— Эй, привет!

Блудный отец похлопал по нагромождению наших тел.

— Ma famille [Моя семья (фр.).], подумать только! — Его громкая радость переполняла комнату, он выкрикивал наши имена одно за другим. — Шери! Генри! Сильви, ты так выросла! Какая красивая у меня жена! — Он обхватил длинными руками маму, мои тощие плечи и плечи Генри. И разглядывал нас затуманенным взглядом. Глаза отца засияли, когда он впервые увидел своего малыша. — Mon fils! [Мой сын! (фр.)] — гордо произнес он.

За два года, что мы не виделись, отец изменился. Иссиня-черные волосы отросли до плеч, а борода — до середины груди. Кусака захныкал и уткнулся лицом в мамину шею. Папа потерся о него бакенбардами и зарылся под одеяло, выглядывая оттуда украдкой, пока Кусака не рассмеялся. Потом папа поборолся с Генри. Меня ухватил за косу и соорудил усы малышу, прижав ее кончик ему под нос.

— Жак! — мама застенчиво порозовела. Она была счастлива.

Он соорудил усы и ей, а потом натянул одеяло нам на головы и зарычал:

— Я пещерный медведь. — Брови его припорошило белой каменной пылью, ладони были все в трещинах и мозолях. — Каменотес — пыльная работенка.

Больно было видеть его таким измученным и помятым.

Мама стряхнула с его лица пыль. Он прижался бровью к маминому лбу и вытащил из ее прически шпильки. Мамины волосы заструились темным водопадом.

— Жак, tété-oú-là? Где ты был?

— В каменоломне, Шери. — Отец отодвинулся и посмотрел ей в глаза. — У меня ночные смены. Хозяева новые, а проблемы все те же. Все повторяется — мы объединяемся.

— Пожалуйста, не надо больше забастовок, — мама протянула к отцу ладонь, услышав резкие ноты в его голосе, и провела пальцами по макушке и новым седым проблескам на его висках. — Ты ведь обещал не бастовать. А еще говорил, что в апреле безопасно. Но случилась буря, мы чуть не погибли!

— Нет-нет, Шери. Вы не погибли, нет. Мадам Удача нам улыбнулась.

— Ты имел в виду Госпожу Удачу, — вставила я, и они рассмеялись.

Отец поправил мамины волосы, заправив локоны ей за уши. Она протянула ему ладонь, а он схватил ее и прижал к губам. Мама спрятала лицо у него на груди. Они не произносили вслух слово «любовь», но та ощущалась во всем, и я хотела того же для себя, мечтала о grand amour [Великой любви (фр.).].

Папа подбросил углей в печь, глаза сияли от переполнивших его чувств. Он пел «Жаворонка», поджаривая на сковородке замороженный бекон. Потом наблюдал за тем, как мы его уплетаем, словно за настоящим чудом.

— Сегодня, цыплятки, мы пойдем прогуляться и полюбуемся божественной красотой этих гор.

Мы вышли из нашей норы на солнце и увидели перед собой бесконечные просторы, расстилающиеся до самого горизонта, словно морская гладь. Пики подобно волнам вздымались в небо. Нас ослепило это белое сияние.

— Это храм Господа, — театрально объявил отец. Когда-то он путешествовал с цирком и научился жонглировать, а еще висеть на строительных лесах со стамеской в руке и глотать пламя. А потом сбежал с ирокезами и научился видеть в темноте и вить гнезда на деревьях — так он рассказывал. Как-то прожил в палатке целую зиму. А щеглы ютились в его бороде. Он говорил на канадском французском и американском английском. И умел ходить на руках.

— Мунстоун [Лунный камень (англ.).] — название, которое дали этому месту в древности, — сказал отец, — потому что когда-то от Луны отвалился кусок и упал прямо сюда.

Половина его историй были правдой, а две трети нет, как заявлял он сам, но никогда не признавался, что в них правда, а что выдумка. Отец посадил Кусаку на загривок и положил ладонь на плечо Генри.

— Пойдем посмотрим окрестности.

Мы направились вверх по склону по истоптанной ботинками тропке. Я искала глазами магазин, церковь или школу, но взгляд натыкался лишь на хижины, цеплявшиеся к скалистой стене так же отчаянно, как сама я цеплялась за надежду, что не застряну на этом голом пике надолго.

— В пятой хижине живет Сетковски. В четвертой Брюнер. В каменном доме на верху холма начальник Тарбуш. А пустые помещения — для летней смены. — Отец махнул рукой в сторону длинного здания с железной крышей, высившегося на столбах и плотно прижатого к горе — общежития для рабочих. Папа жил там два года до нашего приезда. — Здесь всем заправляет миссис Квирк. В ее лавке продается уголь и кофе. Но лучше ездить за покупками в город. В лавках компании все вдвадорога.

Я рассмеялась.

Он потянул меня за косу.

— Что смешного?

— Втридорога, — поправила я.

— Сильви все знает, — заметила мама. — Первая в классе.

Это было редкое проявление материнской гордости и в то же время предупреждение мне: не вести себя как «мадемуазель всезнайка». Мама хотела лишь, чтобы мы хорошо знали langue maternelle [Родной язык (фр.).] и не портили его словечками янки. Она относилась к ним как к заразе и не позволяла мне говорить своими словами.

Мы свернули за поворот и добрались до плоской платформы, на которой трудились рабочие и лошади, а рядом зияла черная дыра, выдолбленная в боку горы.

— Каменоломня Паджетта, — с гордостью произнес папа.

— И это все? — вытянул шею Генри. — Эта пещера?

— Ох, — перекрестилась мама.

Вход напоминал распахнутый беззубый рот кита. Вокруг нависали платформы, грузовые стрелы, веревки и леса с приставленными к ним лестницами. Краны, прикрепленные к отвесной стене, топорщились как усы, на тросах болтались массивные крюки размером с ребенка. По всему двору громоздились кучи белой породы, словно гигантские куски сахара.

— Самый красивый камень в мире, — просиял папа. — Идеально-белый, для статуй. Одна большая жила с золотой прослойкой. На милю уходит в глубь горы.

— Золото? — Глаза у Генри загорелись. — Настоящее золото?

— Не-а. Пирит придает мрамору желтые прожилки. Очень красиво.

— Пирит — дурацкое золото, — пояснила мама.

— Золото дураков, — поправила я, не сдержавшись.

— Герцог Паджетт не дурак. Он семикратный миллионер, — заметил отец. — Смотрите, вот так мы делаем его богатым.

— Берегись! — раздался крик. Послышались пронзительные свистки. Стайка мужчин окружила обернутый цепями каменный блок размером с рояль. Кран над ними повернулся и спустил болтающийся крюк. Один из парней запрыгнул на верх камня и, когда тот стал подниматься, ухватился за подъемную цепь и сделал сальто.

— Это Сетковски, — пояснил отец. — Он катается на белой птице.

— Хочу попробовать, — воскликнул Генри.

Мама зажмурилась.

— Никогда, — выдохнула она.

Кран перекинул камень за край скалы, там он раскачивался над головами рабочих, копошившихся во дворе как муравьи, на высоте пятидесяти футов. Я представила, что цепь сейчас лопнет, глыба рухнет и расплющит их всех. Но она медленно шла вниз, пока показушник Сетковски махал шляпой, и наконец опустилась на плоскую грузовую телегу. Шесть лошадей потащат ее вниз в город на шлифовальную фабрику.

— Этот вот камень, — показал пальцем отец. — Стоит сто тридцать долларов за тонну. Тридцать тонн уходит на греческую колонну. Представьте, сколько всего колонн в здании банка. А библиотеки? В этой горе хватит мрамора на триста лет. Посчитайте.

— Здесь миллионы! — ахнул Генри. — Можно пойти в каменоломню и посмотреть?

— Нет, — отозвалась мама. — Опасно.

— Красиво, — возразил отец. — Когда туда заглядывает солнце, пыль в воздухе становится золотой, словно божьи искры. Ты изумишься. Сама графиня приходила сюда на экскурсию.

— Графиня? — переспросила я.

— Жена герцога. Из Брюсселя. Она бельгийка, — пояснил отец. — Вам, дамы, лучше вернуться. Я покажу Генри каменоломню. Это восьмое чудо света.

— Сильви, — позвала мама, оторвав меня от разговора о графинях и чудесах.

— Но я… — будь я мальчишкой, смогла бы прокатиться на белой птице. Будь я графиней, пришла бы в каменоломню посмотреть на золотую пыль. Но я была послушной дочерью, и мне все запрещалось. Что еще мне не дозволялось делать? Список был длинный. Даже здесь, на Диком Западе, мне оставались лишь домашние дела и скука.

Папа заметил мое разочарование.

— Подожди лета, Птаха. Лето чудесная пора, увидишь. На холмах море цветов, а в реке плавают радуги.

— Он имеет в виду форелей, — пояснил всезнайка Генри.

— Я имею в виду радуги, — возразил отец и пошел показывать Генри каменоломню.

Мама указала рукой на свисающий крюк:

— Видишь опасность? Он всегда глупо рискует, ваш отец.

«Я хотела бы походить на него», — подумала я. Но я всегда походила на нее, была тихой и послушной. Я взяла Кусаку у нее из рук.

— Что бы я без тебя делала? — с благодарностью воскликнула мама.

«Заставила бы Генри тебе помогать», — подумала я. Но это мой удел — помогать ей с заботами. А Генри пойдет с папой, будет ездить на белой птице и любоваться ослепительным зрелищем карьера. Мы с мамой вернулись назад в безопасную клетку хижины номер шесть, подальше от восьмого чуда света. Мои зубы упрямо стиснулись. Какие бы чудеса ни водились здесь, в Золоченых горах, я приняла твердое решение увидеть их все.