся в основном благотворительностью и культурными мероприятиями.] вдова с их улицы. Бетт в это время заваривала чай на кухне, но шепот старухи долетел до ее ушей. — Все-таки двадцать четыре года — это еще не совсем безнадежно. Правда, она вечно молчит, словно воды в рот набрала, но большинство мужчин не сочтут это недостатком. Так что ты еще вполне можешь сплавить ее кому-нибудь, Мюриэль.

— Я не хочу никому ее сплавлять, — возразила миссис Финч так уверенно, что казалось — все это предрешено и не может измениться.

«По крайней мере, я никому не в тягость», — напомнила себе Бетт. Большинство старых дев — обуза для своей семьи. А она, напротив, утешение матери, у нее есть место в жизни, она мамина помощница. Ей повезло.

Дергая себя за перекинутую через плечо тонкую косичку мышиного цвета, Бетт пошла ставить на плиту чайник, затем намочила в холодной воде и выжала полотенце точно так, как любила ее мать. Отнесла полотенце наверх, в спальню, и побежала выполнять прочие поручения. Обзаведясь собственными семьями, все братья и сестры Бетт уехали из Блетчли, но дня не проходило, чтобы Бетт не пришлось бежать на почту с очередным письмом, полным материнских советов, или посылкой с сопровождающими ее наставлениями. Сегодня Бетт отправляла квадратную бандероль своей старшей сестре, которая недавно родила. В пакете лежала вышивка крестиком: слова «Всему свое место и всё — на своем месте» в обрамлении из роз. Такая же вышивка висела над кроватью Бетт и над кроватками всех рождавшихся в их семье младенцев. Как говорила мать, никогда не рано учить ребенка знать свое место.